— Да, конечно, — ответил Аллан. — Я буду бороться. Пока вы не выкупите паи — мой и моих друзей, — я останусь членом правления, а также кандидатом на пост президента. Я кое-что объясню на ближайшем заседании правления и, если не добьюсь успеха, то призову на помощь печать. Я льщу себя надеждой, что мое имя еще имеет значение на моей старой родине. Вы не сможете так свободно действовать в штате Миссисипи, как здесь в Нью-Йорке. Я перенесу борьбу в зал суда, хотя не уверен, как закон отнесется к ограблению общественно полезной организации ее собственным правлением. Меня очень удивило бы, если бы не нашлось законных способов воспрепятствовать этому. Как вам известно, у меня имеются факты. Я знаю, каким способом вы получили новое разрешение на продолжение дороги от Законодательного собрания штата.

Райдер был в бешенстве.

— Мистер Монтегю! — вскричал он. — Это шантаж!

— Можете называть это, как угодно. Я не испугаюсь вашего обвинения, если бы вы даже сочли необходимым выступить с ним перед судом.

Райдер открыл было рот. Но лишь с трудом перевел дыхание. Когда он снова заговорил, то уже овладел собой.

— Все это кажется мне весьма странным, — сказал он. — Вы, мистер Монтегю, решительно не имеете права вытаскивать на свет то, что узнали от меня и мистера Прайса. Ведь вы действовали в качестве нашего доверенного лица! Вы, наверное, не забыли вашего обещания хранить тайну, которое дали в этом кабинете.

— Я этого не забыл. И отнесся к делу с большой добросовестностью. Напротив, я нахожу, что это вы нарушили обещание. И я уверен, что сделали это преднамеренно, решив все с самого начала. Вы уверяли меня, что добиваетесь честного управления дорогой. Теперь я в этом сомневаюсь. Я убежден, что у вас была единственная цель сделать меня своим орудием, чтобы захватить все управление дороги, не выплатив пая оставшимся акционерам. Добившись этого, вам очень хочется заставить меня уйти с поста… Вы никогда не желали, чтобы я стал президентом дороги; вообще-то я и раньше это подозревал. Но вы не на того напали: вы от меня так легко не отделаетесь. Я не помышляю подавать в отставку, позволив вам и мистеру Прайсу грабить дорогу и обесценить мои акции.

Тут Райдер прервал его.

— Я признаю справедливость ваших слов, мистер Монтегю, — сказал он, поскольку дело касается ваших личных акций. Они будут выкуплены у вас. Я уверен, что это будет для вас чрезвычайно выгодно.

— Напротив! Само ваше предложение я считаю для себя оскорбительным. Я стал виновником того, что другие лица оказались в зависимости от вас. Мое имя и мои обещания были использованы с этой целью. Поэтому на все, на что я имею право, имеют право и они. Никакого другого соглашения между нами быть не может.

Райдеру уже нечего было сказать, и он молча смотрел на собеседника.

Не желая долее затягивать свидания, Аллан внезапно поднялся.

— Я не жду, что вы немедленно решите этот вопрос, — сказал он. — Мне понятно, что вы захотите посоветоваться с мистером Прайсом. Я передал вам свои условия, и больше мне нечего добавить. Или вы их примете, или же я откажусь от всего и стану преследовать вас на каждом шагу. Я рассчитываю получить акции моих друзей с сегодняшней вечерней почтой и вынужден просить вас сообщить мне ваше решение завтра к двенадцати, так чтобы мы могли незамедлительно покончить с делом.

Сказав это, он поклонился и вышел.

На следующее утро Монтегю вручили письмо от Давенанта:

Получив это письмо, Монтегю немедленно отправился к Давенанту. Последний держал себя официально, но Монтегю не смог скрыть легкой насмешки в глазах, которая как бы говорила о том, что он прекрасно понимает весь комизм положения.

— Вот и конец делу, — сказал Давенант, забирая последнюю из подписанных Монтегю расписок. — Теперь позвольте мне сказать вам, мистер Монтегю, что я считаю вас исключительно способным деловым человеком.

Аллан сухо поклонился.

