Свиданий как таковых у них не было. То есть не было традиционных цветов и вечеринок, походов в кино или ресторан. Иногда, когда кончалась трава, Райан вел ее в большой сквот в Северном Лондоне, где осьмушка выходила дешевле и обкуренные люди, неспособные отличить лицо от салфетки, радовались тебе, как лучшему другу. Райан уютно устраивался в гамаке и после нескольких затяжек переходил от своего обычного односложного состояния к полной прострации. Не курившая Клара, сидя у его ног, смотрела на него с восхищением и пыталась участвовать в разговоре. Ей нечего было рассказать, не то что Мерлину, Клайву, Лео, Петронии, Ван-Си и остальным. Она не знала баек про трипы под ЛСД, полицейские облавы или марши на Трафальгарской площади. Однако Клара завела друзей. И, будучи девочкой находчивой, развлекала эту разношерстную компанию хиппи, фриков, шизиков и отморозков иными страшилками: про адское пламя и вечные муки, про любовь дьявола к фекалиям, его страсть к сдиранию кожи, выжиганию глаз каленым железом и отрыванию гениталий, – все это Люцифер, изощреннейший из падших ангелов, приберегал для 1 января 1975 года.

Постепенно предмет по имени Райан Топс стал вытеснять мысль о Конце Света на задворки Клариного сознания. В ее жизни появилось много других предметов, столько всего нового появилось! Она уже ощущала себя помазанницей, прямо здесь, в Ламбете, – мыслимое ли дело? Чем больше благодати нисходило на нее на земле, тем реже ее помыслы обращались к небу. Вообще-то в Клариной голове не укладывалось это грандиозное просеивание душ. Столько людей не спасутся! Из восьми миллионов свидетелей Иеговы лишь 144 тысячи человек взойдут к Христу на небеса. Хорошие женщины и более-менее хорошие мужчины обретут рай на земле – это не какой-нибудь утешительный приз для неудачников, если все взвесить, однако, остается добрых два миллиона человек, которым не повезет. Плюс все язычники; все евреи, католики, мусульмане; бедные племена Амазонки, от жалости к которым Клара плакала, как дитя; столько людей не спасутся! Свидетели Иеговы гордятся, что в их учении нет ада – наказанием станет мука, непередаваемая мука последнего дня, а после смерть так уж смерть. Но Клару ужасала мысль, что «великое множество» будет наслаждаться земным раем на едва присыпанных землей изувеченных скелетах отверженных.

С одной стороны стояло громадное количество людей во всем мире, которые не читали «Сторожевую башню» (у некоторых даже не было почтового ящика), не имели возможности обратиться в ламбетскую общину, получить необходимые печатные материалы и стать на путь спасения. С другой стороны была Гортензия в железных бигуди, которая ночи напролет вертелась на простынях, предвкушая, как с небес на грешников польется серный дождь, особенно на женщину из дома номер 53. Гортензия пыталась было объяснить: «Те, которые умерли, не узнав Господа, воскреснут и получат ищо один шанс». Но пропорция-то не меняется, думала Клара. В книгах тоже нет гармонии. Уверовать трудно, потерять веру легко. На красных подушечках в Зале Царств все реже стали оставаться отпечатки Клариных колен. Она сняла пояс, перестала носить плакаты и раздавать брошюры. И про щербатую лестницу никому больше не говорила. Она распробовала наркоту, забыла про ступеньки и стала ездить на лифте.

1 октября 1974. Задержали после уроков. Оставили на сорок пять минут (на музыке сказала, что Роджер Долтри[14] гениальнее Иоганна Себастьяна Бах)а, и в результате Клара опоздала на встречу с Райаном в четыре часа на углу улицы Линэн. Когда она вышла из школы, уже смеркалось и было жутко холодно; по гниющим осенним листьям она без толку обегала всю улицу Линэн. С содроганием Клара приближалась к родному дому, по пути давая Господу множество безмолвных обетов («я больше не буду заниматься сексом, не сделаю ни одной затяжки, не надену юбку выше колен») – только бы Он сделал так, чтобы Райан Топс, спасаясь от ветра, не позвонил в дверь ее матери.

