– Вот так и ты делай. Тогда в мире все будет гармонично. Меня этому на Фарерах научили.

Похоже, Гуннар мне не очень-то верил, но я протянул ему грабли, и он нехотя провел пару линий.

– Не волнуйся, у тебя скоро получится.

– Ты ведь скоро уезжаешь?

– Да, завтра, – кивнул я. Он отложил грабли:

– Вернешься на Фареры?

– Ага.

Он вроде даже расстроился. Тяжело вздохнул:

– Ну, удачи тебе. Хорошо, что ты приезжал. Возвращайся, когда захочешь. В любой момент.

– Спасибо тебе, – сказал я, направляясь к дому.

– И не забывай тренироваться, – крикнул я уже сверху, кивая в сторону садика, – скоро научишься.

Я вошел в дом и начал укладывать вещи. Немного одежды. Коробка со старыми книгами про места, где никто не жил.

Естественно, Гуннар позвонил маме с папой, и вечером те примчались с обеспокоенными лицами. Усевшись на диване, они со всей серьезностью отказались от кофе, им вообще ничего не надо было, только чтобы я говорил. Ну, я и говорил, сперва нехотя, а потом начал рассказывать более подробно, я излагал идеи, рассказал о том, что произошло между мной и Йорном, о том, как на Фабрике я скучал по ним. И, к большому моему удивлению, они не возражали. Они сказали, что все понимают. Им хотелось бы, чтобы я остался, но они все равно понимают. Они же смогут приехать, там ведь замечательно, сказал отец. Не упомянул я лишь о каменном садике. Пусть это останется между нами – мной и Гуннаром. А тот сам разберется.

Последний вечер. Я уложил вещи в чемодан и рюкзак. Отец позвонил и заказал билеты, мама выгладила рубашки, хотя я сказал, что это не обязательно. Ей тоже хотелось что-то для меня сделать. И она нагрузила меня едой – яблоками, сыром, помидорами, словно ей не верилось, что там, куда я направляюсь, тоже есть магазины. Мы договорились, что они продадут мою машину, а деньги переведут мне на счет. Гуннар выдал мне зарплату наличными. По его словам, глупо было бы впутывать в это казначеев. «И правда глупо», – ответил я. Мама постоянно обнимала меня, совсем как вдень приезда, и я пообещал часто звонить, по меньшей мере раз в неделю. Буду присылать открытки. Если что случится, обязательно сообщать им. Обо всем. И чтобы я берег себя, уж это они все приговаривали. Я обещал, что буду беречь.

На следующее утро я проснулся рано, лучи сентябрьского солнца освещали Йерен, а море было почти совершенно спокойным. Не видно ни лодки. Позавтракал я стоя, а потом, выкинув остатки еды, вышел и заботливо запер дверь. Пройдя немного по дороге, я встал и с улыбкой дождался автобуса, зажав под мышкой ценную коробку с книгами о космонавтике. В Соле я пересел на автобус до аэропорта, зарегистрировал багаж, прошел в зал вылетов и отыскал там рейс до Копенгагена, откуда в 15.15 вылетал самолет до Ваугара. Я отправляюсь на Фареры. И я скажу Хавстейну, что больше не уеду.

Зал вылетов. Опоздания и стюардессы. Я беспокойно бродил по аэропорту Каструп в Копенгагене, безуспешно пытаясь убить время. Однако времени было слишком много, и минуты давили на меня. Отец побоялся, что я не успею на пересадку, и поэтому теперь мне придется ждать самолета на Фареры почти четыре часа. Прошло сорок пять минут. Время вызвало подкрепление, и по залу вылетов, направляясь ко мне, бодро промаршировала скука. Я молил о пощаде, но за меня никто не заступился, поэтому я в третий раз поплелся в магазин электроники и начал заново осматривать все, что уже видел. Электрическое дежа-вю. Вечные сборники песен, маленькие пылесосы и элегантные дорогие компьютеры размером чуть больше почтовой марки. Но мне все это было не нужно. Да и денег не хватило бы. Вместо этого я купил плеер и кассету по самосовершенствованию всего лишь за 149 крон. С удачной тебя покупкой. По смешной цене. Ну и чем мы теперь займемся, дружок?

