— Значит, он окончен?

Лицо Ника было очень близко — так близко, что она ощущала его дыхание на своей щеке.

Внезапно тело ее охватил трепет, а сердце бешено забилось. Холли чуть отвернула голову, почти напуганная его близостью. Ник нежно улыбнулся ей, но она была все так же напряжена — казалось, ее засасывает в сладкий омут. Он произнес:

— Холли, самая тяжкая борьба — это борьба со своими чувствами. Жестокая схватка, и в ней нельзя победить, потому что победитель — проигрывает.

Он осторожно обнял ее за талию. Холли ощутила властную силу, исходящую от его руки, и жар, проникающий сквозь легкую шаль. Прикосновения Ника словно обжигали ее.

— Я и не борюсь, Ник. Пожалуйста, не думай так. Просто я… я так не уверена во всем… — почти неслышно прошептала она.

Он отстранился, не сводя с нее нежного взгляда, потом кивнул, словно соглашаясь с ее словами, и грустно улыбнулся.

— Что ж, тогда желаю тебе спокойной ночи.

И тут же обеими руками он обхватил ее голову, зарылся пальцами в волосы, стал нежно гладить ее щеки, шею. Холли хотела остановить его, сказать: «Не надо, Николас», но язык не слушался, слова застревали в горле. Он целовал ее, а она не хотела — или не могла? — противиться ему. В этот момент она просто не владела собой.

Ник целовал ее с невероятной нежностью, едва касаясь губ. Это было легкое, еле заметное прикосновение, но в нем было столько скрытой страсти!

Вдруг он схватил ее за плечи и с силой прижал к себе — так внезапно, что Холли не успела не то что отстраниться — даже вскрикнуть. Его жадный поцелуй сразу стер воспоминания о первых нежных прикосновениях. Он так крепко сжимал ее в объятиях, что ее грудь чувствовала тепло его тела. Ошеломленная каскадом ощущений, Холли с трудом могла понять, отвечает ли она на его поцелуи, а губы Ника все настойчивее требовали этого. Внутри, разгораясь, трепетало, растекалось неведомое прежде пламя.

Почти столь же внезапно его поцелуи из бешеных, яростных перешли в медленные, уверенные, ласкающие. Губы Холли приоткрылись — теперь она тоже неистово целовала его, языки сплелись, порождая небывалое наслаждение.

Ник чуть ослабил объятья, и Холли обвила рукой его шею, лаская волосы, гладкую кожу. А пир страсти все продолжался — этот жар, это буйство сердец все нарастали в нескончаемом поцелуе, в легком танце языков.

Он сорвал с ее плеч шаль и стал ласково гладить спину. Она не знала, ругать или благодарить себя за то, что надела это декольтированное платье… Губы Ника касались ее щеки, Холли изогнулась и приникла ртом к его шее, чувствуя, как клокочет в нем кровь, почти слыша это. Он продолжал нежно поглаживать ее плечи, спину, даря ей неизведанные ранее ощущения. Она отдавалась его ласкам до полного самозабвения, жадно желая соединить свой жар с его жаром, чтобы вместе сгореть дотла, до последнего уголька. Холли томилась в нетерпении: теперь она страстно мечтала о полном слиянии с ним.

«Как же я хочу его! — с тоской подумала она, — даже представить страшно». Эта мысль мучила ее. Если она разрешит сейчас ему войти к ней в дом — что будет с ней завтра утром? Сможет ли она простить себе, что так безрассудно, целиком отдалась всепоглощающей страсти?

Ник все настойчивее ласкал ее спину. Даже в темноте было видно, что глаза его закрыты. Облизнув губы, Холли молча изучала это невыразимо прекрасное лицо, эти щемяще родные черты.

Ник медленно открыл глаза и, увидев, что Холли смотрит на него, улыбнулся, протянул руку и стал играть с ее золотистыми волосами.

— С тобой легко потерять голову, Холли, — хрипло прошептал он.

Глядя ему в глаза, она тихо ответила:

— А я еще не готова ее терять. Мы ведь едва знакомы, Николас.

Он нежно, одним пальцем медленно поглаживал ее щеку.

— Тогда подождем, пока ты будешь готова. — Он вдруг серьезно посмотрел на нее и спросил: — Что с тобой произошло, Холли? Почему твои чувства так глубоко запрятаны? Это из-за прошлого?

