По вечерам они с Бемом занимались высшей математикой — они умножали дни на часы, все вместе на почасовую оплату, результат по-чему-то возводили в квадрат и умножали на число студентов. Суммы получались ошеломляющими. Только один курс — «Русский язык для дебютантов» — обеспечивал написание романа «Расставаясь с ними», а лекции по Булгакову и Осипу Мандельштаму гарантировали не только спокойную работу над будущими шедеврами, но и поездки на Гаити, в Сингапур и дебри Бенгалии…

— Более того, — добавлял Бем, — ты сможешь ездить на лекции в «Мерседесе». Пусть студенты видят, на чем приезжает профессор.

— Куда на «Мерседесе», — спросил Виль, — и откуда? Из туалета в спальню?

— Мелко мыслишь, профессор, — говорил Бем. — Ты думаешь, что Академия будет все время в спальне? Нет, герр профессор… мы будем расширяться. Присоеденим кабинет, гостиную, а потом… Потом переедем в здание старой мэрии на площади Павлина…

Но на мэрию при всех расчетах денег не хватало.

— Ерунда, — Бем не отчаивался, — всегда можно найти выход — увеличим количество студентов и немного поднимем плату. Хочешь иметь такого профессора — будь любезен, плати!..

Бем быстро производил новые вычисления — и мэрия была у них в кармане…

Так, сидя за столом, гуляя при свете луны, глуша пиво за стойкой бара, они занимались вычислениями, пока вдруг не заметили, что для открытия Академии не хватает самого пустяка, одной из составляющих формулы. То есть часы были, количество денег в час — тоже — не хватает только студентов.

— Это ерунда, — опять сказал Бем, — как только они услышат имя Виль Медведь — они бросятся в его спальню со всего мира, и между нами, даже из России. Опустеют Москва и Ленинград — и все будут в нашей спальне…

В тот же день Бем взял ссуду в банке и заказал тысячу плакатов. Текст был краток: на фоне огромной бороды Толстого, занимавшей весь плакат, было выведено — «Изучайте великий язык Толстого, Чехова и Медведя. Занятия ведет Виль Медведь».

Виль был возмущен.

— Что ты такое написал?!

— А что я мог написать? Занятие ведет Толстой?..

— Убери мое имя из великих!

— Не спорь! Напьюсь — поставлю первым!

— Я выхожу из членов Академии и слагаю с себя обязанности президента! — пригрозил Виль.

— Хорошо, не шуми, пусть будет по-твоему. Но я обязан тебя предупредить — ты сознательно уменьшаешь количество студентов и ставишь под угрозу путешествие в дебри Бенгалии…

Бем задумался и переписал текст «Воззвания».

«На берегах лингвистической реки открывается «Академия русского языка и литературы имени Льва Толстого». Разговорная речь. Стилистика. Практические занятия».

— В спальне, — добавил Виль.

Бем долго ржал, а потом четыре дня раскладывал по конвертам плакаты и отправил их в девяносто шесть университетов Европы, Америки и даже Африки.

— Если эти бляди-доценты развесят их на своих стендах, — резюмировал он, — у нас будет столпотворение…

В ожидании столпотворения Бем повез Виля в поры — надышаться ионами, синим воздухом, поесть свежего козьего сыра и, главное, ни о чем не думать.

— Впустим в наши дурацкие головы немного свежего ветра, — сказал он…

Когда они вернулись, стало ясно, что «бляди-доценты» не поленились развесить — из почтового ящика выпали сотни писем и все с одним и тем же адресом: «Академия. Президенту Медведю».

— Ты меня знаешь, — выдохнул Бем, — я оптимист, но такого количества страждущих я не ожидал.

— Я тоже, — согласился Виль.

Пару часов Бем считал конверты — получилось триста двадцать шесть.

— 326 желающих, — торжествующе вскричал он, — и это при условии, что в каждом конверте только один! А ведь могут записаться и целые коллективы! Скажем: «Мы, группа студентов Пенджабского Университета, давно мечтали..- и тридцать семь подписей! А?.. Тебе не кажется, что надо расширить Академию, не дожидаясь наплыва?

Они энергично начали освобождать гостиную, кабинет, коридоры.

— Я думаю, туалет тоже снесем, — предложил Бем, — могут сбегать и во двор…

— Ни в коем случае, — возразил Виль, — это отнимет у студентов кучу времени, а у меня будет напряженная программа.

