Генерал Суслопаров не обеспечил Треппера передатчиками, которые он просил, но не следует обвинять бравого военного атташе: он ограничился запросом в Центр, а Центр не ответил, потому что отрицал возможность нападения. Когда же война началась, чрезмерная настойчивость, с которой Директор отдавал приказы, могла сравниться лишь с его прежней пассивностью. Несмотря на предупреждения Большого шефа — даже мольбы! — «пианисты» были прикованы к своим передатчикам по пять часов подряд, хотя и двадцатиминутная передача предоставляла большие возможности для ищеек функабвера. Аламо, Венцель и Сокол попали в гестапо, потому что выполняли приказ Центра. Но во время войны всегда бывает так: начальники любят из своих штаб-квартир отдавать приказы о том, чтобы люди умирали на боевом посту, хотя достаточно было бы передвинуть их немного в сторону, чтобы избежать огня. Руководитель разведки считает радистов своим атакующим подразделением, но он требует при этом, чтобы они хранили в течение двадцати четырех часов дубликат всех переданных радиограмм на случай, если Центр их плохо записал или не сумел расшифровать; можно себе представить, как это рискованно! Правда, эта неразумная требовательность характерна для всех разведуправлений мира.

Первая настоящая трещина возникла из-за пресловутой радиограммы, приказывающей Кенту отправиться по адресам трех руководителей берлинской сети. Поразившись, Большой шеф повторял одно и то же: «Это невозможно! Они с ума сошли!» В радиограмме указаны три основных адреса, а ее ведь могут перехватить, расшифровать — так и произошло… Почему бы не направить в Брюссель человека, запомнившего эти адреса наизусть и прихватившего с собой пилюлю цианистого калия? Если время так поджимало, по крайней мере можно было распределить адреса по трем радиограммам и использовать разные шифры, чтобы уменьшить риск перехвата. С этого дня, несмотря на недовольство Директора, Большой шеф уже не будет сообщать в Москву, кого он использует в качестве «источников» — кощунственное нарушение традиций советской разведки, — он даже будет скрывать подлинные имена большинства своих агентов (именно поэтому он предпочел не запрашивать никаких сведений о Кэте Фёлькнер). Более того, когда радиосвязь будет снова налажена, самые срочные донесения он будет передавать по каналам Французской коммунистической партии, может быть, потому, что они содержат важнейшую информацию или чтобы не ставить под удар существование всей сети, если радиограммы будут перехвачены. Эта мера предосторожности имеет еще одно преимущество: донесения, переданные по партийному каналу, читает не только начальник разведки, но и еще кое-кто… Так, например, информацию, доверенную Треппером Порьолю, тот передает коммунистическому лидеру Жаку Дюкло, затем в Москве ее принимают службы главы Коминтерна Димитрова, откуда она поступает во всемогущий Центральный Комитет и к начальнику разведуправления одновременно.

Но после радиограммы, адресованной Кенту, Большой шеф опасается только неосторожности Центра: он еще не утратил к нему доверия.

Затем произошел провал на улице Атребат, и Трепперу приходится срочно принимать меры безопасности: он отправляет Кента в Марсель, агентов, подвергающихся наибольшей опасности, перебрасывает в Лион, на шесть месяцев замораживает брюссельскую сеть. В Центре это вызывает возмущение, там уже начинают поговаривать о предательстве. Трепперу делают внушение: дескать, незачем волноваться из-за такой ерунды — и приказывают возвратить Кента в Париж. Большой шеф отвечает, что на месте ему легче оценить обстановку, чем начальнику разведуправления. Кент останется в Марселе, а Ромео Шпрингер в Лионе. Тогда Москва требует, чтобы немедленно возобновила работу бельгийская сеть во главе с Ефремовым. Треппер делает все наоборот: он составил свое собственное мнение о Ефремове: вся деятельность этого агента сводится к шатаниям по барам и записи номеров воинских частей, к которым приписаны немецкие солдаты, пьянствующие вместе с ним.

Ефремов схвачен Фортнером. Треппер немедленно оповещает об этом Центр. Ответ Директора: «Мы знаем. Он предупредил нас по радио, что у него неприятности, связанные с валютой, но все уладилось, и его освободили». Большому шефу это тоже известно, но он догадывается, какой «ценой» оплатил Ефремов свое «освобождение»: предательством. Как убедить в этом Центр? Гроссфогель и Порьоль едут в Брюссель, чтобы выяснить все до конца. Их вывод категоричен и подтвержден доказательствами: Ефремов — предатель. Треппер отправляет донесение в Центр. Начальник отвечает: «Страх застит вам глаза. Приказываю немедленно восстановить контакт с Ефремовым». Трепперу, Гроссфогелю и Порьолю ничего не остается, как смеяться сквозь слезы.

