Леонид неохотно встал.

— Ладно, все равно рано или поздно нужно съездить туда за твоими вещами. Я еду с тобой. На шмотках не зацикливайся, все равно они у тебя никуда не годные. Возьмешь самое необходимое, остальное купим.

— Лучше я поеду одна и подготовлю маму постепенно.

— Одна ты не вернешься назад. Не спорь, я решил.

Тамара и не спорила — не умела. Она лишь с ужасом ждала, что произойдет. Но, возможно, ничего особенного? Мама так переживала, что ее дочь старая дева, теперь она должна быть рада! Лишь бы Леонид не испортил все своею импульсивностью.

— Мамочка, — поспешно начала Тамара, — у меня очень хорошие новости. Мы с Леонидом любим друг друга. Это брат Лены Неволиной, помнишь, с моего курса?

Надежда Дмитриевна схватилась за сердце и тихо, жалобно заплакала. У Тамары перехватило дыхание.

— Мамочка, ну, что ты!

— Скажи прямо, — всхлипывала та, — что ты ищешь повода меня бросить. Я давно видела, что это так. Кому нужна старая, больная, беспомощная женщина? Но я не возражаю, все правильно. Ты молодая, я тебе обуза. Чем скорее я умру, тем для тебя лучше. Я чувствую, мне осталось недолго. Я так надеялась умереть у тебя на руках, но ничего страшного, умру одна. Как хорошо, что бедный Тигран никогда не узнает этого, он бы не пережил!

— В отличие от вас, он был бы счастлив счастью дочери, — холодно ответил Леонид. — А вы вовсе не выглядите беспомощной. Напротив.

Тамара с изумлением обнаружила, что слезы Надежды Дмитриевны моментально высохли, а ведь муж и дочь не могли их осушить самыми нежными уговорами. Зато произошло худшее. Мама, капризная, хрупкая мама начала кричать.

— Вы авантюрист, вы мерзавец! Я вижу вас насквозь! Вы заманиваете мою дочь, чтобы потом бросить ее, опозоренную и обесчещенную!

— Не несите чушь! — заорал в ответ Леонид. — Сейчас не девятнадцатый век! Ваша дочь не видит из-за вас белого света, а со мной она будет счастлива! Вы вцепились в нее, как вампир, и не даете ей жить!

— А вы тащите ее за собой в ад! — не растерялась Надежда Дмитриевна. — На вашем лице написано — развратник и извращенец!

У Тамары застучало в висках. Для нее, как и ее отец, никогда не повышавшей голоса, крик означал запредельную внутреннюю боль. И вот теперь два любимых ею человека самозабвенно вопили друг на друга… и, будь у Тамары другой характер, она бы заметила, что самозабвение это граничит с упоением, даже с наслаждением. Но у нее не укладывалось в голове, что подобные сцены могут быть кому-то приятны, для нее это была страшная, безумная фантасмагория. А ведь день и так выдался нелегким. Кричали все громче, грубее, каждое слово все сильнее отдавалось в мозгу. Тамара почувствовала, что не в силах больше этого переносить, и впервые в жизни потеряла сознание.

Очнулась она от нежного поцелуя в губы. Еще не осознав себя, она потянулась и прильнула к Леониду.

— Вот так, — удовлетворенно произнес тот, — она едет ко мне, Надежда Дмитриевна, а вас будет часто навещать.

— Каждый день, — уточнила Надежда Дмитриевна.

— Каждый день, — со вздохом согласился Леонид.

Тамаре казалось, что после недавней ссоры их примирение невозможно… не то что примирение, а хотя бы какое-то общение. Все порушено, разорвано, а истерзанные нервы маме и любимому будет не восстановить много недель. Однако нет — оба были спокойны и явно сумели выработать некий компромисс. Тамара была счастлива, что это случилось, хотя сама чувствовала себя обессиленной.

