— Да, я виновата, — говорю я. — Как это у Островского? Так выпьем за матерей, которые бросают своих детей!
— Ты действительно хочешь выпить? — спрашивает Мика. — У меня есть коньяк.
— Годится, — говорю я. — Я хочу выпить за самого доброго человека в нашей семье… За Тетю!
Они о чем-то говорят, но я не слушаю. Обычный треп, гимнастика языка. Я обдумываю план действий. Завтра же поговорю с Витькой. Главное — выбрать момент. И не тянуть! Чем скорей он узнает, как его Света очутилась в кафе с Паниным…
На сердце стало легко. Впервые за много дней. Может быть, потому, что я представила себе, как обрадуется мой сын. Конечно, он тут же помчится к ней, они помирятся, и все начнется сначала. Ну и пусть! И будь что будет!..
Когда мы подходили к дому, шел мягкий снег. На улице погасли фонари, а на соседнем кинотеатре выключили световую рекламу. В наших окнах тоже было темно. Я невольно ускорила шаг. «Натянула поводок» — так называет это Борис.
Бедняжка, он уже спит…
Борис возится сто лет, нащупывая ключом замочную скважину, потом вытаскивая ключ из замка. Наконец я включаю свет в прихожей. И в глаза мне бросается пустой крюк, на который он вешает пальто. Моя записка лежит на прежнем месте. Вид у нее явно не читанный…
Он приходит спустя полчаса. Веселый. Может быть, помирились?..
— Мать, дай чайку, — говорит он. — Нет, лучше холодной воды. Из-под крана… Погоди, я сам…
Нет, не похоже, чтобы помирились. От него пахнет вином. И говорит он громче обычного.
— «Скинулись и посидели»? — спрашиваю я.
Он кивает.
— Небось и девочки были?..
— Там б-бы-ли д-де-ввочки — Ммар-руся, Р-роза, Р-р-ая, — поет он в ответ.
Мне все это сильно не нравится. Но час ночи не лучшее время для воспитательной работы.
— Ложись спать, — говорю я строго, — завтра поговорим…
Я слышу, как он валится на тахту, и наступает мертвая тишина. А я еще долго сижу за столом, одна, в какой-то каменной неподвижности.
Встаем поздно по случаю воскресенья. Завтракаем втроем. Я включаю радио, передачу «С добрым утром!» — принудительное веселье — «Для тех, кто не выспался»… Витька хмурится и отводит глаза. Небось голова болит с похмелья!..
Я взвинчена предстоящим разговором. Лучше всех чувствует себя Борис — накануне мы с ним условились, что он уйдет из дому под каким-нибудь предлогом. Он преувеличенно громко хохочет, слушая милую утреннюю чепуху. Но я знаю, что его тоже волнует мое объяснение с Витькой. Ему это даже более неприятно, чем мне. Ведь так или иначе все мы будем иметь в глазах Витьки весьма неприглядный вид!..
Борис не торопится. Просматривает утренние газеты. Потом спрашивает, когда будем пылесосить… Я сверлю его взглядом, и он вдруг спохватывается, что должен сходить в аптеку. От себя я добавляю еще несколько мелких, неисполнимых поручений, чтобы он не вернулся слишком быстро…
…И вот мы одни с сыном в квартире. Отступать некуда!..
— Ты занят? — спрашиваю я.
Он сидит на тахте, уставясь в книжку.
— Мне надо с тобой поговорить… Очень серьезно.
— Говори, — отзывается он. И переворачивает страницу.
Я молчу. Он поднимает голову. Какие у него несчастные глаза.
— Если насчет вчерашнего, то не трать красноречия. Я сам решил завязать…
Я сажусь рядом с ним. Только сейчас я замечаю, что в руках у меня кухонное полотенце, которым я вытирала посуду.
— Нет, я не о том… — Он опять смотрит в книжку. И слава богу! — Видишь ли, эта история со Светой…
Он продолжает смотреть в книжку. Только краснеет ухо, обращенное ко мне, и пальцы нервно теребят страницу. И все время, пока я говорю, он продолжает сидеть в той же самой позе. Мой голос звучит слишком горячо, и говорю я, наверное, много лишнего. Но мне хочется объяснить ему… Не оправдаться, нет!.. Просто объяснить, как это все случилось и почему… Пусть потом его мнение о нас упадет ниже нуля. Это его выражение: «Мое мнение о тебе упало ниже нуля»…
Не отводя глаз от книжки, он нащупывает рукой сигареты, чиркает спичкой… Закурив, он еще некоторое время делает вид, что занят чтением. Потом откладывает книжку — это что-то специальное, по радиотехнике — и долго молчит, глядя прямо перед собой.
