Этот дом был первым из четырех предусмотренных проектом застройки. Второй ждал отделки, для третьего только-только заложили фундамент, а для четвертого обнесли забором площадку.

Мари отперла почтовый ящик, вынула почту. Несколько писем для Давида – одно из издательства, три, по всей видимости, от поклонников. Рекламка открывшегося поблизости массажного салона ножных рефлекторных зон. Купон тайского ресторана. Для нее самой – ничего.

Лифтом она поднялась на пятый этаж, открыла дверь квартиры.

Квартира состояла из большой кухни-столовой и спальни. Паркетный пол, огромные окна с видом на старые промышленные здания, строительные леса и новостройки бурно развивающегося квартала.

Кроме нового дизайнерского дивана, почти вся мебель перекочевала сюда из старой Давидовой квартиры. Мари привезла только книжный стеллаж да еще подыскала в магазинчике, торгующем подлинной дизайнерской мебелью шестидесятых годов, обеденный стол с четырьмя стульями. Оплатил покупку Давид.

В жилой части стоял Давидов письменный стол с компьютером, где он иногда бродил по интернету и отвечал на электронные письма. За новой работой Мари еще ни разу его не видела.

И над чем он работает, она понятия не имела. Эта тема была табу. Мари твердила себе, что Давид из тех писателей, которые не говорят о неготовых вещах. Что ж, вполне понятно. Особенно когда человек, как Давид, выплескивает на письме самое сокровенное. До сих пор ей казалось в порядке вещей, что он сам выберет время, когда сочтет возможным посвятить ее в свои планы. Но сегодня, после той вспышки во Франкфурте, его секреты вдруг предстали в ином свете: как лишнее доказательство, что он исключил ее из своей жизни. Секунду-другую Мари боролась с искушением включить компьютер и посмотреть, что он там от нее прячет. Но, разумеется, не стала этого делать.

В спальне стояли новая двуспальная кровать, рабочий стол Мари, этажерка со школьными принадлежностями и Давидов старый платяной шкаф.

Она бросила школьную сумку на кровать, открыла чемодан, оставленный возле шкафа, и начала его распаковывать.

Экзамен прошел неважно, можно не ждать результатов, все и без того ясно. Если так будет продолжаться, аттестат ей не получить. Надо срочно менять образ жизни, иначе придется торчать в школе еще год, а на это у нее нет ни желания, ни денег.

Уже сейчас она в финансовом плане зависела от Давида куда больше, чем ей бы хотелось. Денег, которые она зарабатывала оформительскими заказами, и тех сумм, какие могла ежемесячно снимать со своего счета, если там еще что-то осталось, отнюдь не хватало, чтобы покрыть ее долю в общем хозяйстве.

Давида это не тревожило. Да и сама Мари до сих пор особо не расстраивалась. Но, вернувшись из Франкфурта и войдя в квартиру, она впервые спросила себя: что я, собственно, здесь делаю?

Собрав брошенное на пол грязное белье, она пошла в ванную. Давидово белье она захватила с собой, чтобы ему было что надеть, когда через неделю он ненадолго заедет домой. Кидая в бельевую корзину рубашки, носки, майки, трусы, Мари опять подумала: что я здесь делаю?

Что она забыла в квартире мужчины, который те крохи времени, какие мог бы провести с нею, предпочитает проводить в обществе старого пьянчуги?

Почему она стирает белье человеку, который в последний вечер во Франкфурте бросил ее посреди улицы? А ночью пьяный ввалился в гостиничный номер и даже не проснулся, когда она уходила?

Почему она терпит все это от парня, который явно ею не дорожит? Или дорожит, но куда меньше, чем она им.

Мари приготовила себе эспрессо. В новой Давидовой кофеварке. Включила музыкальный центр. Давидов диск с ненавязчивой фоновой музыкой. Подошла к окну.

Насколько она вообще дорожит Давидом? В кого влюблена – в него самого или в Петера, ранимого, несчастного влюбленного из «Лилы, Лилы»?

Вечерело. Автомобили ехали с включенными фарами. В освещенных новых офисных зданиях узорами темных окон обозначились пустующие помещения. На обнесенной забором стройплощадке стояла под фонарем группа хорошо одетых мужчин в плохо подогнанных касках.

