Эх, приятель. Десять месяцев в выгребной яме. Десять месяцев в преисподней. А завтра в это же время он от всего избавится.

Он лежал в кровати, прислушиваясь к звукам, и думал о той жизни, куда собирался вернуться.

Из своего кабинета Танос Лиаракос услышал детские крики.

– Мамочка, мамочка, ты дома!

Она стояла в прихожей в окружении детей и смотрела на него. Ее волосы и одежда были в полном беспорядке. Она молча стояла и смотрела, а девочки с визгом скакали вокруг и дергали ее за руки.

– Обними их, Элизабет.

Теперь она взглянула на обращенные к ней детские лица. Провела ладонями по волосам, наклонилась и поцеловала их.

– О'кей, девочки, – сказал он, – бегите наверх и дайте мамочке поздороваться с папой. Постойте, почему бы вам не отправиться на кухню и не помочь миссис Хэмнер с обедом? Мамочка останется с нами пообедать. – Они еще раз обняли ее и умчались на кухню.

– Привет, Танос.

– Проходи, присядь. – Он сделал жест в направлении кабинета.

Она выбрала свое любимое кресло, которое в свое время сама покупала, – когда же это было, год назад? Он сел, не спуская с нее глаз. Она постарела лет на десять – мешки под глазами, морщины на щеках, кожа на скулах обвисла.

– Зачем ты вернулась?

Элизабет сделала неопределенный жест и отвернулась к стене.

– Ты не захотела остаться в клинике. Они звонили и сказали, что ты сбежала.

Она глубоко вздохнула и посмотрела на него.

– Как я вижу, ты по-прежнему принимаешь наркотики.

– Я думала, ты обрадуешься, увидев меня. Дети рады.

– Можешь остаться пообедать с нами, а потом уходи.

– Почему ты так поступаешь со мной?

– Не говори ерунды! Ты сама так поступаешь с собой. Ради Христа, взгляни на себя. Ты похожа черт знает на что.

Она посмотрела на свою одежду, будто видела ее впервые.

– Почему бы тебе не подняться наверх и принять душ, вымыть голову, переодеться в чистое? Обед будет готов минут через сорок пять.

Она собралась с силами и поднялась. Покивала головой, не глядя в его сторону, затем открыла дверь и вышла. Проводив ее до лестницы, Лиаракос постоял там минуты три или четыре, а затем медленно поднялся наверх в спальню. Дождавшись, когда из душа послышались звуки льющейся воды, он ушел.

Он импульсивно сказал, что она останется на обед. Теперь он об этом жалел. Удастся ли ему в эти два часа справиться со своими эмоциями? Ведь он любил ее и ненавидел одновременно. Он не мог противостоять этим чувствам и они разрывали его на части.

Ненависть. Из-за своей дурацкой слабости и эгоизма она бросила все ради этого белого порошка. Бросила детей, его – да, его – так ненависть это или гнев?

Любовь. Да, если бы не было любви, не было бы и ненависти. Только печаль. Затем он глянул на себя со стороны, посмотрел на этого человека как бы сверху – вот он ходит, делает ничего не значащие жесты, строит на лице гримасы – представил боль, которую он испытывал, прекрасно осознавая, что, в конечном счете, она ничего не значит.

Ты же понимаешь, не значит. Ничего не значит. Дети вырастут и станут взрослыми, будут жить собственной жизнью и забудут обо всем. А он ежедневно будет вставать с постели по утрам, бриться и ходить в офис. Годы возьмут свое, он состарится. Потом богадельня и кладбище. Ничто не имеет значения. Все это, в конечном счете, не стоит и гроша.

Так он и стоял, разрываемый на части узник старой усталой планеты.

– Лиза, расскажи маме, что ты делала в школе.

Ребенок затараторил о мышках, птичках и сказках. Элизабет не поднимала глаз от тарелки с едой, стараясь в нужный момент пользоваться ножом и вилкой и не перепутать, какой рукой следует брать тот или иной столовый прибор. Вытерев салфеткой губы, она осторожно положила ее на колени.

– Сюзанна, теперь твоя очередь.

Дочь увлеченно рассказывала о рыбках и лягушках, когда Элизабет отодвинула свой стул, прошептав «извините», и наклонилась за своей сумочкой.

Но Лиаракос опередил ее.

– Я взгляну.