— Ладно, — сказал Бем, — ты — президент, ты и решай… Я вот думаю, — продолжал он, — что в этой блядской перестройке что-то все-таки есть… Конечно, едут из-за тебя, но интерес возрос из-за нее. Возможно, если бы не она — у нас писем было бы раза в два меньше. Во всяком случае, из России б не поехали. А ты только взгляни, сколько писем оттуда…

К утру они очистили весь дом, включая чердак и подвал. Бем, лежа на тахте, критически оглядывал Академию.

— Нет, — с сомнением произнес он, — не поместимся. Когда я получил премию «Медичи», тут собралось двести хулиганов — и все терлись друг о друга жопами… В Академии это неудобно. Пошли снимать мэрию. Нечего ждать!

— Подожди, — сказал Виль, — может, сначала все-таки откроем конверты?

— Тебе не терпится узнать точное количество? Я тебя понимаю. Ты, наверно, прав. Вполне возможно, что, когда подсчитаем, увидим, что и мэрии не хватит… Ну, открывай!

Бем протянул Вилю белый ножик из слоновой кости. Они долго выбирали первое письмо и, наконец, нашли — с самой красивой маркой: Диковинная птица сидела на диковинной ветке и пела что-то диковинное.

Письмо было из Ботсваны.

— Только за эти марки мы могли бы перекусить у братца, — сказал Бем.

Виль осторожно вскрыл конверт.

— Читай вслух, — потребовал Бем, — и с выражением.

— «Дорогой господин Медведь, — начал Медведь, — мы, группа русских жен, живущих в Ботсване…»

— Видишь — уже группа! Сколько?

— Пока не сказано, — ответил Виль и продолжил, — «… живущих в Ботсване, с большой радостью узнали о создании Академии…»

— Короче, — сказал Бем, — меня сейчас не интересуют их излияния… Сколько их, этих жен, сколько?

— Подожди, дай дочитать. Все мы по образованию филологи, кончившие университеты в Москве, Ленинграде и Киеве…»

— Филологи! — воскликнул Бем, — с самыми престижными дипломами! А? С чего начинаешь?!

— …«сидим в проклятой Ботсване без работы», — продолжил Виль и почувствовал что-то недоброе, нехорошее.

— Это нас не интересует, — гаркнул Бем, — пусть мужья платят.

— …«сидим в проклятой Ботсване без работы и очень бы хотели преподавать в вашей Академии…» — Виль безучастным голосом начал перечислять подписи: Тоня Воспрякова, Нина Сухова, Катя Кабылина…»

— Постой, — оборвал его Бем, — я что-то не понял: чего они хотят?

— Преподавать… у нас…

— Это-то ясно. А сколько они собираются платить нам за это?

— Это мы им должны будем платить, — объяснил Виль, — «…Вера Попкина, Оля Заяц, Маша Нечипайло… Всего двадцать семь человек». Целый коллектив, как ты мечтал…

— Хрен им в рот, — проревел Бем, — всем двадцати семи!.. Давай другие письма, не спеши, я выберу сам!

Бем выбрал почему-то самое неказистое, без марки, с размытыми дождем чернилами.

— Надо уметь выбирать, — назидательно произнес он, — читай!

Виль открыл.

— «Вот уже три года я сижу без работы, — безнадежно начал он, — да и что делать в Сирии русской жене, преподавателю русского языка…»

— Эта блядь думает, что ей есть что делать у нас! — вскричал Бем, вырвал письмо из рук Виля и резко открыл третье.

— «По образованию я — филолог…», — прочел Виль и заскрежетал зубами.

— Так, все ясно, — Бем разжег камин и первые три письма полетели а него. — Смотри это! Без работы?!

— Без работы, — кивнул Виль, — Мадагаскар.

— Мы что здесь открыли — Академию или бюро по трудоустройству безработных филологов? — прорычал Бем…

В каждом последующем письме были русские жены, таинственные страны, необычные судьбы — и всюду — филологи. Некоторым из них ценой неимоверных усилий удалось вырваться из гарема, иные все еще пребывали в нем — кто восемнадцатой женой, а кто и двадцать шестой. Некоторые были разведены и оставлены без жилья, прямо под палящим солнцем. И всем хотелось преподавать… Камин пылал. В Академии было жарко и душно.