У Дэнни всегда была какая-то особая манера разговаривать с мужчинами, но, общаясь с женщинами, он говорил с ними также, как-то по-особому. Казалось, что он со всеми флиртует, и с мужчинами и с женщинами. Но его флирт отличался от флирта Карлоса и никогда не содержал ни сексуальных намеков, ни указаний на что-то явно видимое. В нем не было ни вульгарности, ни вычурности. Там, где находился Дэнни, никогда не воцарялось молчание. Он не терпел молчания и всегда считал себя виноватым, если вдруг случалось, что все замолкали. Его нервная система, казалось, обладала огромным запасом энергии, что весьма не свойственно для людей с привлекательной внешностью. Большинство красивых людей озабочены тем, чтобы их манера говорить и вести беседу были бы столь же располагающими, как и их внешность. Дэнни никогда не был этим озабочен, поскольку никогда по-настоящему не верил в то, что былпривлекательным. В его поведении не отмечалось и крупицы того, что называется внутренним самообладанием; я часто говорил, что он любитель неожиданно и сразу открывать стрельбу через карман. В первые несколько минут разговора с Дэнни у вас складывалось впечатление, что вы смотрите комедийное шоу с открытым микрофоном. [33]Меня это обычно нервировало.Вам никогда не было понятно, куда он клонит; он, должно быть, заводит в какой-то нелепый стеснительный тупик, думаете вы и уже готовы открыть рот для того, чтобы велеть ему заткнуться, а то и послать в задницу, как вдруг он каким-то образом переводит разговор совсем в иную плоскость, пользуясь одному ему известным приемом импровизации, скрываемым до поры до времени в тени, отчего вы чувствуете облегчение и смеетесь намного дольше, чем если бы только что услышанное было сказано не Дэнни, а кем-то другим.

К тому же он обладал удивительной способностью описывать вещи и события. Он не был краснобаем, но использовал все средства и даже предметы, чтобы убедить вас в правильности своих суждений. Невольно вспоминается реплика из детского мультсериала «Тэйк Харт»: «Ваше счастье подобно надувному спасательному плоту». Он ставил солонку на середину стола со словами: «Чем старше ты становишься, тем больше проколов появляется на солонке». Он брал солонку – свой спасательный плот – и тыкал в нее вилкой. «Ты заделываешь эти проколы и разрезы». Он проводил языком по лоскутку папиросной бумаги, оторванному от сигаретного окурка, и приклеивал его к боку солонки. «Но эти заплаты все равно пропускают воду, а то и вовсе отклеиваются в воде». Он ставил солонку в лужу разлитого на столе пива. «Те, кто сводит счеты с жизнью, делают это потому, что их раны столь велики, что вода мгновенно заполняет все внутри, или у них такое множество малых проколов, что они не успевают их затыкать». Он бросал солонку в свою пивную кружку и демонически хохотал. «У нас с Венди все кончено, – говорил он, – правда, я все еще вычерпываю воду из этой посудины». Он с широкой улыбкой отставлял от себя солонку. «Ну, а вы, – говорил он, беря в руки перечницу и понимая, что снова слишком далеко зайдет со своей аналогией, – вы затраханные перечницы, вот вы кто», и мы вновь покатывались от хохота.

Он был совершенно неосмотрительным и беззащитным. Он мог без всяких колебаний абсолютно все рассказать о себе первому встречному – ну, как полагал я, все, кроме того, что было для него по-настоящему важным. Он посвящал совершенно незнакомых людей в столь личные дела, о которых я бы не решился рассказать даже самому близкому другу. Бывало, мы виделись с кем-то впервые – что-то вроде приятеля какого-то приятеля, – и можно дать гарантию, что к концу вечера вы увидите Дэнни сидящим с ним где-нибудь в уголке и разглагольствующим вовсю о разводе наших родителей; о том, как он разволновался, узнав, что может быть усыновлен; о том, сколько волнений причинил ему его пенис, диаметр которого был, по его мнению, слишком маленьким. Просто невероятно.

В общем-то Дэнни был очень привлекательным и открытым человеком, который, казалось, нравился и мужчинам, и женщинам, потому что, как мне думалось, их привлекали его уравновешенность и то, что он практически ничего не принимал близко к сердцу.

До этого последнего Рождества я один раз навестил Дэнни в Германии. Это произошло примерно через семь месяцев после его отъезда в один из уикендов, когда в Херфорде устраивался большой летний праздник в честь защитников страны и члены всех местных клубов и обществ, натянув кожаные штаны, высыпали на улицы, а на главной площади установили пивные павильоны, рядом с которыми играли разухабистые оркестры. Предполагалось некое возрождение братства Тринг-роуд. Из Испании должны были прилететь Карлос и Доминик, но так и не прилетели, потому что именно в этот уикенд Доминик ушла от Карлоса и вернулась к австралийцу Джону.

Дэнни все еще поддерживал отношения с Венди, и она тоже прилетела со мной, но с чисто платоническими намерениями (хотя, как мне кажется, Дэнни надеялся на что-то большее) и лишь потому, что думала встретиться в Германии с Доминик.

Жизнь Дэнни в Германии была не слишком радостной, насколько я мог судить по одному ночному разговору с ним, повергшему меня в состояние шока. Его квартира располагалось в большом доме, в вестибюле которого сидел консьерж. Дом был с подземным гаражом, из которого можно было выехать прямо на главную площадь Херфорда. Квартира была огромная, но практически без мебели. В ней ощущались какой-то спартанский аскетизм и бездушие, свойственные обычно комнатам, снимаемым на двоих. Поскольку у Дэнни не было регулярного расписания работы по подготовке утреннего шоу и из-за того, что он не утруждал себя тем, чтобы выучиться говорить по-немецки, всякая жизнь вне стен радиостудии, по всей вероятности, была для него недоступной, к тому же его сослуживцы были намного старше и серьезно задумывались о том, чтобы жениться и завести детей.

Я не знаю, чего я ожидал от нашей встречи. Что-нибудь вроде разгульной ночи, дабы воскресить в памяти былые времена. Возможно, мне следовало поехать в Германию одному, без Люси.

Глядя на Дэнни, я не мог поверить, насколько сильно он изменился за прошедшие несколько месяцев. Он как-то сжался и выглядел похудевшим, постаревшим; в нем практически не осталось ничего от прежнего Дэнни. Он не пожалел времени на то, чтобы объяснить и растолковать мне, почему оказался в Германии, то есть говорил со мной о том, о чем никогда не считал нужным говорить по телефону. Ему, как военнослужащему, находящемуся за границей, полагалось отменное денежное и вещевое довольствие, к тому же еще и бензин оплачивала армия; все последние видеоновинки можно было купить в армейском супермаркете. Он даже похвастался своей стиральной машиной, за которую заплатил, как минимум, на двести фунтов меньше, чем заплатил бы за аналогичную модель в Англии. Когда он сказал, что дела на работе обстоят у него не совсем хорошо и что часто у него происходят стычки с полковниками и майорами из-за его, как им кажется, легкомыслия в эфире, я не придал этому значения. У Дэнни всегда были стычки с начальством. А здесь стычки и были как раз из-за того, что делало его шоу особенно привлекательным. Он не ощущал границы, у которой надо остановится, и постоянно упирался лбом в стену. Подобное случилось во время проведения Национальной недели сыра, когда Дэнни инсценировал в Чалфонте кампанию по отправке сыра в страны третьего мира, в которых молочная промышленность не достигла еще должного уровня развития, в результате чего радиостанция была завалена пахучими сырами, присланными со всего света, которые затем надо было возвращать назад, да еще и нести серьезные почтовые расходы.