Жена пристально посмотрела на него, ее лицо ничего не выражало. Затем началось. Она захрипела, верхняя губа задрожала, лицо перекосилось.

Лиаракос швырнул ей сумочку. Схватив ее, Элизабет поднялась со стула и через холл направилась в душевую.

– А вы, девочки, заканчивайте обед, – сказал он.

– Мамочка останется с нами?

– Нет.

Они все поняли и молча доели. Он проводил их наверх. Через минуту Элизабет, осторожно ступая, вернулась в столовую, ее лицо светилось умиротворением.

Он сидел молча и смотрел, как она ест. Поковыряв вилкой в тарелке, она положила ее и больше уже к ней не притрагивалась.

– Ты даже не хочешь узнать, где я была?

– Нет.

– Может, подбросишь меня или хотя бы дашь денег на такси.

– Убирайся куда хочешь, так же, как пришла сюда. Прощай.

– Танос, я…

– Прощай, Элизабет. Собирай свою сумочку и уходи. Сейчас же! И не возвращайся.

– Спасибо за…

– Если ты тотчас не уйдешь, я вышвырну тебя вон.

Несколько секунд она, не отрываясь, смотрела на него, после чего встала. Спустя полминуты он услышал, как сначала открылась входная дверь, затем щелкнул замок – дверь закрылась.

В который раз Харрисон Рональд посмотрел на часы. До того как он должен быть там, оставалось два часа и три минуты.

Разглядывая свое лицо в разбитом зеркале, которое висело над прожженным окурками столом, он пытался понять, поймут ли они по его выражению. На его физиономии все написано, ясно, как в газетном заголовке. Виновен. Вот что там было написано. Библейская вина старого образца. Вспомни мамочку. Не она ли тебе об этом говорила? Тут тебе и холестерин, и жиры, и полно соли с сахаром. Это я сделал! Я – стукач. Я – подсадная утка. Белозадые послали этого шоколадного Тома стучать на вас, ниггеров, разгребателей их дерьма, чтобы потом упечь вас за тридевять земель.

Стоит только Фримэну спросить, и его физиономия расколется как замороженное стекло.

Два часа и две минуты.

Кофе? За вечер он уже выпил три чашки. Кофеина больше чем достаточно. Хватит пить. И таблеток не надо. Ни пива, ни алкоголя. Все, точка. Боже, завтра вечером он напьется как последний алкаш. Отправится в первоклассный кабак и целых три дня будет пить, до умопомрачения.

Если, конечно, к завтрашнему вечеру останется жив.

Два часа и одна минута. Сто двадцать одна минута. Он взял пистолет и провел по нему ладонью. Сегодня нужно взять его с собой. Может, это даст ему лишний шанс, ведь они не будут ожидать.

Ровно два часа.

Капитан Джейк Графтон чувствовал себя прекрасно. Он замечательно провел день со своей дочерью Эми и сделал почти все покупки к Рождеству. Колли сама ездила покупать подарки для Эми и, наверное, для него тоже. Утром он видел, как она перебирала его одежду, вероятно, смотрела размеры. В этот вечер капитан добродушно улыбался, любуясь Эми Кэрол, и то и дело поглядывал на Колли и на гостей, расположившихся вокруг обеденного стола. Две чудесные женщины. Ему здорово повезло.

Капитан перевел взгляд на Тоуда Таркингтона, который кроме своей жены – Риты Моравиа, сидевшей рядом, ни на кого не обращал внимания. Наутро у него, пожалуй, серьезно будет болеть шея. И Эми тоже не сводила с нее глаз. Она просто обожала эту морскую летчицу-испытателя, однако сегодня вечером в ее отношении к Рите чувствовалось что-то необычное.

Встретившись взглядом с Колли, капитан кивнул в сторону Эми и вопросительно поднял брови. Жена едва заметно покачала головой и отвернулась.

Наверняка эти женские штучки, решил Графтон, которые мужчинам никогда не понять. И он вздохнул.

Напротив Таркингтона, с противоположной стороны стола, сидели Джек Йоук и его подружка Тиш Сэмьюэлз. Тиш оказалась чудной девушкой с приятной улыбкой. Для каждого у нее нашлось доброе слово. Кое в чем она напоминала Джейку его собственную жену, например, манерой держать голову, слушать других, своими вдумчивыми замечаниями… Тиш также внимательно слушала рассказы Риты о полетах. Когда Рита закончила, Тиш улыбнулась и посмотрела на Йоука.