— Заткнись, — приказал Круз.
— Ну что ты, батя, как всегда. Я ж понимаю, они теперь как шелковые станут, поймут, что где угодно достанем, а…
Круз ткнул кулаком, не глядя. Захар кувырнулся в сугроб. Вылез, отплевываясь, улыбка до ушей.
— Ну а говорят — старый ты стал, сдаешь. Мне б так сдавать. Кувалдой приложил, ей-ей! Эй, Пеструн, отряхни-ка.
Юрок-Пеструн подбежал, шлепая снегоступами, принялся счищать снег.
— Э-э, молодец. Ты, батя, не поверишь — опосля того, как ширнул его знахарь, та-а-кой исполнительный стал, чудо! Как сынок родной! Бабу ему подарю. Как ты, батя, смотришь, а?
— Подари, — согласился Круз и, отвернувшись, пошел размашисто вниз.
— Э-э, нам бы передохнуть! — заорал Захар вслед.
Затем вздохнул и сообщил Юрку значительно:
— Батя, он суровый, но дело знает. Закон говорит.
— Ага, — согласился Юрок радостно.
— Ты за Паленым-то присмотри, — посоветовал Захар. — Вроде на левую переднюю припадает. Может, наморозило ему между пальцев-то? А ну, геть, на ать-два!
— Передохнуть бы?
— До базы доберемся, там передохнем. А ну, пошел!
Но остановиться пришлось раньше. В буране вымотались, бойня в долине легла свинцом на тела и души. Круз видел в лицах тяжелое, тусклое безразличие. На подъеме оказалось, что буран смел с перевала снег, открыв заледенелые камни. И тогда Круз приказал стать на площадке между огромными валунами, обсевшими пригорок словно ограда. Ближе к замерзшей реке торчали из-под снега бревна, ржавая арматура — наверное, когда-то была база геологов или разбойных золотодобытчиков. Развели костер. Высушенная морозом труха хоть жару давала немного, но горела споро. Люди и волки стали у костра — греться самим, разогревать волкам мясо, а себе — жестянки с кашей и тушенкой. Выдали спирт, по полбутылки на нос. Кто выпил сразу, кто цедил потихоньку, чтоб продлить жидкое тепло, побежавшее в теле. Никто не переговаривался. Серые, измученные лица.
А с чего радоваться? Вместо того чтобы напугать и увести людей, устроили бойню. И ушли порожняком. Круз усмехнулся. Пусть думают. Неизвестно, лучше ли бы вышло, если б все как задумано. Но по метели и такой дороге с пленными… И с неизбежной погоней на хвосте. А тут место гиблое. Горы смыкаются коридором, крутые осыпи, взлобья, и подъем как лестница, от озера к озеру, снизу все как на ладони. Одно хорошо — после такой бойни вряд ли кто соберется бежать следом…
Быть может, потому, что Круз о погоне думал — он и заметил ее первым. Часовые и волки не разглядели в сером сумраке. А Круз, угадав скорее чутьем, чем зрением, крикнул, показав на гребень хребта: «В ружье!» — за полминуты до того, как над его головой брызнуло каменной крошкой.
Узнали потом: разоренное стойбище было малой частью, присными шамана. А те, кого созвал он драться с продавшимися нечистым, стояли в соседнем распадке, в получасе всего. Но в полярной ночи и люди, и волки не углядели их. И потому случилось как раз то, чего Круз боялся больше всего, — на две дюжины его людей и десяток волков обвалилась сила всех племен, соединившихся против нечистых. Со свежими силами, налегке, они побежали по гребням, перекрыли проход. И несмотря на сумрак, стреляли на диво точно. Крузова команда залегла за валунами, высчитывая, что проще: умереть, кинувшись на прорыв, или умереть, замерзнув среди камней.
Но буран, тоже отдохнувший, сам решил, кому выжить, а кому умереть.
Уцелевшие потом говорили, что дело в шаманах. Что два древних могучих колдуна, уцелевших с тех времен, когда люди утонули в своей грязи, наконец решили давний спор. Что один, великий шаман Буй, собрал добрых чистых и увел людей туда, где грязь не коснулась земли и травы. А другой, лютый и хитрый, нашел, как очищаться человечьей кровью и огнем, и собрал злых — и людей, одержимых нечистыми духами, и волков. Буй наслал на него бурю, но злой шаман пробился сквозь ревущий ветер и снег и застиг Буя врасплох. Буй умер, и вместе с ним умерли воины его дома, его жены и дети, чью кровь злой шаман выпил. Но перед смертью Буй послал свой дух в буран, и тот настиг злых в горной долине. Была колдовская битва, горы снега вздымались и сметали все на пути. Погибло много, много воинов, ушедших мстить за шамана. Злой шаман был могуч и не погиб. Но его сила осталась в буране, и многие его люди и звери, чей дух оказался закован проклятием Буя, остались в той долине. Закаменели, стали валунами — и навсегда закрыли дорогу на перевал. А союз племен, собранный Буем, рассыпался, и семьи, будто разрозненные веточки, разбрелись по долинам, оплакивая воинов. Горе, горе народу оленей!
