– Поэтому ты и убежал из дому?

– Это только одна причина. Жизнь дома вообще стала невозможной. У нас в ранчо много земли, но все это почти сплошь голые скалы; посеешь что-нибудь, а дождь пойдет, смоет все семена, и вырастут одни сорные травы. Если есть бог и если он любит бедных, зачем он посылает им столько сорных трав? Я с утра до вечера только и делал, что их полол, а они не убывали… Я стал проклинать их… «Проклятые травы; проклятые, проклятые». Отец говорит, что их создал не Бог, а дьявол; но ведь и дьявола создал Бог, и он знал, что будет делать дьявол, а потому разве в этом не он виноват?

– Мне тоже так кажется, – сказал Бэнни.

– Да, тебе повезло, мальчуган. Ты никогда и не знал, что у тебя есть душа. А от скольких беспокойств это тебя избавило.

Наступило молчание, затем Поль прибавил:

– Мне нелегко было убежать из дому, и, в конце концов, думаю, придется вернуться туда: уж из-за одной мысли, что братья и сестры умирают с голоду… им только это и остается.

– И много вас всех?

– Четверо, кроме меня, и все моложе меня.

– А тебе сколько лет?

– Шестнадцать. Следующим за мной идет Эли – пятнадцати лет; на нем покоится благодать Духа Святого: он дрожит иногда по целым дням; видит ангелов, которые спускаются на облаках, окруженные славой, и он исцелил старую больную миссис Бюгнер наложением рук… Отец говорит, что бог пошлет через него людям великое свое благословение… За ним – Руфь, ей тринадцать; у нее тоже бывают видения, но она начинает теперь думать так же, как и я; мы с ней иногда очень хорошо толкуем о разных вещах; ты знаешь, со взрослыми о многом нельзя говорить, а с такими, как ты сам, можно.

– Да, я это знаю, – сказал Бэнни. – Взрослые всегда думают, что мы ничего не понимаем.

– Вот из-за Руфи мне и тяжело уходить из дому, – продолжал Поль. – Она советовала мне уйти… только как они будут там справляться без меня? Они не могут делать тяжелую работу, которую я делал. Ты не подумай, что я от тяжелой работы ухожу. Я только и могу заработать что-нибудь такой работой и ищу ее. Но дома и заработать нельзя ничего. Отец сажает всех нас иногда в телегу и отвозит в Парадиз – туда, где миссия нашей Церкви Духа Святого, и там все они целое воскресенье катаются по полу и выкрикивают какие-то непонятные слова, и дух приказывает им вносить деньги на обращение язычников. Такие миссии есть и в Англии, и во Франции, и в Германии, во всех безбожных странах. Отец обещает вносить всегда больше, чем зарабатывает, но обещанную сумму нужно внести, и отец берет все деньги, какие у нас есть, и выплачивает миссиям. Он говорит, что все наши деньги принадлежат уже не ему, но духу святому… понимаешь?… Ну, вот я и убежал из дому…

Оба замолчали, потом Поль спросил:

– А отчего здесь так много народу?

– Собираются подписывать нефтяной договор. Ты слышал о нефти?

– Да. Мы слышали о фонтане. У нас в ранчо тоже, кажется, есть фонтан, – по крайней мере, так говорил мой дядя – Эди; он нашел верные признаки ее. Но дядя Эди умер, а я нигде не видел нефти, да я и не верю, чтобы нашу семью могла ждать какая-нибудь удача. А вот тетка моя все говорит, что будет богата.

При этих словах перед глазами Бэнни пронесся образ миссис Гроарти в ее блестящем атласном желтом платье, из которого смешно выступали ее жирные руки и грудь, – и он спросил:

– Неужели твоя тетя тоже катается по полу?

– Ну нет, что ты! Она вышла замуж за католика, и отец называет ее вавилонской блудницей и никому из нас не позволяет с ней разговаривать. Но она добрая и всегда даст мне поесть, – я знаю это. Если я не найду работы, то приду сюда.

– Почему ты думаешь, что не найдешь работы?

– Потому что все только читают мне нотации и убеждают вернуться домой.

– Но для чего ты им обо всем этом говоришь?

– Нельзя не сказать. Они спрашивают, где я живу, почему не дома, а я не намерен никому лгать.

– Так ты можешь умереть с голоду.

