– Похоже, ты сейчас самый счастливый человек в Торсхавне, – сказал Карл, – с такой-то… подругой.

Я перевел его слова Софусу.

– Но она мне все равно никакая не девушка.

– Ну, ясное дело, нет, – в один голос ответили мы с Карлом, каждый на своем языке. Будь с ней добр, Софус, подумалось мне, не забывай ее даже через десять лет, встречайся с ней так же часто, как сейчас, не прячься от людей, а то потеряешь их, одного за другим, и больше не вернешь.

Сельма принесла кофе. Мы выпили его. Налили еще. Опять выпили.

– Ну, Матиас, ты теперь постоянно живешь в Гьогве, да? Софус говорит, ты деревья сажаешь. Ты молодец. Нам как раз это и нужно.

– Фабрика закрывается.

– Ты о чем это?

– На Фарерах слишком мало сумасшедших, поэтому дело не идет, и государство решило прикрыть лавочку.

– О нет!

– О да.

– Да ведь из Гьогва и так почти все уехали!

– О чем эта песня? – спросил Карл.

– Улица счастья. Happy street. Старая песня, – ответил я, – the times they are a-changing.

– Это точно.

– Да, для Хавстейна это был удар.

– Ты о чем это? – спросила Сельма.

– Ну, он же все это затеял, верно? Это же он придумал основать на Фабрике реабилитационный центр, его отец вложил в это дело деньги, а сам Хавстейн изо всех сил старался, чтобы центр заработал, он перестраивал, доделывал, ты только представь, если бы у тебя отняли то, что ты своими руками создал, это нелегко перенести.

– Не стоит так верить рассказам, Матиас.

– То есть?

– Все не так, как кажется.

– ?..

– Хавстейну нелегко пришлось, – вздохнула Сельма, – это долгая история.

– Вот как?

Опустив голову, Оули молчал, ему этот разговор явно не нравился. Сельма откашлялась.

– Ну, он… у него… знаешь, было время, когда говорили, что он запил. Насколько я понимаю, это семейное, и началась эта история очень давно, – она смутилась, – нет, знаешь, спроси лучше у него самого. Я не хочу, чтобы ты об этом узнал от меня.

– То есть все неправда? Это не он с отцом открыл Фабрику?

– Матиас, я… – Сельма умолкла. Она отвела глаза и явно жалела, что заговорила об этом. В разговор вновь вступил Оули, он сменил тему, принялся расспрашивать о наших планах, а то, что меня интересовало, осталось покрыто мраком, но Оули с Сельмой словно заперли двери и окна, не оставив ни единой лазейки, а переубеждать их не было никакого смысла.

Я неохотно сменил тему и рассказал Оули с Сельмой о наших дальнейших планах, мол, не хотим мы, чтобы нас раскидало в разные стороны, поэтому решили уплыть. Рассказал про Карибское море и про корабль, про то, что корпус уже отлит, в феврале появится такелаж, а первого апреля мы отправимся в путь. Главное – накопить денег на лодку и успеть ее достроить. И еще чтобы никто не узнал об этом.

Софус расстроился, и Сельма попыталась его успокоить.

– Так ты опять уедешь? – спросил он.

– Да, Софус, похоже на то.

– А надолго?

– Ну, пожалуй. Довольно надолго.

Оули взглянул на нас с Карлом. По-моему, он тоже загрустил. Почти.

– Может, вам как-то помочь?

Так у нас появилось еще три пары рук. Сельма шила наволочки, а потом они на пару с Анной сели на телефон и занялись заказами: постельное белье, раковины, мебель, да бог знает что еще. Оули же задействовал всевозможные связи и каждый вечер сам начал появляться в мастерской, куда брал с собой и Софуса. Вместе они смотрелись довольно забавно: одетый в застиранный синий рабочий комбинезон Оули со столярным поясом, а с ним Софус в абсолютно таком же комбинезоне с подвернутыми брючинами и маленьким столярным пояском. Иногда вместе с Софусом приходила Анника, усевшись на ящик из-под пива, она наблюдала, как Софус работает. Замечая на себе ее взгляд, он принимался трудиться особо рьяно и, закручивая гайки, налегал на них со всей силой. И с каждым днем остов все больше походил на корабль.