Такого бурана Круз не видел никогда в жизни. Не стало неба, и не стало воздуха. Ноздри уткнулись в колючую белую стену. Вот она, расплата за глупость! За идиотский этот набег. Хотелось решить все проблемы разом. Переломить оленным хребет, обезглавить, показать, что может достать их везде и всюду и некуда бежать.
Как же холодно. Люто, невыносимо! Холод лезет под кожу, втыкает кривые, ломаные иглы. И не пошевелиться, не выглянуть из-за камня. Словно палкой бьет по рукам, швыряет, гнет.
Потом ухнуло — глухо, подземно, будто шевельнулась, вздохнула во сне гора. Жидкий бегучий снег потек, захлестнул, накрыл с головой. И стало тепло.
Но ненадолго. Вдруг сверху заскреблось, на лицо посыпалось холодное, обожгло, укололо. И чей-то знакомый голос пробурчал:
— Батя, ты че, заснул? Батя?
— Захар? — спросил Круз сонно.
— Батя, вылазь! Я тебя из норы не вытяну, тяжелый ты.
Круз вздрогнул. Затем выпрямился, зашипев от боли в оцепенелых суставах. Боль помогла — будто адреналина вкатили.
— Ты лыжи-то, лыжи вытяни… Как без них? Ты вылазь, а я помогу… вот так!
Круз выбрался на поверхность, на твердый комковатый снег, державший и без лыж. Там сидел, огорошенно моргая, Юрок-Пеструн с кровоподтеком в пол-лица, а к нему жались испуганные волки. Круз пересчитал — весь десяток, все тут. Буран стих. Вокруг висел ровный серый сумрак, плотный, будто илистая взвесь.
— О, нашел!
Захар выкинул наружу лыжи с палками. Выбрался сам.
— Ой, батя, тут полгоры на нас рухнуло, не иначе. Я-то с серыми под камни, тепло и укрыто, только перепугались они — слов нету. Они ведь всякое слышат, чего мы не слышим, аж тряслись. Ну мы с Пеструном их притишили, а то б побежали, померзли. Хорошо, запомнил я, под каким камнем батя.
— А под каким Последыш, ты запомнил?
— Ну-у… под тем вот, который с рогом… не, под этим. Вот. Ща раскопаем!
В самом деле, через пять минут, крутя растерянно головой, на снег выполз Последыш. Скривился, схватившись за ухо.
— Ты снегом, снегом-то потри! Давай потру, а то отвалится. В снегу-то, оно люто… да не брыкайся ты, дурик, больно, зато с ухом останешься!
— Да я знаю, знаю! — отбрыкивался Последыш. — У нас в Хибинах еще похлеще. У нас…
— Так то у вас, давно и неправда. А тут ухи почернеют — будешь знать!
— Иван под этим камнем сидел, — показал Круз. — Надо всех откопать. Живей! Потом уши растирать будешь!
Но откопали всего девятерых, и то двое уже не дышали. Должно быть, лавина подпрыгнула, скатившись на пригорок, и обвалилась как раз на ближнюю к реке половину валунного круга. Там не отыскали никого. Не смогли пробиться через заледенелый снег, мешанину фирновых обломков. Да под таким и не выжил бы никто. Мертвых Круз приказал закопать в снег снова. А живых повел на перевал.
Больше по ним никто не стрелял. Буран снова одел склоны снегом, и забираться наверх стало куда проще. А наверху нашли тех, кто должен был заткнуть мешок, сотканный вокруг набежников, — пятерых с карабинами и ручным пулеметом. Буран отобрал у них тепло, заледенил кожу. Скрючил, закаменил. Один из них, усач лет тридцати, еще дышал. Круз приказал уложить его на связанные лыжи и тащить вниз.
За два перехода добрались до заимки — бывшей егерской сторожки у давнего лагеря геологов. Там ждали вездеходы, тепло и пища. Там была жизнь. Там Круз чуть не умер.
