– С пушкой? – улыбнулась Лорка.
– И с ней тоже, – кивнул Федя. – Слышала, как она сегодня бабахнула?
– Конечно! И главное, что вовремя бабахнула. – Лорка стала серьезной.
– Еще бы! – согласился Федя чуть хвастливо. – В полдень из секундочки в секундочку.
– Не в том дело, что в секундочку, – обстоятельно разъяснила Лорка. – А в том, что нас тогда поймал у лога Квакер. С двумя с какими-то… Я их даже не знаю. У него с Ваней счеты. Но услыхал выстрел и попятился. Все-таки помнит еще закон…
Трубачи и Никель теперь смотрели на Ваню с одинаковым интересом.
– А что за счеты у Квакера с московским гостем Ваней? – спросил Федя. Без ухмылки и вроде бы даже озабоченно.
Лорка ответила тем же тоном:
– Московский гость Ваня вляпал Квакеру по шее раздавленным помидором. За то, что этот Квакер зацепил мою бабушку велосипедом, порвал ее сумку с помидорами. Да еще хихикал…
Трубачи посмотрели друг на друга и на Никеля. Потом все трое – на Ваню.
Федя посочувствовал:
– Ваня – герой! Но теперь у него будут каникулы, полные приключений…
– Но не сегодня же… – заметила Лорка. – А Ваня, когда услышал выстрел и узнал про пушку, захотел с вами познакомиться.
Тогда подал голос Никита Кельников. До сих пор он молчал, стоял прямой такой, с чуть вытянутой шеей, и смотрел словно бы издалека. А тут вдруг улыбнулся, посветлел глазами, шагнул через пушечное колесо.
– Ну, давайте тогда знакомиться… – Голос его оказался неожиданно высоким и ясным. – Ты Ваня, а я Никита. Или Никель…
Он протянул руку. И Ваня взял его узкую ладошку.
– Я, значит, Федя… – И протянулась к Ване еще одна рука.
– А я – Андрюшка…
– Или можно «Дрюша», – уточнил Федя.
– Ага, можно, – согласился Чикишев, приоткрыв в улыбке сломанный зуб.
Ваня почувствовал, как рушится прозрачная стенка. До сих пор он был отдельно от них – как бы за незаметным, но ощутимым стеклом. И даже Лорка в эти минуты была отдельно. А теперь стекло, еле слышно звякнув, рассыпалось, и стали они вместе.
– Ты где живешь? – спросил Федя, подтягивая обвисающие штаны.
Ваня слегка замялся. Говорить, что обитает в элитном профессорском доме, было почему-то неловко.
И Лорка это вмиг учуяла.
– Между Перекопской и Красина, – небрежно сказала она. – Дом с зеленой крышей и башенкой. Знаете?
– Ого! – с пониманием сказал Федя.
И больше никто ни о чем спрашивать не стал. А Дрюша посоветовал по-приятельски:
– Когда будешь к нам ходить, ты не шагай прямо на Камышинскую, к тому мосту, там можно легко напороться на Квакера. Ты лучше иди малость в обход, вниз по Перекопской, там тоже мост. Перейдешь его, а потом налево, вдоль лога. Прямо здесь и окажешься. К нам Квакер не заглядывает, у него своя компания… – И почему-то все, даже серьезный Никель, коротко посмеялись.
И Ваня понял, что ему хорошо здесь. Хорошо в просторном дворе с кленовой тенью, среди ребят, которых увидел лишь несколько минут назад. И чтобы не упустить ощущение этого «хорошо», надо было завязать какую-то беседу. Все равно о чем. И Ваня спросил про пушку:
– А почему колеса у нее такие? Одинаковых не нашлось, да? Конечно, телеги сейчас редкость…
Колеса были деревянные, от телеги, которую в прежние времена таскала старательная лошадка. Похоже, что одно – заднее, а другое – переднее. Поэтому разного диаметра.
– Дело не в том, что редкость. Просто это традиция, – объяснил Никель. – Катать ее сложновато, виляет, но зато память о прошлом…
– Да, – солидно подтвердил Федя. – Колеса-то можно всякие найти: в логу на свалках что хочешь отыщется. Но лафет у этой гаубицы смастерили в давние времена, не хочется менять старину… Ствол-то заменяли не раз, а колеса… Даже никто не знает, с какой они поры. – И он погладил большое колесо.
Ваня тоже погладил – то, что поменьше. А потом и ствол.