Ты когда-нибудь задавался вопросом о смысле собственной жизни? Задумывался ли ты, зачем живешь? И что будешь делать дальше? Чувствовал ли ты себя обиженным? Недооцененным? Ничтожным? Эта кассета поможет тебе понять, что ты ценен, у тебя тоже есть цель и путь. Перед тобой открыто множество возможностей. Мир принадлежит тебе. Для начала громко скажи: каждый день на земле – хороший день. Вдохни. Выдохни. Повтори.

Я прослушал кассету четыре раза перед вылетом и еще пару раз в самолете, пока мы не опустились сквозь слой облаков и не приземлились в тумане Ваугара. К тому моменту я уже выучил одну сторону наизусть. Я вдыхал. Выдыхал. Повторял. Когда автобус вынырнул из подводного туннеля на Стреймое, мне казалось, что каждый день на земле и впрямь хороший. Это была неплохая кассета. Легко запомнить. Я сидел в автобусе до Торсхавна, глядел в окно, и мне было хорошо. Мне было необыкновенно хорошо, и я думал, что больше меня ничто не сможет вывести из равновесия. Дождь на стекле. Дворники на лобовом окне пробивали нам путь сквозь дождь и вели нас по размытому зеленому пейзажу. Несколько пассажиров беседовали вполголоса. Молчаливые горы. Я вернулся и больше не уеду.

В половине пятого я вышел из автобуса у причала в Торсхавне. В лицо мне дул ветер, а в животе заскреблось ожидание. Лил проливной дождь, и я промок насквозь, еще не успев выйти за пределы порта. Но это был добрый дождь, снисходительный и многообещающий, он не мог сделать мне ничего плохого. Пока я тащил рюкзак и ящик до «Сити Бургера», мне вдруг подумалось, что кто-то взял огромный моток липкой ленты и неаккуратно приклеил небо к земле и от этого над Торсхавном повис туман. Может, когда Бог учился в первом классе, ему дали такое домашнее задание, самое сложное. В «Сити Бургере» я взял гавайский бургер и «Веселую Колу». По вкусу напоминало бумагу и пластмассу, все правильно. Мне кажется, тогда я был счастлив, как раз в тот момент, когда, дошагав до автобусной остановки на улице Нильс Винтерсгета, ждал автобуса до Гьогва. Я думал, как хорошо опять вернуться на Фареры, и мне не хотелось очутиться ни в каком другом месте, хотелось быть здесь, в Торсхавне, с его разбегающимися на север и юг дорогами, горами, гравием, людьми, лодками во фьордах и водой, которая лилась на голову мне и другим местным жителям. В стране, название которой пишут маленькими буквами, где дни, как и в других местах, бывают удачными и совсем безнадежными, но большинство вполне приемлемо. Стоя на остановке, я думал, что мне следовало приехать сюда раньше, много лет назад, чтобы все вокруг – улицы, здания – стало частью меня и я с закрытыми глазами мог бы пройти от паромного терминала на Какагета мимо гостиницы «Хафниа» и книжного магазина Х. Н. Якобсен до «Кафе Натюр», а оттуда – до кинотеатра «Гавань» или вниз, до булочной Франца Ресторфа на перекрестке Сверрисгета и Торсгета, и дальше, до киоска «Стейнатун», где мы, оставаясь по выходным на ночь в порту, покупали еду. Я бы с завязанными глазами мог отправиться из Торсхавна на север и дойти через горы до Коллафьордура, переплыть через залив до Эйстуроя и Морскранеса, забрался бы на Слеттафьелль и Рейдалстиндур, а потом, сориентировавшись, направился бы к Фуннингуру и Гьогву, прямо до дома. Я стоял на остановке и ждал автобуса, который вот-вот должен был появиться. И в тот момент меня стоило бы сфотографировать (да-да, на «Кодак»), а снимок кому-нибудь отослать.

Но вспышек не было.

Только капли дождя блестели.

Ну и ладно.

Я выбрал долгую дорогу, по которой ездят молоковозы, вышел на Ойрарбакки, а там битый час прождал следующего автобуса у заправки «Шелл». Мы с другими пассажирами шаркали по гравию, поглядывали на часы и были похожи на брошенных детей. Мои показывали половину восьмого. На них уже больше года половина восьмого, а я так и не удосужился купить новые. Но время у меня было. Когда наконец подъехал автобус, мы быстро и деловито разбежались по разным его концам, не помахав друг другу и не обменявшись телефонами. Я задумался, как часто на этой самой остановке стояла София в ожидании какого-нибудь автобуса, ей было все равно какого. Я почти различал ее следы на асфальте. Здесь стоило бы памятную табличку поставить.