Монтегю был теперь сравнительно свободен. У него были еще дела, но они отнимали немного времени. Все обстояло бы совсем иначе, если бы он взялся за управление железной дорогой. На руках Аллана оставались два процесса, но так как оба были против крупных компаний, то Монтегю чувствовал, что ему предстоит тяжелый год. Он горько усмехнулся при мысли, что вряд ли у него хватило бы духа порвать с Прайсом и Райдером, если бы не деньги, нажитые им и его братом Оливером на небольшой спекуляции на Уолл-стрите.

Аллан получил письмо от Алисы. «Я останусь еще на две недели в Ньюпорте, — писала она. — Представь, кто меня пригласил к себе? Лаура Хиган. Она была очень мила со мной, и я на будущей неделе отправляюсь к ней на виллу. Если хочешь знать, мы долго говорили о тебе. Я воспользовалась случаем сказать ей кое-что: ей следовало это знать. Она отнеслась к моим словам с понятием и сочувствием. Надеюсь, ты приедешь сюда на недельку-другую еще до моего отъезда. Гарри Куртис тоже собирается провести здесь свой отпуск, приезжай с ним».

Монтегю улыбался, читая это письмо. Он не поехал с Куртисом. Но жара в городе была невыносимая, а мысль о морском прибое и вилле казалась такой заманчивой, что он все же выехал в Ньюпорт в пятницу вечером.

Хиганы пригласили его к обеду. Джим Хиган был здесь впервые за три года. Миссис Хиган объявила, что она буквально вытащила его из Нью-Йорка, съездив за ним сама.

В первый раз Монтегю провел с Хиганом так много времени. Он с интересом наблюдал за ним. Человек этот был для него загадкой: спокойный, вежливый, приветливый. Но Монтегю хотел знать, что скрывается за этой маской. В течение сорока лет этот человек работал и боролся на Уолл-стрите с единственной целью накопления денег. Джим Хиган не разделял ни одного из обычных развлечений, свойственных богатым людям. У него не было особых пристрастий, и он редко появлялся в обществе. Рассказывали, что, устраивая свои дела, он пользовался услугами дюжины секретарей и всех их доводил до изнеможения. Он работал без устали день и ночь, как настоящая машина, машина для печатания денег.

Сам Монтегю не отличался стремлением к накопительству, и его удивляло, зачем этот человек так желал иметь деньги. Чего он хотел добиться с их помощью? Каков был моральный кодекс, взгляд на жизнь человека, отдававшего все свое время накоплению богатства? Как он сам себе объяснял цель жизни? Ведь какое-нибудь объяснение должно было существовать, иначе не мог он быть таким спокойным и веселым. Или, возможно, он совсем об этом не думал? Может быть, им руководил слепой инстинкт? Или же он жил в шкуре зверя, инстинкт которого состоял только в том, чтобы добывать деньги? И его при этом не мучили никакие угрызения совести? Последнее предположение казалось Монтегю наиболее близким к истине. Он наблюдал за Джимом Хиганом с каким-то странным чувством, думая о нем как о страшной стихийной силе, слепой и бессознательной, как молния или смерч.

Джим Хиган был настоящим хищником. Его состояние было нажито именно теми многочисленными способами, о которых говорил майор Винейбл: подкупами олдерменов, законодательной власти штатов и губернаторов; получением привилегий за гроши и продажей их за миллионы; созданием колоссальных предприятий, лопающихся как мыльные пузыри. И вот он сидит на веранде своей виллы в сумерках августовского вечера, покуривая сигару и рассказывая об основанном им сиротском приюте!

Он был весел и приветлив, даже добродушен. Неужели же он не знал об опустошениях и несчастиях, оставляемых позади себя? Монтегю овладело внезапное желание проникнуть за эту ширму сдержанности, огорошить этого человека каким-нибудь внезапным вопросом, добраться до его сути, узнать, кто он таков. На деле этот властный и в то же время благодушный вид скорее всего был лишь маской. А каков он, когда остается наедине с собой? Наверное, тогда возникают у него сомнения и неуверенность, отчаяние и чувство одиночества! Ведь образы загубленных им людей не могут не преследовать его! Воспоминания о предательстве и обмане должны же были терзать его!