Часть дня отец проводил в своей маленькой конторе в деловой части города. Там у него был свой стенограф и свой бухгалтер; там же хранились документы, касавшиеся всех его нефтяных скважин. Туда же к нему являлись с предложениями новых договоров, приносили показывать модели новых изобретений и аппаратов. Отец всех внимательно выслушивал, так как никогда нельзя было сказать заранее, что можно было встретить среди всех этих проектов и моделей.

Потом приходил почтальон и приносил ему сведения о всех разрабатываемых им скважинах. Отец диктовал письма и телеграммы и говорил по телефону с дальними участками. Иногда после таких разговоров он приходил к завтраку очень раздраженным. Этот Импей, управляющий участком в Антилопе, сломал ногу, уронив на себя трубу. Импей – высокого роста малый с черными усами, – наверно, Бэнни его помнит? Мальчик ответил утвердительно. Он помнил, как отец кричал на него однажды.

– Я прогнал его, – сказал отец, – но потом пожалел его жену и детей и взял его обратно. В тот день я застал его на коленях с головой, просунутой между цепью и колесом, причем он отлично знал, что на этой машине у нас не было предохранителей. Он разыскивал обрывки какого-то каната, и ему едва не оторвало всех пальцев. Но какой смысл делать что-нибудь для людей, которые настолько бестолковы, что не могут позаботиться о своих собственных пальцах, не говоря уже о головах? Не понимаю, как они доживают до того возраста, когда у них вырастают черные усы на лице. – И мистер Росс долго говорил на одну из своих любимых тем: о беззаботности и небрежном отношении к себе рабочих. И говорил он это все, конечно, не без цели: бурение – опасная вещь, и Бэнни должен знать, что он делает, расхаживая небрежно под вышкой.

Пришла телеграмма с Лобос-Ривера: «Буровая № 2» бездействовала. Прежде всего, рабочие уронили в нее набор инструментов, а потом, когда их вылавливали, какой-то олух умудрился уронить в скважину стальной лом. А они в это время уже пробурили скважину в четыре тысячи футов, и вылавливать вещи на такой глубине – дело очень сложное и требующее больших расходов. В скважине образовалась пробка, и все, что они ни делали, было безуспешно. На этой скважине точно лежало какое-то заклятие: там все не удавалось, и работы опаздывают там на несколько недель против сделанного расписания. Отец очень взволновался. Каждые два часа звонил по телефону, но получал все одни и те же ответы: они ничего не могут сделать, они пробовали и то и другое, но все напрасно. Упавшие в скважину инструменты они нашли и вытащили, но лом все еще оставался там.

На третий день отец решил лично отправиться на ЛобосРивер, так как медлить дольше было нельзя: надо было во что бы то ни стало поставить новые обсадные трубы, и он хотел лично следить за цементными работами. Услыхав, что отец собирается на Лобос-Ривер, Бэнни подскочил с криком:

– И меня возьми, папочка!

– Ну разумеется, – ответил отец.

Бабушка, как всегда, запротестовала, говоря, что мальчику нельзя так пренебрегать своим учением, а отец, как всегда, ответил:

– Для изучения истории и поэтов у Бэнни впереди вся жизнь, нефтяное же дело он может изучать только теперь, пока с ним его отец.

Тетя Эмма старалась заставить мистера Итона вступиться за честь истории, но учитель хранил скромное молчание, зная, в чьих руках деньги в этой семье. И Бэнни понимал, что его отсутствие нимало не огорчит его наставника, который готовил диссертацию на магистра: свое свободное время он использует на изучение женских рифм в драматических произведениях доелизаветинского периода.

Они опять ехали по дороге на Лобос-Ривер, и Бэнни вспоминал подробности предыдущей поездки: маленькую гостиницу, где они завтракали, словоохотливую девушку, служившую у стола, остановку у домика, где был склад смазочного масла и газолина, и встречу с ненавистным для всех автомобилистов полицейским агентом, преследовавшим их за чересчур скорую езду.

