После вручения подарков и перед тем, как идти в церковь, началась такая же традиционная для нашего дома перепалка между отцом и Дэнни, который, ссылаясь на свою приверженность христадельфианской религии, уверял, что ему не следует идти с нами в христианский храм. Отец настаивал на том, что он должен идти, несмотря ни на что, и угрожал, что если Дэнни не пойдет, то он снимет с елки его главный подарок: «Ведь ты же не хочешь, чтобы этот большой пакет оказался за елкой, Дэнни?»
Рождественский обед: мне очень хотелось, чтобы был мясной соус, и именно такого цвета и такой же густой, как готовила мама в ту пору, когда мы были детьми и нас начали кормить за общим столом; Джейн пришлось также поучаствовать в стряпне – она процедила соус, чтобы в нем не было комков. Главные подарки: мы все уселись в гостиной вокруг елки (в нашем доме всегда ставили настоящую елку, несмотря на бурные протесты отца и предупреждения о том, что потом весь год дом будет засыпан иголками); Дэнни без рубашки сидел перед горящим камином; папа стоял на коленях перед елочным постаментом; Том сидел в отцовском кресле; Софи с ручкой и листом бумаги в руках сидела на диване рядом со мной и Люси, держащей в руке список подарков с пометками, кому что предназначено («Не спешите, немного помедленнее – я что-то не вижу, кому это. Кому все-таки соль для ванны?»); папа бесстрастным, равнодушным голосом произносил написанное на ярлычке имя того, кому предназначался подарок, стараясь показать, что его совершенно не интересует, что находится под оберткой, но при этом строго следил за соблюдением последовательности вручения (подарки вручались по старшинству – сначала младшим), всегда существовавшей в нашей семье («Это подарок Дэнни, моему среднему сыну, самому неуравновешенному и вспыльчивому ребенку в мире, которого я люблю больше всего. Ты – моя удача. И ведь мне даже никогда не приходилось задабривать тебя. Я тебя очень люблю. Твой глупый старик».); под конец этой процедуры лица у всех становятся красными и сонными – возбуждение, вызванное ожиданием подарка, схлынуло, а в гостиной к тому же еще и жарко от пылающего камина.
– Это тебе, – говорит папа и вручает конверт, всегда красиво раскрашенный и всегда с пятьюдесятью фунтами внутри. Так было всегда, кроме незабываемого Рождества 1986 года, когда отец проявил верх расточительности. Тогда в наших с Дэнни конвертах было только послание «Мои младшие сыночки, спуститесь вниз в свою спальню и посмотрите, что у вас теперь есть». А там нас ждал стол для снукера размером шесть на три фута – самый лучший подарок, который мы когда-либо получали.
Вечером мы были обречены смотреть по телевизору то, что выбрала Софи, потому что еще за неделю до Рождества она отметила в «Телепрограммах» все передачи по своему вкусу.
– Да брось ты, Софи, – я не собираюсь смотреть «Пока вы спали».
– Ты мог бы отметить заранее все, что тебенравится, а сейчас уже поздно, потому что если мы не будем смотреть это, то будем вынуждены зевать от скуки, пока наконец не появится Гарри Энфилд.
– Как я мог это сделать, если был за пятьсот миль отсюда, а приехал только вчера?
– Кто тебе мешал приехать раньше?
Все кончается тем, что мы идем в ближайший паб «Восходящее солнце», расположенный за углом через дорогу, который содержит папин приятель Энди с женой Лорой; папа все еще в щутливой форме издевается над Дэнни, но видно, что его так и распирает от гордости: ведь у барной стойки он стоит с нами – впечатляющая картина, отец и сыновья.
– Так, «Стеллу» [37]Тому, Полю и Киту. А, еще есть и Дэнни… а тебе ничего, идет? Ты же христадельфианец. Нет, Энди, ему кока-колу.
– Отстань, папа, Энди, мне, пожалуйста, тоже «Стеллу».
Когда перед закрытием паба отец, Пол и Том пошли домой, мы с Дэнни задержались. Энди запустил на музыкальном автомате попурри на темы мексиканской музыки – он получил диск в подарок на Рождество, поскольку сразу после Нового года они с женой намеревались отправиться в Мексику, и все его семейство собралось у барной стойки, чтобы пропустить ради этого по стаканчику текилы, а я, Дэнни и еще несколько задержавшихся посетителей тем временем допивали свое пиво.
– Мне кажется, что я параноик и делаюсь скучным и надоедливым, – вдруг сказал Дэнни.
– Ты никогда не был скучным, – ответил я. – Ты самый нескучный из всех, кого я когда-либо встречал. Не говори глупостей. Это шоу в Боснии чертовски хорошее. Я не знаю, что они там думают в Хемлине. Вообще, в чем дело? Ты какой-то подавленный.