Это была труба длиной около метра, а «калибром» сантиметров десять. С толстыми стенками. Она крепилась проволокой к двум брусьям, которые лежали на колесной оси. С тыльной стороны в трубе сидела плотная деревянная заглушка, укрепленная коваными шкворнями. Пахло от трубы теплым железом, ржавчиной и сгоревшей взрывчаткой.
– А чем стреляете? – деловито спросил Ваня. Я, мол, вроде бы тоже смыслю в этих делах.
– Петардами, – разъяснил Андрюшка. – Китайскими. Их к Новому году продают, у нас запас… Вот сюда, в запальное отверстие, пропускают длинную проволоку, привязывают к ней фитиль петарды и вытягивают его наружу. Зажигай фитиль да отскакивай в сторонку…
– В старые времена, когда петард не продавали, было труднее, – стал рассказывать Федя. – Приходилось делать гремучую смесь или добывать порох. У отцов, которые охотники. А какому отцу это понравится…
«Да уж…» – подумал Ваня.
– Но это было давно, – вмешался Никель (и Ваня опять удивился ясности его голоса). – Даже Степа Плотников, который передал Феде и Андрюше пушку по наследству, сам порохом не стрелял, а знает это от других…
– Как это – по наследству? – опять проявил интерес Ваня.
– Щас расскажем, – пообещал Федя. – Да ты садись…
Он толкнул ногой к Ване березовый кругляк, валявшийся в лебеде. Ваня ловко поставил его торчком и сел. Прикрыл ладонями колени, потому что их сразу начало жарить солнце – отвесными лучами. Мальчишки тоже уселись – кто в траву, кто на пушку, а Лорке подкатили такой же, как у Вани, кругляк. Она села с Ваней рядышком.
Мальчишки рассказали про то, что Ваня уже слышал от Лорки. Про обычай давать полуденный выстрел на берегу лога двадцать второго июня. И про то, что после выстрела наступает до заката время общего перемирия…
– И это во всем городе? – с осторожным недоверием спросил Ваня.
– Ну, не во всем, конечно, – объяснил Андрюшка. – Город-то о-го-го какой, хотя и не Москва. Главная улица – шестнадцать километров… А обычай с пушкой – он в здешних кварталах, в старых, где раньше стояла крепость. Малое городище и Большое городище… Здесь самые старожилы, бабки-прабабки, деды-пра деды. От них все и передается…
Ваня вдруг ощутил некоторую неуютность – от того, что он не здешний старожил. И чтобы прогнать ее, спросил:
– А почему именно в такой день надо стрелять? Потому что самый длинный? Или потому, что в сорок первом году началась в этот день война?
– Мы сперва тоже думали, что из-за войны, – кивнул Федя. – Но Степа – это наш сосед, он в том году уехал в авиационный институт, в Москву, – он рассказал, что это началось еще раньше. Будто бы у тех пацанов, которые тут жили во время боев между белыми и красными…
– Но это не из-за боев, а из-за каких-то корабельных плаваний… Будто бы на одном корабле был такой обычай: отмечать летнее солнцестояние… – добавил Андрюшка.
С прежней осторожностью новичка Ваня спросил:
– А при чем тут корабли? Разве они были в Турени? Море-то далеко…
– От Москвы море тоже далеко, – напомнил Андрюшка. – А про нее говорят, что порт пяти морей…
– Да, верно, – смутился Ваня. – А здесь… скольких морей?
– Здесь выход в Ледовитый океан. Через разные реки, – подал голос Никель. Он лежал животом в траве, в узкой тени от нависающей крыши сарая, и опирался на локти. – Поэтому здесь всегда были корабли. Чуть ли не самое первое в России пароходство. Судостроение. Пароходы для всех сибирских рек. И даже парусные суда. Некоторые ходили в Европу… Вот, говорят, на одной из таких шхун и появился этот обычай – полуденный выстрел… Но, может быть, и не там… Ваня, ты видел городской герб? В центре, на здании, где вся городская власть…
Ваня смущенно признался, что здание, кажется, видел, а на герб не обратил внимания. И подумал, что сейчас ему скажут: «Эх ты…»
Не сказали. Никель объяснил:
– На гербе тоже корабль. С мачтой. Вроде тех стругов, на которых пришли сюда ермаковские казаки… В общем, тут многое говорит о плаваниях. И на берегу, у монастырской стены, во-от такой якорь! Как где-нибудь в Севастополе…
Федя сказал чуть ворчливо:
