От этого комплимента Саймон на секунду расслабился, и Сторм тут же нанесла ему укол в пояс. Тогда Саймон серией быстрых, точных движений заставил ее отступить еще на несколько шагов.

— Ты тоже делаешь успехи, крошка, — заявил он.

Извернувшись каким-то особенным образом, он нанес ей удар в ребра.

— Первая кровь! — раздался его торжествующий возглас.

Сторм в бешенстве нанесла Саймону такой удар, что чуть не вышибла рапиру из его рук.

— В этой игре важна последняя кровь! — огрызнулась она.

Отступая, Сторм почувствовала, что ее нога коснулась деревянной ножки кушетки, и, не оглядываясь, подобрав юбки, вспрыгнула на нее, балансируя босыми ногами на холодной коже. Теперь Саймон оказался в невыгодном положении — Сторм наносила ему удары сверху, а для того чтобы бить вверх, рапира Саймона была достаточно тяжелой. Сторм продолжала угощать противника ударами, надеясь, что вскоре рука Саймона устанет их отражать, и тогда она одним ловким движением выбьет у него рапиру. Саймон нахмурился, глаза у него сузились — борьба все меньше и меньше напоминала ему простой спорт. Это была схватка двух характеров. Победа в ней означала бы не столько превосходство в силе и ловкости, сколько моральное превосходство. Лишь лязг металла и тяжелое дыхание противников слышались в комнате, но ни один не собирался уступать.

Лицо Сторм горело, грудь высоко вздымалась, мускулы были напряжены. Рука ее устала колоть, легким не хватало воздуха, но сердце все так же бешено колотилось от азарта. Лента на голове развязалась, и волосы рассыпались у нее по плечам. Было в этой борьбе что-то простое, первобытное, что-то, что выпускало наружу древние инстинкты, и это странным образом сближало их двоих.

Сторм вдруг с диким воплем ринулась на Саймона. Тот инстинктивно отпрянул, и рапира Сторм уперлась ему в бедро. В тот же миг он сделал выпад, и Сторм почувствовала кончик его рапиры у себя под грудью, рядом с сердцем.

Оба они оказались словно сцепленными в замок, и целую минуту, показавшуюся обоим вечностью, стояли неподвижно, тяжело дыша и с презрением глядя друг на друга. Ни Саймон, ни Сторм не наступали, но и не отступали. От напряжения, казалось, пространство комнаты наэлектризовалось до предела.

Кровь Саймона закипала в жилах от необычной смеси эмоции — опасности, азарта, жажды победы. Это было безумием! Он не собирался заходить так далеко и не мог объяснить, как это произошло, но отступать было уже слишком поздно — борьба уже захватила все его существо.

Он посмотрел на Сторм. Голубые глаза ее горели огнем, волосы пожаром разметались по плечам, полуобнаженная грудь высоко вздымалась. Казалось, было слышно, как кровь пульсирует у нее в венах.

Саймон хотел ее. Хотел, как никогда в жизни не хотел ни одну женщину.

Он приподнял кончик своей рапиры и описал им окружность вокруг ясно прорисовавшегося под пропотевшей тканью соска, замечая, как тот напрягается в ответ на это прикосновение. Для Сторм, похоже, не было грани между возбуждением от борьбы и возбуждением от желания.

Сторм заметила перемену, произошедшую в Саймоне, заметила, как стало мягче выражение его глаз, как стали нежнее его движения, но ее тело отреагировало на эту перемену раньше, чем ее сознание. Сердце ее, за минуту до того бешено колотившееся, от борьбы, теперь замирало от сладкой истомы, мускулы, в ее еще болевшие от яростных усилий, теперь ныли от предвкушения того, что, она знала, сейчас неизбежно должно было произойти…

Ее рука, державшая рапиру, медленно опустилась. Словно связываемые невидимыми узами. Саймон и Сторм потянулись друг к другу. Рапиры выпали из ослабевших пальцев и воткнулись в пол, скрестившись между собой.

Сторм запустила пальцы в волосы Саймона, и Саймон сцепил руки на ее талии. Она запрокинула голову, принимая его поцелуй — жадный, словно наполнявший ее огнем, круживший голову, сводивший с ума, — и прижалась к нему всем телом, отвечая страстью на страсть, желанием на желание…

Рука Саймона скользила по груди Сторм, по бедру, лаская, словно заново изучая ее тело, вспоминая ощущения той ночи… Застежки ее платья легко поддались умелым движениям его пальцев, открывая ее грудь освежающему воздуху и его ласкам. Сторм трепетала всем телом, в ее ближе прижимаясь к Саймону, жадно целуя его, словно истомившийся от жажды путник, прильнувший губами к ручью.

«Да, — исступленно думала она, — да…»

Саймон, оторвав губы от ее губ, склонил голову, целуя ее разгоряченное тело. С уст Сторм сорвался блаженный стон, руки ее ласкали тело Саймона. Саймон почувствовал, как подгибаются колени Сторм, и бережно опустил ее на пол.

Он хотел остановиться — хотел снова вернуться в тот мир, где все до мелочей рассчитано и размерено, где все предельно ясно. Его ум противился происходящему безумию, но в ее его тело каждой своей клеткой жаждало лишь одного — слиться воедино с телом Сторм, и он уже не мог остановиться. Словно сквозь туман он видел ее лицо, раскрасневшееся от страсти, ее глубокие, прозрачные глаза, словно притягивающие его какой-то магическом силой, и не мог ни о чем думать, не мог больше ждать…

Взяв в руку прядь ее волос, он поднес ее к своему лицу, жадно вдыхая сладкий женский запах. Ее волосы перепутались с его волосами. Не обращая на это внимания, Саймон снова прикоснулся губами к ее губам. Он словно хотел раствориться в ней — в ее волосах, запахах, дыхании…

Рука его стала поднимать ее юбку, скользя по тонкой щиколотке, по икре, по гладкому колену, но округлому бедру… Под юбкой она не носила ничего, и это еще больше возбуждало.

Из груди Сторм, откуда-то из глубины, вырывались стоны. Руки ее гладили его волосы, ласкали его лицо, шею, плечи, забирались под рубашку…

Саймон рванул пуговицы на штанах, и через минуту его распрямившийся жезл уже был внутри ее.

Он чувствовал все, что чувствовала она, и это было похоже на мгновенно распустившийся прекрасный цветок. Такого еще не случалось у него ни с одной женщиной… ни с одной…

Все смешалось перед его глазами, во всем мире словно была лишь одна Сторм — нежная, страстная, бесстыжая… Сторм, которую он сделал женщиной, — его Сторм…

Как долго это продолжалось, Саймон не мог сказать. Очнувшись, он снова почувствовал горячее дыхание Сторм рядом с собой, нежное, словно невесомое прикосновение ее пальцев к его коже…

«Безумие! — стучало в его мозгу. — Что за безумие!..»

Это и вправду было безумие, но у Саймона не хватало сил противиться ему — оно заполняло собой все его существо.

Саймон попытался отодвинуться от Сторм, но она пробормотала что-то, что должно было означать протест. Он почувствовал, что не может ее оставить…

Сторм же казалось, что Саймон по-прежнему с ней и в ней — его дыхание, биение его сердца, то тепло, что он оставил внутри ее, слабость и сила, страсть и нежность… Как тогда, в ту ночь… Нет, еще сильнее! Настоящее чудо!

Он был таким родным, таким знакомым, словно она прожила с ним тысячу лет. Саймон… ее Саймон!.. Она могла ненавидеть его, презирать, хотеть убить — но не тогда, когда он делал с ней это…

До первого раза с ним Сторм думала, что секс — это что-то приятное, но в общем-то малоинтересное. Она и представить себе не могла, чтобы это могло так крепко связать мужчину и женщину — переспали, разошлись: мало ли, кто когда и с кем… Но Саймон не просто изменил в ней что-то на физическом уровне — непостижимым образом он затронул все ее существо…

Ей вдруг захотелось поговорить с ним, рассказать ему все, что она чувствует. Как нравятся ей его прикосновения, его поцелуи… Каким красивым, опасным и одновременно возбуждающим кажется ей его лицо… Но нужны ли здесь слова?

Может быть, лучше рассказать о другом? О том, как выглядит море перед грозой, сурово хмурящееся, темнеющее, словно наливающееся силой? Или как утром первые лучи солнца золотят водную гладь и красят небо яркими и радостными, словно на рисунке ребенка, красками? Или о дельфине, который однажды целых полгода следовал за ее кораблем? Она назвала его Пьер, и он откликался на ее голос, выпрыгивал из воды, когда она выходила на палубу. Или о том, как она две ночи подряд, запершись в своей каюте, тайно и безнадежно плакала, когда Пьер проиграл в схватке с акулой…