Глаза Холли вдруг наполнились слезами. Но прежде чем Ник заметил это, она открыла дверцу и, пробормотав: «Спокойной ночи, Ник», кинулась прочь.

Слезы застилали ей глаза и, вбежав в квартиру, Холли замерла у двери и внимательно прислушивалась, пока не убедилась, что машина Ника отъехала. Она не двигалась с места, пока звук мотора не затих в ночи.

Позже, уже раздеваясь, чтобы лечь спать, Холли все еще ощущала внутреннюю дрожь. Если бы Ник только знал, как глубоко он затронул ее чувства, в какой трепет привел — он бы вряд ли уехал, подумала она.

Холли налила себе холодного чаю и села на диван, заново переживая ощущения этого вечера. В Николасе Брауне было какое-то неуловимое благородство. Наверное, в каждом человеке, который начинал с самого низа и завоевывал весь мир, было такое благородство. Многие пациенты Холли жили очень бедно, но никто из них не испытывал того, что пришлось испытать этому маленькому мальчику, каждый день шагавшему по грязной дороге с завтраком под мышкой к школьному автобусу. Теперь мальчик стал чемпионом мира, отблагодарив прабабушку тем, что поселил ее на вершине холма в самом красивом доме во всем штате.

Холли закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана, размышляя о том, как могла женщина, его бывшая жена, уйти от такого мужчины и забрать с собой ребенка. Ник хотел знать о ее прошлом, но и она хотела понять, что же случилось с его семейной жизнью.

Завернувшись в одеяло, она прислушивалась к громкому тиканью часов на тумбочке. Чем больше Холли старалась уснуть, тем дальше ускользал от нее сон. Она не могла ни на минуту перестать думать о Нике, она все еще словно чувствовала, как он ласкает ее, отчего так сладко сжималось сердце.

Холли глубоко вздохнула; ей вдруг вспомнился тот паренек в клубе, который попросил у Ника автограф. Закрыв глаза, она услышала его ломающийся голос: «Спасибо, чемпион». Она перевернулась на спину и мечтательно уставилась в потолок, проговорив вслух:

— Да, спасибо тебе, «чемпион»… Посмотрел бы сейчас, что ты со мной сделал.

Следующим утром Холли поехала на работу на машине. Самой-то ей было все равно, но она не хотела огорчать Флору Беннет. А день был просто великолепный: небо без единого облачка, ослепительное солнце — как раз для езды на мотоцикле. Но раз уж старая дама так переживает из-за ее мотоцикла, напридумывала Бог знает чего — Холли не должна волновать старушку, а то опять разболеется и придется лечить ее до скончания века.

Холли и представить себе не могла, какую бурную реакцию вызовет у всех перемена ее способа передвижения.

Сразу же, как только она вошла в здание управления, к ней подскочил доктор Арнольд Флойд с вопросом:

— Холли, неужели вы сегодня на машине?

— Да, — мрачно ответила она и отвернулась к шкафчику, чтобы достать оттуда все необходимое для сегодняшних визитов.

Док прокашлялся.

— Видимо, вчера вы чуть было не… а?

Она улыбнулась и сладко произнесла:

— Чуть было не. Вы довольны?

Театральным жестом он вытянул вперед свою сухую длинную руку.

— Вот видите, а ведь я вас предупреждал! Все подобные штуки смертельно опасны. Хорошо, что вы это вовремя осознали. Каждому, кто ездит на мотоцикле, мужчина он или женщина, — прямая дорога на небеса; это мое мнение как специалиста. — Он многозначительно склонил голову и заключил: — Рад, что вы образумились, — и быстро вышел.

Недовольно покачав головой, Холли взяла под мышку карты больных и начала складывать их в чемоданчик. Вдруг Сара, оторвавшись от компьютера, со вздохом произнесла:

— Ты предала всех нас!

Холли от удивления распахнула глаза.

— Что?

Сара закурила сигарету.

— Понимаешь, твой мотоцикл был единственным событием с момента создания этой конторы, которое нарушало тоскливый порядок вещей. А теперь и ты сдалась. Флойд сейчас, небось, сидит там, — она кивком показала на кабинет, — затягивается своей паршивой сигарой и торжествует победу.

Холли улыбнулась.