Дэнни все больше мрачнел, а затем, встав, чтобы пойти в туалет, сказал:
– А как, Кит, ты отнесешься к тому, что я больше не вернусь домой? Что, если я исчезну и вы никогда не услышите обо мне? Черт возьми, это было бы и впрямь круто.
Через пару минут он вернулся, посмотрел мне в глаза и рассмеялся; мы начали фантазировать, что бы было в случае, если кто-нибудь из нас, исчезнув, как это сделал парень из поп-группы «Проповедники с улицы маньяков», начал бы новую жизнь где-то в другом месте и под вымышленным именем. Мы принялись изобретать разные комические ситуации, и Дэнни снова превратился в прежнего Дэнни.
– У меня такое чувство, будто я там, – сказал я. – Мое лицо покрыто щетиной. Я в Мексике, в Тихуане. Играет музыка.
– Они называли его Менж, и никто не знал, откуда он появился. Знали лишь, что каждый день он сидел в таверне и выпивал литр рамболы, предаваясь спокойным размышлениям, – поддержал мои фантазии Дэнни.
– Ты так и будешь спокойно размышлять о чем-то, но в один прекрасный день твое лицо станет твердым и ты скажешь, – произнес я.
– Об этом я никогда не говорил, – сказал Дэнни.
– Все знают Менжа. Но никто не знаетМенжа, – сказал я. – Что только о нем не говорят; некоторые утверждают, что он был журналистом; другие называют его ленивым сукиным сыном, который не мог приготовить мясной соус без комков.
– Но никто не знает того и никто не спросит о том, о чем сам Менж никогда не заговорит, – объявил Дэнни.
– И одно из этих табу – мясной соус.
– Дэнни, у тебя все в порядке? – спросил я перед тем, как мы вышли на улицу. – С работой у тебя порядок, и содержание хорошее… ты уже не расстраиваешься из-за Венди?… Помнишь, ты начал рассказывать мне тогда… Об этом христадельфианизме.
– Я в порядке, – ответил Дэнни, давая понять, что разговор на эту тему закончен. Он не хотел идти домой, поэтому мы, распрощавшись с Энди и Лорой, пошли прогуляться. Прогулка наша закончилась тем, что мы легли на траву на берегу канала Гранд Юнион, который, извиваясь по-змеиному, течет от Эйлсбери до Лондона, заворачивая на пути и в Астон-Клинтон. Я лежал на спине и смотрел на звезды. Дэнни примостился рядом, положив под голову куртку. Вдруг мы услышали грохот, похожий на раскат грома. Я предположил, что это, может быть, баржа проскрежетала бортом об обшивку набережной канала, но Дэнни сел и прислушался.
– Я серьезно, – продолжал я. – Ты вел себя немного странно. Я понимаю, ты просто заводил нас, но временами мне становилось тревожно.
Дэнни снова лег, но тут вновь раздался раскатистый грохот; Дэнни встревоженно вскочил.
– Господи, это жегром, – произнес он.
– Так это же конец света, – сказал я. – Ты, я полагаю, вот-вот унесешься на облаке в новый затраханный эдем.
Дэнни рассмеялся.
– Ты знаешь, я ведь места себе не находил в Германии, – сказал я, а Дэнни опять рассмеялся.
Начал накрапывать дождь, и мы, обняв друг друга за плечи, направились к дому.
Дэнни никогда не отличался особой сознательностью и тактом по отношению к близким, и известить их о том, что он либо опаздывает, либо благополучно добрался, либо о чем-то еще, было не в его правилах, а поэтому никто и не встревожился, когда на следующий день он не дал о себе знать. Он выехал на следующий после Рождества день за два часа до того, как Люси поехала в Бирмингем повидаться с родителями. Я помог Дэнни погрузить подарки в багажник, и в семь часов утра все вышли, чтобы проститься с ним, проводить глазами его машину и помахать ему рукой, пока его «БВМ» шла по проезду, ведущему к шоссе. Это тоже была семейная традиция – махать рукой, пока машина идет по проезду. Дэнни показался мне взволнованным и возбужденным, когда он прощался с каждым по отдельности. Со времени ухода матери отец не проявлял таких сильных чувств при посторонних, как при этом расставании, отчасти, может быть, потому, подумал я, что до этого момента Джейн не намеревалась съезжаться с ним, однако я помню, как Дэнни, не обращая внимания на показную суету отца, крепко обнял его и долго держал в объятиях уже после того, как отец разжал свои. Он поцеловал Софи в губы, чего не делал много лет. Он перебросился несколькими словами с детьми, с которыми был очень ласковым и добрым, но как-то по-особому, что всегда настораживало их. Он очень искренне попросил Люси заботиться обо мне. После того, как мы обнялись, он посмотрел на меня необычно долгим взглядом, отчего на его глазах выступили слезы, а от этого и на моих тоже.