– Клара! Не стой на холоде!

Таким голосом Гортензия обычно разговаривала при посторонних – с пасторами, например, или белыми женщинами, тогда речь ее становилась на удивление четкой.

Клара закрыла за собой входную дверь и, замирая от ужаса, прошла мимо Иисуса, который плакал (а потом перестал), через гостиную в кухню.

– Боже милостивый, ну чисто дрянь, которую кошка принесла с улицы, у?

– М-м, – отозвался Райан, с довольным видом уплетая акки[15] и соленую рыбу за маленьким кухонным столом.

Клара застыла на месте, закусила нижнюю губу.

– Что ты здесь делаешь?

– Ха! – почти торжествующе воскликнула Гортензия. – Думаешь, от меня можно вечно прятать своих друзей? Парень заморозился, я его впустила, мы славненько поболтали, верно, молодой человек?

– М-м, да, миссис Боуден.

– Ну-ну, не надо делать такое испуганное лицо. Будто я его съесть собиралась или еще чего, а, Райан? – сказала Гортензия с таким довольным видом, какого раньше за ней не наблюдалось.

– Ага, – ухмыльнулся Райан. И оба они, Райан Топс и мать Клары, покатились со смеху.

Пожалуй, ничто так не убивает нежные чувства, как закадычная дружба любовника с матерью его возлюбленной. Вечера темнели и укорачивались, Райана все труднее было выудить из толпы, ежедневно, в три тридцать, возникавшей у школьных ворот, и расстроенная Клара долго шла домой – а дома, за кухонным столом, восседал Райан и оживленно болтал с Гортензией, поглощая изобильную снедь хозяюшки Боуден: акки и соленую рыбу, вяленую говядину, цыплят с рисом и горохом, имбирные пироги и кокосовое мороженое.

Их беседа с глазу на глаз текла рекой, но стоило Кларе повернуть ключ в двери и дойти до кухни, совершенно иссякала. Словно застигнутые врасплох дети, они надувались, повисало неловкое молчание, а затем Райан извинялся и уходил. А еще она стала замечать, что они как-то по-особенному на нее смотрят – с жалостью, что ли, или снисхождением; мало того: они стали критиковать ее теперешнюю молодежную, яркую манеру одеваться, а сам Райан – что это с ним такое? – отказался от водолазок, в школе Клару избегал и купил галстук.

Разумеется, как мать о ребенке-наркомане или соседи о живущем под боком серийном убийце, Клара узнала обо всем последней. Когда-то она знала о Райане все – даже раньше его самого, – была эдаким райановедом. Теперь же ей пришлось подслушивать ирландок, которые утверждали, что Клара Боуден и Райан Топс больше не гуляют – нет-нет, между ними все кончено.

Если Клара и видела, что происходит, то старалась этому не верить. Когда она застала на кухне Райана, обложенного брошюрами, – и Гортензия поспешно сгребла их и засунула в карман фартука, – Клара велела себе об этом забыть. Не прошло и месяца, как Кларе, которой удалось уломать скорбного Райана покориться природе в неисправном туалете, пришлось зажмуриваться, дабы не видеть того, чего ей видеть не хотелось. Но он там был, и когда Райан наклонился к крану, блеснул серебряным огонечком, едва различимым в тусклом свете; невероятно, но факт – серебряный огонечек от маленького серебряного креста.

Невероятно, но факт. Именно так говорят о чудесах. Противоположности Гортензии и Райана каким-то образом встретились в своей логической перспективе, и точкой их пересечения в каком-то болезненном пространстве стала общая способность этих существ упиваться болью и смертью окружающих. Замкнулся волшебный круг: спасенный и не спасенный вдруг поменялись местами. Теперь Гортензия и Райан пытались спасти Клару.

– Садись.

Клара едва успела выйти из школы в сумерки, как прямо у ее ног затормозил мотороллер Райана.

– Клаз, садись.

– Ты лучше мамочку мою покатай.

– Пожалуйста, – сказал Райан, протягивая ей запасной шлем. – Эт важно. Надо поговорить. Времени мало.

– Чего так? – недовольно покачиваясь на высоченных «платформах», огрызнулась Клара. – Тебя ждут?