Медовый месяц Тамара провела неординарно. После работы она мчалась к маме, завозила продукты и готовила обед. Надежда Дмитриевна уверяла, что для себя одной не в силах ничего делать и лишь желание побаловать дочку заставляло ее раньше, преодолевая недомогание, заниматься хозяйством. Теперь она лучше обойдется в день парой бутербродов или вовсе поголодает… много ли нужно больному человеку? Тамара, и без того считающая себя виноватой, старалась хотя бы накормить маму полноценной пищей. Затем она ехала к Леониду и готовила там. Несмотря на крайнюю худобу, Леонид любил поесть, и после нескольких лет холостятского житья Тамарины блюда приводили его в восторг. Часов в девять вечера обязательно отправлялись в гости. Леонид был человеком общительным и не представлял себе жизни без постоянных тусовок. Тамара, напротив, предпочитала одиночество, но муж (о регистрации речь не шла, однако Леонид упорно называл себя мужем) не хотел с нею расставаться. Тамара не стеснялась незнакомых компаний, но по-настоящему влиться в них не могла. Если с ней заводили беседу, умела ее поддержать, только охотнее молчала, думая о своем. Возвращались за полночь, и наступала пора секса. Леонид оказался удивительно нежным, заботливым и в то же время страстным любовником. Каждый изгиб Тамариного тела был для него неотразимо притягательным, а из самых простых вещей он умел извлекать наслаждение. Раньше трех или четырех он не успокаивался, а на пять тридцать у Тамары стоял будильник. Позже не получалось — Тамара органически не умела торопиться и в то же время приходила в ужас от одной мысли об опоздании(в отличие от Леонида, который вечно спешил, но никуда не приходил вовремя).

— Ты ненормальная, — обличала подругу Люська. — Посмотри на себя — краше в гроб кладут! Вон, какие-то кости повылазили, у тебя их в жизни не было. Твой Леонид, он что, слепой? Или он считает, ты — ломовая лошадь? Мало тебе было одного нахлебника на шее, ты взвалила второго. Мать — ладно, родителей не выбирают, хотя вообще-то Надежда Дмитриевна могла бы вести хозяйство сама. В отличие от тебя, ей делать нечего. Леониду, между прочим, тоже. Он не вкалывает по восемь часов в день.

— Он творческий человек, — объясняла Тамара. — Конечно, у него индивидуальный режим.

— Конечно, — кивала Люська. — Всем бы такой! Встал в два часа дня, повозился в фотолаборатории, не выходя из собственного дома, а там уже ты бежишь его обихаживать. А почему бы ему к твоему приходу не убрать в квартире, вымыть посуду, приготовить обед?

— Потому что я должна освободить его от быта, а не загружать им. Леонид очень талантливый, Люська.

— А ты очень глупая, — парировала подруга. — Учти, как себя поставишь в начале, так сложится и потом. Стереотипы, они в семейной жизни очень живучи.

Через несколько недель Тамарин организм осознал, что время для сна должен изыскивать самостоятельно и молниеносно. Десять минут в переполненном автобусе — прекрасно. Полчасика за столом на работе — еще лучше. Когда Тамара умудрилась крепко заснуть в самый разгар страстных ласк, Леонид не выдержал.

— Это уже какая-то некрофилия, — обиженно прокомментировал он, разбудив любовницу.

— Прости, — извинилась та, с трудом разлепляя веки.

— Господи, — рассмеялся Леонид, — бедная моя! Я совсем не то имел в виду. Ты должна бросить работу. Лежа в постели, я хочу в любой момент протянуть руку и почувствовать рядом тебя. Смотри. — Он вытащил из будильника механизм и с увлечением разломал на части. — Вот и все!

Тамара даже проснулась от удивления.

— Я не могу бросить работу, мы с мамой на это живем.

— Сейчас…

Леонид, вскочив, бросился в соседнюю комнату и вскоре вернулся с портмоне.

— Девятьсот баксов, — немного растерянно сообщил он. — А совсем недавно вроде было две тысячи. Но на первое время хватит, правильно? А потом будут еще.

— У тебя ведь у самого нет стабильной зарплаты, Леонид. Ты получаешь много, но нерегулярно. А я несу ответственность за маму.

— Вот так и скажи, — сухо заметил собеседник. — На меня тебе плевать, тебя заботит только мать. Я давно об этом догадался.

Он покраснел, затем побледнел, лицо осунулось, меняясь на глазах. У Тамары перехватило дыхание, и она заплакала.

Плакать ей было нельзя, это выяснилось давно. Дело не только в том, что очень нежная кожа покрывалась пятнами, причем по всему телу. Слезы вызывали нестерпимую головную боль, при которой невозможно даже пошевелиться. Лекарства почти не помогали. Боль могла длиться сутками и доводила до рвоты отвратительной горькой желчью. Тамара знала это и не плакала со дня смерти отца. Она вообще была крайне сдержана в проявлении чувств.