— Напрасно ты думаешь, что открыла мне что-то, чего я не знал, — произносит он наконец. Он охрип от волнения. Вернее, от того, что долго пытался его скрыть.
— Откуда ты мог это знать? — говорю я. — От кого?
— От Светы… Она ко мне приходила. В мастерскую…
— Но ведь она не знает всего, — говорю я. — Только малую часть…
Он усмехается. Стряхивает пепел на блюдечко и, глубоко затянувшись, выпускает облако дыма. И сквозь эту дымовую завесу я слышу его хрипловатый басок:
— Для меня было достаточно, что он программист и что-то ей плел про Звонцова, которого сам не видел в глаза… Я понял, что это ваша работа. Только не сразу сообразил, для чего это вам нужно… Ну, а потом догадался… Допер! Не такой уж я дурачок, каким вы меня почему-то считаете!..
— Ты ей все объяснил?
— Зачем?.. — Он гасит сигарету и поднимается. — Теперь это все не имеет значения…
— В каком смысле?..
— В прямом, — говорит он. И достает из шкафа свитер.
— Вы поссорились? — спрашиваю я. — Но ведь она не виновата!.. Она не хотела с ним идти…
— Не хотела, но пошла, — говорит он жестко.
Этой жесткости я никогда не замечала в нем. Это что-то совсем новое.
Он нахлобучивает шапку — коричневый мех, чижик под пыжик, — вытягивает шарф из рукава пальто.
— Пройдусь, — говорит он.
«Хитрит! — думаю я. — Побежал к своему Светику».
— Если бы этот тип не применил запрещенный прием, — говорю я, — она бы никогда…
Он резко оборачивается в дверях и с минуту смотрит на меня. Нет, не с ненавистью… И не с презрением, нет. С какой-то недоброй ухмылкой.
— Слушай, мать, — говорит он. — Я, по-моему, ясно сказал. Все это теперь не имеет значения… Я никого ни в чем не виню… Понимаешь? Ни в чем!.. И не будем больше об этом…
Так начинается новая эра в нашем доме. По вечерам он валяется на тахте, курит и слушает музыку. Ему звонят друзья. В том числе Зельц. Витька всем говорит, что очень занят. И опять валится на тахту. Курит и слушает музыку. Я лезу к нему с разговорами. Он выслушивает меня вежливо. Сам он ничего не рассказывает. На вопросы отвечает односложно.
— Зачем ты сбрил бороду? Вроде я уже начала привыкать…
— Надоело, — говорит он.
— Ты когда будешь дома?
— В восемь.
Как-то днем я забежала к Нонне, не выдержала — мы с ней недели три не общались… Только по телефону. Я нарочно оттягивала этот момент, когда останусь с нею вдвоем, с глазу на глаз и она, уютно усевшись напротив меня в своей любимой позе — одна нога подложена под другую, — спросит своим сипловатым голосом:
— Ну что, подруга? Что у вас происходит?..
Тут я и расколюсь. Можно врать по телефону, что все в порядке, но глядя в глаза… На мне все написано крупным шрифтом!..
Она слушала меня, не перебивая. Только вставляла свое «Ну и ну!», когда я умолкала, чтобы отдышаться.
Новогодняя ночь, эксперимент Мики с участием Панина, реакция Витьки… Я разрядила в нее всю обойму и жду, что она скажет.
— Бедный мальчик! — говорит она. — Представляю себе его состояние!.. Не оставляй его надолго одного…
— В каком смысле? — спрашиваю я. И, угадав, что она имеет в виду, холодею.
— У него такой возраст… Период острых неврозов… Мало ли что взбредет в голову!..
— Ты с ума сошла! — говорю я. — Перестань! Ты не знаешь Витьку!
— А ты его знаешь?.. Ты все думаешь, что он мальчишка. А он молодой мужчина! Отслужил в армии, встретил девушку, полюбил…
— Тебе же она активно не нравится, — говорю я.
— Лишь бы она ему нравилась!.. Затеять эту возню! Вы же просто варвары! И ты и твой Борис! И ваш мудрый Мика! Подумаешь, высшее образование! Ну, не нравится парню юридический! Поступит еще куда-нибудь! Пойдет на завод! И помочь бы могли на первых порах! Сын-то единственный! Для чего вы живете, в конце концов!