В то Рождество я не поехал в Ставангер. Особого смысла не было. Дорога в оба конца казалась необычайно долгой. Вместо этого Хавстейн решил пригласить наших друзей и родственников на Фабрику. Но мои родители не приехали. Я им об этом не сказал. Как не рассказал и про наши планы отправиться в Карибское море, не то чтобы специально умалчивал, просто так получилось.

Мама с отцом подарили мне книгу про выращивание растений в условиях Арктики. Не знаю уж, почему именно такую и где они ее раздобыли, но книга оказалось интересной, хотя я жил не в Гренландии и не на Аляске. Помимо этого они прислали мне бесчисленное количество шерстяных носков и красивый теплый свитер. Бабушка связала мне шапку, но из-за легкого бабушкиного маразма шапка была ядовито-розовой, примерно метровой длины и настолько широкой, что налезала на наши с Хавстейном головы одновременно. Однако шапка оказалась теплой, и, в конце концов, главное же – не подарок.

Однажды январским вечером мы с Карлом шли по Сверрисгета к «Манхеттену», и тут меня кто-то окликнул. Оклик был грубым, и меня задело.

– Матиас! Стой!

Я резко остановился. Обернувшись, Карл посмотрел на меня и рассмеялся:

– Ты, кажется, вляпался.

– Знаешь, ты иди, я догоню.

– Ты что о себе думаешь?! – Голос приближался, но приятнее не становился. Обернувшись, я увидел, что позади стоит Эйдис. В последний раз мы виделись летом, в том домике, в ночь перед моим отъездом.

– Привет.

– Привет? Получше ничего не придумаешь? Ты что это вытворяешь, а?

– Почти ничего.

– Да ты совсем чокнутый!

– Правда?

– Да!

– Извини.

–  Извини? Ты просто взял и исчез! Тебя что, не учили, что бросать девушек по утрам – непорядочно? Или может, на тот урок ты опоздал?

– На том уроке меня не было по уважительной причине. Я был на похоронах.

– Ты чего несешь?

– Я опаздывал, у меня был самолет. Отсюда редко летают самолеты в Норвегию.

– Ты же мог предупредить!

– Извини.

– Матиас, ты нравишься мне. Очень нравишься.

За осень и зиму ее волосы стали еще короче. От них одно название осталось. На ней была старая джинсовая курточка, и носик тоже не изменился. Я все раздумывал, стала ли она ниже, или это я вырос. Но не спросил.

– Понимаешь, я так хотела узнать тебя получше! – Нет, я не понимал. Но по-моему, слышать это мне было приятно. Я начал замерзать. Шел снег, и снежинки падали мне на куртку. Мне подумалось, что если мы простоим тут достаточно долго, то нас совсем занесет снегом и понадобятся поисковые собаки, чтобы нас откопать.

Поэтому я сказал: «Иди ко мне». Крепко обняв Эйдис, я прижимал ее к себе и думал, что мне, наверное, надо сейчас нагнуться, набрать снега, слепить снежок и забросить его на крышу. А может, не надо? И тут она поцеловала меня, решительно и крепко, я был прощен, снег перестал падать, поисковые собаки спрятались в конуру, а мы пошли к «Манхеттену» и зашли внутрь как раз в тот момент, когда группа начала играть.

После этого Эйдис обосновалась в нашем жилище на Торсгета, несколько раз в неделю она ночевала у меня, а иногда я заходил к ней на Вардагета, в ее новую квартиру. К огромной радости Хавстейна, она приезжала на выходные в Гьогв, Хавстейн говорил, что гордиться мной, он так рад, что мне вновь хватило смелости найти близкого человека. Он хлопал меня по плечу и старался всячески мне угодить, я объяснял Эйдис, что мы особенные, что мы не совсем нормальные, однако Эйдис воспринимала все это на удивление спокойно, и на какой-то момент меня охватил страх: а вдруг это уже стало очевидным, вдруг у нас уже на лбу написано, что нас нельзя оставлять без присмотра и что с каждым днем положение наше лишь ухудшается? И что единственное возможная для нас участь – это смыться отсюда, да поскорее?