– А теперь, леди и джентльмены, участников соревнования в возрасте от четырех до шести лет просят выйти на старт скачек вокруг бочек, – объявил диктор.
Группа красиво одетых малышей в громадных ковбойских шляпах, делавших их похожими на декоративные обойные гвозди, понеслась к центру арены, зажав между ног палки с вырезанными из дерева конскими головами. Мы смотрели, как они пробежали три раза вокруг бочек, и слушали, что сообщал комментатор: «Хороший результат показывает Эндрю Грейсон – его результат четырнадцать целых и пять десятых при пяти штрафных секундах за нарушения выправки».
Мы просмотрели, как дети от четырех до шести, от шести до восьми, от восьми до десяти лет соревновались в том же самом, и тут Карлос изрек, что это – чистое дерьмо, а нам надо было прислушаться к тому, что сказали нам жокеи родео, которых мы встретили накануне. «Вот уж действительно, интерес собачий смотреть на прыжки этих зачуханных детишек. На трибунах сидят только их родители. Смотрите, загоны пустые, в них нет ни единой лошади. Пошли отсюда».
Хотя нас с Доминик эти соревнования увлекли – мы от души смеялись, когда первая группа малышей высыпала на арену, и хотели посмотреть выступление более старших ребят, может быть десяти – двенадцати лет, которые должны были выступать во втором отделении, – но Карлос упрямо твердил, что это чушь, и нам пришлось уйти со стадиона и отправиться бродить по ярмарке; Карлос вышагивал рядом вихляющей походкой, которой он обычно ходил, когда чувствовал, что его заставляют участвовать в каком-то деле, которое ему не по душе. Он нарушил диету и заказал двойной гамбургер с майонезом, а чтобы еще больше досадить Доминик, сказал, что вкус его божественный. И заявил, что не пойдет больше ни на какие скачки, привел нелепые и путанные доводы, ссылаясь в основном на то, что экономил деньги вовсе не затем, чтобы выбросить восемь долларов за вход на неизвестно какое зрелище; на это я возразил ему, сказав: «Послушай, Карлос, а какой смысл в том, чтобы, заплатив за вход на ярмарку, уйти, ничего не посмотрев?» Он ответил мне резким, лающим голосом: «Ты помнишь. Кит, Доминик просила тебя следить за спидометром? А мы могли бы истратить эти деньги на еду или заплатить за ночлег в мотеле. Кто-то ведь должен думать о деньгах».
Направляясь к выходу с ярмарки, мы прошли мимо вышки для прыжков с эластичным тросом.
– В Австралии Фиона Таммит прыгала с такой вышки, да еще на роликовых коньках. Пошли, умрем от страха, – сказала Доминик.
Карл ос был против и начал убеждать ее в том, что это глупо.
– Послушай, ну разве я не прав, у тебя же нет никакого понятия о том, что такое деньги – ведь это же тридцать долларов, – красноречиво возражал он, а я думаю, он боялся, что веревка не выдержит его веса.
Чтобы хоть как-то предотвратить надвигающуюся ссору, я сказал, что могу прыгнуть с Доминик вместо него. Мы встали в очередь, но с каждым шагом, приближающим нас к вышке, в голову Доминик приходили все новые и новые мысли, от которых она становилась все более и более самоуверенной и дерзкой, а когда наша очередь почти подошла, мы пропустили несколько человек, и Доминик вдруг вспылила:
– Heт. Нет, и все. Пойдемте отсюда, поищем что-нибудь другое. Это же безумие. На что вы меня толкаете?
Вот уж действительно забавно. Я хотел сказать это Карлосу, но он сделал вид, что все происходящее действует ему на нервы. В этом настроении он пребывал все время, пока мы ехали в кемпинг, а там сразу же забрался в палатку, жалуясь на мигрень, и, несмотря на все найти уговоры, отказался от предложения Доминик пойти что-нибудь выпить и поесть: «Там вкусно кормят, Карлос. А какие там сладкие булочки!»
Не услышав ответа, мы с Доминик отправились вдвоем. В гриль-баре я сказал ей, что настроение Карлоса потому стало таким плохим, что она поначалу собиралась направиться в Австралию и что его волнует, как пройдет и чем закончится ее встреча с Джоном.