– Для этого надо, чтобы я прежде сделался ни на что не годным калекой… Знаешь, у меня был спор с отцом. Он сказал: «Если ты сойдешь с пути святого духа, то тобой овладеет дьявол и ты начнешь лгать, мошенничать, красть и распутничать». А я ему говорю: «Хорошо, я докажу вам, что можно остаться честным и не веря в дьявола». Я решил это и докажу ему. Тетке я заплачу за то, что у нее взял; я только взял у нее взаймы.

– Вот, возьми это, – сказал Бэнни, протягивая руку.

– Что это?

– Немного денег.

– О нет, сэр, я не беру незаработанных денег.

– Но послушай, Поль, у папочки много денег, и он мне всегда дает, сколько бы я ни спросил… Сейчас он здесь, чтобы подписать новый договор с твоей теткой; и эти деньги ему совершенно не нужны.

– Нет, сэр, я не для того убежал из дома, чтобы стать попрошайкой. Вы, может быть, думаете, что если я взял кусок пирога из буфета моей тетки…

– Нет, я этого совершенно не думаю. И если ты хочешь, то можешь считать это займом.

– Спрячь сейчас же эти деньги, – сказал Поль, и в голосе его послышались резкие ноты. – Я не собираюсь влезать в долги, а ты и без того сделал для меня достаточно. Забудем же об этом.

– Хорошо… только… Поль…

– Сейчас же спрячь. Вот так.

– Ну хорошо, только… обещай, что ты придешь завтра в гостиницу и позавтракаешь со мной.

– Нет, я не могу прийти в гостиницу, я не так одет…

– Ну, это совершенные пустяки.

– Совсем не пустяки. Твой отец богатый человек, он не захочет, чтобы к нему в гостиницу приходил какой-то мальчик из ранчо.

– Папочка не обратит внимания на то, как ты одет… уверяю тебя. Он постоянно говорит, что у меня слишком мало знакомых мальчиков, что я всегда один и слишком много читаю.

– Может быть. Но такого мальчика, как я, он не захочет…

– Он говорит, что я должен работать, честное слово… ты не знаешь папочки. Он будет рад, если ты придешь; будет рад, если мы будем друзьями.

Они оба замолчали.

Поль взвешивал предложение, а Бэнни ждал с таким волнением, точно это было решение суда. Ему нравился этот мальчик. Никогда еще ни один мальчик не был ему так симпатичен, как этот. Только понравился ли он сам ему? Но, как часто случается, решение суда не было вынесено.

– Что это? – воскликнул Поль, вскакивая.

Бэнни тоже вскочил. Из дома миссис Гроарти неслись такие крики, что они заглушили и стук топоров и шум рабочих, работавших рядом. Крики становились все громче и громче, и мальчики бросились к открытому в доме окну. В комнате теперь все стояли и, казалось, кричали в один голос. Не всех можно было рассмотреть в этой толпе, но позы двух стоявших около окна мужчин были полны драматизма. Это были – мистер Саам-штукатур, владелец одного из «самых маленьких участков», и мистер Гэнк – бывший рудокоп, собственник одного из «больших участков».

Стоя друг против друга, они с угрожающим видом потрясали сжатыми кулаками.

– Лгун, грязная желтая вонючка![1] – кричал мистер Саам, наступая на мистера Гэнка.

– Дрянь, завистливый щенок! Вот вам, получите! – и с этими словами – бац! кулак мистера Гэнка угодил прямо в переносицу мистера Саама. Тот размахнулся, в свою очередь, и – паф прямо по челюсти мистера Гэнка. И опять – паф! – и опять – паф! и так несколько раз сряду – паф, паф, паф, паф… И мальчики, испуганные, смотрели в открытое окно. Крики. Побоище.

Казалось, началась общая драка, но на самом деле этого не было: просто несколько человек бросились разнимать мистеров Саама и Гэнка и старались растащить их по разным углам. Прежде еще чем это произошло – Бэнни услышал голос отца, звавший его из приоткрытой парадной двери.

– Сейчас, папочка, – ответил мальчик и побежал навстречу выходившему из дома отцу. Мистер Росс спускался со ступеньки крыльца в сопровождении трех своих сторонников.

– Скорей, – сказал он Бэнни. – Мы едем в отель.

– Как, папочка? Что случилось?