Взгляд Мари скользнул по книжному стеллажу и упал на две толстые папки, надписанные ее рукой. «Лила, Лила», июнь – август» и «Лила, Лила», август – …». Рецензии, собранные ею и подшитые в хронологическом порядке. С насмешливыми комментариями ее кумира, который даже не счел нужным обсудить с ней выбор агента.

Мари поставила пустую чашку в мойку, вернулась в спальню и опять занялась чемоданом.

С нею обстоит вроде как с Петером Ландваем? Она влюбилась в человека, который ее не любит, и заметила это слишком поздно?

Зазвонил телефон. Давид.

– Ну, как экзамен?

– Плохо. А как у тебя?

– Тоже плохо. Скучаю по тебе.

В этом месте она обычно отвечала: я тоже по тебе скучаю. Но на сей раз сказала иначе:

– Удивляюсь, как ты вообще заметил, что меня нет.

– Все еще сердишься?

– Все еще разочарована.

– Франкфуртом?

– В том числе.

– Мной?

– В том числе.

– А чем же еще?

– Всем. Нами. В первую очередь нами обоими.

– Почему?

– Не знаю. Просто я ожидала от нас большего.

– В каком смысле?

– Большего внимания. Большего доверия. Ну, не знаю… Большей любви.

Давид помолчал. Потом сказал:

– Я люблю тебя, Мари, ты же знаешь.

Она не ответила.

– Мари, ты слышишь? Я люблю тебя.

С Джекки все вышло по-дурацки, но я разберусь. К нашей любви это отношения не имеет. Слышишь, Мари? Я люблю тебя.

Мари молчала.

– А ты? Ты любишь меня, Мари?

Она помедлила.

– Пожалуй.

– Ты не уверена?

После долгой паузы она тихо проговорила:

– Не вполне.

Теперь уже замолчал Давид.

В конце концов она сказала:

– Давид, я поживу несколько дней у мамы.

– Почему?

– Хочу разобраться в своих чувствах.

– Это можно сделать и в нашей квартире.

– Там лучше.

– Мне приехать?

– Нет.

– Все-таки я приеду. – Он отключился.

Мари вернулась в спальню. Минуту-другую рассматривала пустой чемодан. А потом начала снова собирать вещи.

– Извините, я ночной портье. Впервые это делаю.

Галстук у него был явно завязан заранее и надет через голову, а потом затянут. Давид с поспешно собранным чемоданом уже минут десять с лишком стоял у стойки, дожидаясь, когда вконец загнанный портье добудет из компьютера счет на дополнительные услуги. Издательство «Кубнер» их не оплачивало. Сумма составляла сорок шесть евро восемьдесят два цента.

У подъезда ожидало такси, поезд отправлялся через пятнадцать минут.

Портье с виноватой улыбкой отошел к телефону и позвонил некоему Юргену, видимо своему компьютерному консультанту. Давид швырнул на стойку банкнот в пятьдесят евро и вышел из холла.

– Наконец-то, – проворчал таксист, когда он сел в машину.

Без тринадцати восемь он расплатился с таксистом и бегом помчался к поезду. Когда он выскочил на платформу, большая стрелка вокзальных часов как раз передвинулась на цифру десять, и двери вагонов закрылись.

– Вот черт! – воскликнул Давид и бросил чемодан наземь.

Тяжело дыша, засунув руки в карманы пальто, он стоял на платформе, время от времени пинал ногой чемодан и со злостью смотрел на людей, которые кого-то провожали и теперь шли мимо него – с печалью на лицах, с облегчением или еще не угасшей прощальной улыбкой.

Отдышавшись, Давид подошел к расписанию и выяснил, что следующий поезд отходит через час и прибудет на место в семнадцать минут второго. Стало быть, до дома он доберется около двух.

Он купил газету, сосиску, пиво и устроился у липкого закусочного столика возле ларька с сосисками. Однако едва развернул газету и вонзил зубы в сосиску, как рядом послышался голос:

– Давид Керн! Какой сюрприз – встретить вас здесь!

Голос принадлежал немолодой женщине с чемоданчиком на колесах. Он кивнул ей, продолжая слегка демонстративно жевать.