– Я это знаю, – уверенным тоном произнесла Доминик, – но ведь он был моим мужем целый год. Его семья – это часть моей жизни, и я чувствую определенную ответственность за них. Валяться где-нибудь на пляже в Сан-Диего, когда его мать больна? Это не по-человечески!
Она спросила меня про Люси, и я неожиданно для себя рассказал ей о своих сомнениях в необходимости нашей женитьбы и обзаведения детьми после всего того, что случилось, а она, подумав, ответила, что «трудно позабыть подарки на память из прошлого», причем произнесла это таким тоном, что у меня невольно возникла мысль, что она относит сказанное и к ситуации, в которой оказалась сама. И вспомнила слова одного из французских писателей, считавшего, что любовь это полнейший вздор и не что иное, как спускной клапан котла ваших эмоций. Потребность в любви такая же, как, например, потребность в еде, сне, опорожнении кишечника и мочевого пузыря, а то, коговы любите, абсолютно не важно – был бы поблизости кто-нибудь,с кем можно заняться любовью. Она добавила, что любовь это некое эмоциональное недержание, такое, как, например, понос или недержание мочи, и иногда, когда вы чувствуете себя незащищенным и неуверенным в себе, вдруг возникают позывы, заставляющие вас сломя голову нестись в ближайший сортир, даже если вам известно, что там вас ожидает совсем не то, к чему вы привыкли.
– Могу я предположить, что, говоря о туалете, который может спасти в трудную минуту, ты имеешь в виду Карлоса? – сдерживая ехидную улыбку, спросил я.
Доминик расхохоталась и, с такой же улыбкой глядя на меня, ответила:
– Нет, я имею в виду то, что ты снова сошелся со своей подругой.
В течение всего вечера Доминик то и дело принималась обсуждать со мной причины споров и ссор, происходящих между ней и Карлосом: «Конечно, я должна общаться с Джоном… я пыталась жить в Лондоне, но мне там не нравится. И это глупо – ставить меня перед выбором: Перт или Карлос. Да я и не могу сделать выбора».
После того, как мы выпили по второй порции, я спросил Доминик о матери Джона, и спросил об этом потому, что хотел поговорить с ней о Дэнни.
– Давай не будем говорить о грустном, – ответила она, а затем, печально посмотрев мне в глаза, попросила сигарету.
Ее верхняя губа была влажной от пива, и она сосала сигарету на манер соломинки, так затягиваются начинающие курильщики.
– Ты очень часто вспоминаешь брата, – задумчиво сказала она. – Это хорошо, что ты все время говоришь о нем. Твой брат мне нравится, он был хорошим человеком – увлекающимся, даже невоздержанным, ты немного напоминаешь его. Я чувствую, что ты и жалеешь его, и злишься на него за то, что случилось. Это нормально. То же самое у Джона и его матери. Такие дела лучше не обсуждать. К сожалению!
Меня тронуло то, что Доминик находит меня столь же увлекающимся и невоздержанным, как Дэнни, и я стал не торопясь рассказывать ей о том, что мы делали вместе с Дэнни, как бы воскрешая воспоминания о невозвратном прошлом. Я рассказал ей и о том таинственном вирусе, атаке которого мы подверглись на Тринг-роуд, отчего у нас отнялись и руки и ноги. Карлос, по всей вероятности, никогда не рассказывал ей никаких историй из нашей совместной жизни, и когда я упомянул, что мы приняли эти симптомы за болезнь Паркинсона, Доминик спросила: «Так вы решили, что это болезнь?», а потом расхохоталась и хохотала так весело и так долго, как никогда прежде. Я не видел в этом ничего смешного, но когда она отвернулась от меня, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы, я понял, что она плакала.
– Доминик! – испугано воскликнул я.
Она бросилась ко мне и обхватила мою шею руками.
– Я женщина-скорпион, которая уходит тогда, когда наступает беда, – она, оторвав голову от моей груди, подняла на меня глаза и несколько раз решительно кивнула головой, как бы желая подтвердить только что сказанное, а затем, снова уткнувшись лицом в мою грудь, добавила: – Я никогда не проявляла ответственности по отношению к Джону.
Я принялся убеждать ее в том, что это неправда – ведь она постоянно звонит ему; и не ее вина в том, что все так получилось. Ведь разве она могла знать, что мать Джона заболеет, после того как она уйдет от него. Я старался найти более убедительные аргументы в подтверждение своих доводов.