На Лобос-Ривер они приехали вечером. Там все еще продолжалось безуспешное вылавливание застрявшего в скважине стального лома, и отец, обратившись к собравшимся рабочим, сказал им таким тоном, каким только он умел говорить, и таким голосом, который был везде слышен, – что от людей, которые не умели заботиться о своей собственной безопасности, нельзя и требовать, чтобы они заботились о его интересах. Рабочие выслушали это как школьники, которым читают нотацию, но «олуха», главного виновника, среди них, конечно, не было: он давно уже шагал где-то по большой дороге.

Явился комиссионер с новым инструментом – изобретением самых последних дней – для очистки скважин. Он уверял, что с этим прибором они немедленно выловят лом. Они попробовали, но прибор застрял в скважине. Очевидно, там была какая-то неровность, какой-то «мешок», в котором все застревало.

– Нужно попробовать очистить скважину динамитом, – сказал отец.

Бэнни очень интересовало, будет ли слышен взрыв на глубине четырех тысяч футов. Динамит сделал свое дело, лом освободился от тисков, а затем надо было все вычистить, пробурить еще немного глубже и опустить обсадную трубу, чтобы закрыть попорченное взрывом место.

Так, день за днем, Бэнни на практике проходил нефтяную науку. Вместе с отцом, геологом и старшим мастером буровых работ он ходил осматривать те места, на которых предполагались новые скважины. Отец брал кусочек бумаги, карандаш и на чертеже объяснял Бэнни, почему нужно помещать эти скважины по четырем углам ромба, а не по углам квадрата.

Вернувшись в Бич-Сити, они нашли дома Берти. Берти была сестра Бэнни, двумя годами старше его, уезжавшая гостить к своим знакомым, очень светским людям, в Вудбридж-Райли. Бэнни начал было ей рассказывать о вылавливании стального лома и обо всем, что происходило на Лобос-Ривере, но она резко оборвала его, назвала «маленьким нефтяным гномом» и сказала, что его ногти способны «испугать даже мертвых». Казалось, что Берти стыдилась «нефти», и это было нечто новое, так как раньше она была хорошим товарищем, интересовалась делом отца, подолгу рассуждала обо всем с Бэнни и покровительствовала ему, как любят делать старшие сестры. Бэнни удивлялся этой перемене, но постепенно он понял, что причиной этого было светское воспитание, которое Берти получала в пансионе мисс Костль.

Во всем виновата была тетя Эмма.

– Джим прав, – говорила она, – обучая Бэнни науке «наживать деньги», но Берти должна быть молодой леди, т. е. она должна научиться тратить деньги, которые будут наживать отец и Бэнни.

С этой целью тетя узнала название самого дорогого пансиона для юных расточительниц, и с этих пор семья редко видела, маленькую Берти: она была в пансионе или гостила у своих новых богатых подруг. Приглашать их к себе она не считала возможным: у них не было настоящего дворецкого – Рудольф «мог годиться только для деревни», заявляла она. Она приобрела в пансионе особый жаргон, приводивший в недоумение ее бабушку и тетку; проделывала странные пируэты, от которых поднималось ее платье, показывая нарядное с кружевами и лентами белье, что повергало бабушку в глубочайшее изумление и заставляло отца криво усмехаться. Грамматика ее отца приводила Берти в отчаяние. «О, папа, пожалуйста, не говори так», – просила она, когда отец произносил при ней какое-нибудь из своих любимых народных словечек. Отец с той же усмешкой неизменно отвечал: «Я говорю так пятьдесят девять лет».

Но тем не менее он стал употреблять эти словечки значительно реже, что служило явным доказательством успехов цивилизации.

Берти соблаговолила, наконец, съездить с братом на новые вышки. Возвращаясь с работ пешком, они встретили миссис Гроарти, с которой Бэнни поспешил приветливо поздороваться. Он познакомил ее с сестрой, причем Берти была с ней величественно холодна, а когда осталась вдвоем с братом, бранила его за вульгарный вкус и говорила, что он сам, если желает, может знакомиться с кем угодно, но не должен знакомить свою сестру со всякой «шушерой». Бэнни не мог этого понять и не мог постичь во всю свою жизнь, как могут люди не интересоваться другими людьми.