Утром произошло нечто, похожее на акт остракизма. Все оставались в постелях до полудня и обсуждали, почему Пьер, наш сосед по комнате, не вернулся в хостел, а я сидел на своей койке, печатал, поглядывая на листовки, рекламирующие то, что мне было неинтересно, и при этом делая вид, что занят планированием чего-то исключительно важного.

Я снова ходил в «Палас» прошлым вечером для того, чтобы взять у Чаббса несколько снимков Айрес Роке, которые он раздобыл для меня в Австралийском комитете по туризму. Он спросил, насколько я преуспел со статьей и на каком аспекте я намерен сосредоточить внимание читателей, – он рассчитывал, что в своем репортаже я не буду зацикливаться лишь на том, что связано с сексом. Я объяснил ему, что еще не принял решения в отношении компоновки и общей направленности статьи, но как только с этим прояснится, я немедленно позвоню ему.

– Да не бери в голову, журналюга, ведь ты и сам знаешь, что делаешь, – сказал он.

Потом, для большей достоверности, я попросил у него камеру и сфотографировал работников компании «Оз Экспериенс». Я попросил девушку, отец которой был журналистом и писал для «Дэйли экспресс», показать мне самую распущенную особу среди сидящих в автобусе, чтобы ее сфотографировать, но девушка вспылила не на шутку и сказала, что то, о чем я прошу, это уж слишком большая вольность по отношению к тем, кого видишь впервые. Когда они через несколько минут отъезжали, я смог пронаблюдать, как она, основательно приложившись к бутылке бодрящего напитка «Ред Булл», изо всей мочи затянула на мотив и в ритме латиноамериканской конги: «Мы очень сильно сексуально озабочены».

Я уже почти собрался уходить, когда вдруг снова увидел датчанку Энн. Она вместе с другой девушкой-датчанкой сидела в баре. Действуя согласно моей журналистской лицензии, дающей мне право приставать к людям и надоедать им, я завел с ней беседу, и после нескольких бокалов пива она снова превратилась в ту девушку, какой была прошлой ночью, – в ту, что пристально смотрела на меня, чей полуоткрытый ротик слегка подрагивал после очередной саркастической сентенции, в ту, что предавала слишком большое значение, какое мнение будут иметь о ней другие. Я спросил у нее о наиболее значимых вещах, которыми славится Дания. Она ответила: «Лего» – и не могла припомнить ничего больше. «Есть также американские горы, на которых можно покататься в Лего-лэнде. Неужто вы не слышали об этом? Ну, еще у нас есть бекон».

Я попросил ее припомнить что-нибудь еще, из-за чего стоит побывать в Дэнни. Она сказала, что у нее очень хорошие родители, а я ответил, что рад за нее, но хорошие родители это не сюжет для брошюры: «Что хорошего в Дэнни? – Лего, бекон и родители Энн». Я снова попросил ее припомнить что-либо, и она ответила: «Мы не любим восхвалять себя. Приезжайте, если хотите. А если не хотите, то не приезжайте».

Когда ее подруга ушла – ей надоело оставаться сидеть и молча слушать нашу беседу, – мы сыграли в «самое-самое». Больше всего она напугалась, когда прыгала с эластичным тросом. А наибольшую радость, а заодно и гордость, она испытала вчера, когда родители сообщили ей по электронной почте, насколько мило с ее стороны было послать домой такое количество открыток.

– Не знаю, но мне действительно это нравится, – сказала она, подперев подбородок руками и глядя на меня чувственным взглядом. Следующим шагом в нашей игре был самый худший период времени. Она сказала мне, что однажды в пух и прах разругалась с мамой из-за того, что ей не разрешали поступить в театральную школу, поскольку мама хотела видеть ее учительницей начальных классов. Я незаметно для себя поведал ей о Дэнни, о последнем Рождестве и о поездке в клинику «Грандж Гров», а также и обо всех своих делах с Люси и Доминик. Когда я замолчал, закончив рассказывать, Энн все также пристально и неотрывно смотрела на меня.

– Простите, – сказал я. – Но я немного тоскую по дому.

После неловкого молчания она сказала: «Мои не похожи на твоих» – и похлопала меня по плечу. Затем она принялась учить меня произносить «Tobsay de u smoken owsoh», что означало «Ты красивый и хороший». Она произнесла эту фразу, обращаясь ко мне, я повторил ее, обращаясь к ней, а она в ответ сказала «спасибо». Я забыл эту фразу, она произнесла ее вновь, я, как попугай, повторил ее, и она снова поблагодарила меня.

Пробыв со мной еще полчаса, она ушла. На прощание я обнял ее и сказал, что в ней точно есть искра божья, а посему ей надо попытаться стать актрисой. Я думал, что она ожидала от меня более пылких объятий и поцелуев. Прощаясь, она положила руку мне на плечо, потом ее рука скользнула по моей руке, задержалась на моей ладони и буквально сразу упорхнула прочь. Я решил написать ей письмо по электронной почте и попытаться стать самым вдохновляющим человеком в ее жизни. В процессе нашей игры она сказала, что таковым является ее отец, который забавный и в то же время саркастичный, как все датчане, но в нем «совершенно нет ничего от снобов, а также и от английского юмора, который ей не нравится». Она была умницей, наивной и красивой, и я мог бы влюбиться в нее, если бы не был уже влюблен, причем сразу в двух женщин.

После ее ухода внезапно появилось несколько экипажей автобусов компании «Оз Экспериенс». Они уже прошлись по пабам; на их футболках красовались подписи барменов всех пабов, в которых они побывали. Судя по их лицам, встреча со мной не сильно их обрадовала. Пассажиры тоже, очевидно, говорили о моих расспросах, касающихся сексуальных дел, поскольку Лима, вторая девушка-датчанка, ударила меня кулачком по руке, сказав прямо в лицо «sliken licker», что, я думаю, не совсем хвалебное выражение.