Арестован Венцель, Большой шеф предупреждает Центр. Ответ: «Вы ошибаетесь. Венцель продолжает передавать донесения и присылает нам великолепный материал».

Арестован голландец Винтеринк. Центр — Трепперу: «Вы с ума сошли. Он по сей день передает такую же ценную информацию, как и до мнимого ареста. Сохраняйте хладнокровие!»

Если Большой шеф еще и не сошел с ума, то чувствует, что близок к этому. Из ночи в ночь он ломает голову над загадкой немыслимых радиограмм из Москвы, старается отмести ужасное подозрение: в Центре есть один или несколько завербованных немцами предателей, их задача — подорвать работу разведки изнутри. Но тогда кому же верить и на кого надеяться? Если даже в самом Центре — враги, не все ли потеряно? Другое предположение: Директор, может быть, думает, что он, Треппер, попал в ловушку, расставленную Фортнером на улице Атребат. В конце концов, из Москвы уловка, благодаря которой он сумел избежать ареста, могла показаться слишком удачной, чтобы не вызвать подозрений. Если Директор считает, что Треппер находится в руках гестапо, тогда, конечно, все, что Центр получает от него, априори воспринимается как ложь. Но зачем же так открыто заявлять об этом? Почему не притвориться, что Центр попался на удочку гестапо хотя бы для того, чтобы выяснить намерения немцев? И кроме того, если Большой шеф пал так низко, что стал работать на гестапо, то, очевидно, он-то и выдал Ефремова, Венцеля и Винтеринка. Гипотеза не выдерживает критики. Ни одно из предположений, родившихся в изобретательном мозгу Большого шефа, не позволяет логически объяснить поведение Центра.

Одно несомненно: Москву ввела в заблуждение исключительная важность сведений, переданных перебежчиками. Треппер разгадал механизм функшпиля, понял, в чем состоит главная трудность операции: для ведения игры надо получить от властей разрешение передавать врагу достаточное количество подлинной информации, чтобы он поверил ложной. Те, кто обрабатывает Ефремова, Венцеля и Винтеринка, очевидно, получили такое разрешение: Москва по-прежнему довольна их работой. Хотя сведения, переданные этими тремя людьми до их ареста, были как удары ножом в спину вермахта. Цель функшпиля должна быть действительно из ряда вон выходящей, поистине грандиозной, чтобы немцы согласились «обеспечивать» его такой ценой. Большой шеф, без сомнения, гордится тем, что совершил, но ему кажется невероятным, чтобы мастера функшпиля стали затевать такую крупную игру только для того, чтобы покончить с сетью. Даже если это и было их единственной целью (люди, связанные с разведкой, понимают, какую важную роль она играет), им никак не удалось бы убедить профанов из вермахта, что игра стоит свеч.

Значит, за функшпилем скрывается что-то еще — но что?

Это кажется неправдоподобным. Такое невероятное стечение обстоятельств, ускоривших провал берлинской сети, пожалуй, не пришло бы в голову даже романисту. Конец этой организации, видимо, был предопределен характером ее деятельности, фантастичным и запутанным.

С 14 июля гестапо идет по следу, обнаруженному Клудовом. Установлено, кто возглавляет сеть: офицер люфтваффе Харро Шульце-Бойзен; старший советник министерства экономики Аренд Харнак; известный писатель, автор пьесы «Тиль Уленшпигель», директор киностудии «Прага-филмз» Адам Кукхофф. Шульце-Бойзен и Харнак — люди солидные, известные в берлинском высшем обществе и поддерживающие дружеские отношения с высокопоставленными деятелями нацистского режима. Теперь ясно, каким образом самые сокровенные тайны рейха становились известны в Москве. Два гестаповских следователя, Панцингер и Коппков, берутся за дело. По сравнению с Гирингом они занимают более высокое положение, поскольку находятся в непосредственном подчинении у могущественного гестапо-Мюллера; оба — опытные специалисты по антикоммунистической борьбе. Это они ликвидировали подпольную немецкую компартию, отправили на казнь или в концентрационные лагеря ее членов, внедрили осведомителей в специально сохраненные на местах ячейки разгромленной организации, чтобы не допустить ее возможного возрождения. К их великому удивлению, с сетью «Красной капеллы» — этого пугала! — оказалось легче расправиться, чем с группой коммунистов из берлинского предместья. Разделения на изолированные группы не существовало; встречи назначались по телефону; телеграммы отсылались по почте; рядового коммуниста было труднее выследить, нежели этих супершпионов! И поскольку «черный список» пополнялся гестапо ежедневно, Панцингер и Коппков не собирались устраивать преждевременную облаву. В расставленную ловушку, как сладкий, но прогнивший плод в корзину, должна попасть вся группа целиком.