Арчегов покосился еще раз — Михаил Александрович дрожащей рукою зажег спичку, кое-как закурил, папироса ходила ходуном. И словно ударило, мысли забились холодным ключом.

«А ведь и Мики с ними связан на этой почве, не иначе. Ведь он тоже не должен жить?! Может, его следом затягивает?Твою мать!» Арчегов вытер выступивший на лбу пот рукавом мундира, не заметив такого весьма неприличного поступка. Впервые генерал пожалел о том своем решении, оно показалось ему скоропалительным и опрометчивым.

«Я поддался эмоциям! И зря! Раз эти гады друг с другом связаны, то отсюда и плясать надо. Пристрелить их никогда не поздно, нужно вначале все выяснить, все точки расставить. Поторопился ты, Константин Иванович, теперь круто сваренную кашу расхлебывать долго придется и с Мики глаз не спускать. Если он на самоубийство решился раз, то на вторую попытку пойти может. Ох, зря я это заварил, выждать нужно было».

— Ты плохой патрон вставил, осечка была.

— Слава Богу! Представить страшусь, если бы…

Константин осекся, вздрогнул от пришедшей в голову мысли. Быстро откинул шомпол, выбил из барабана блестящий латунный цилиндр. Поднес его к глазам, всмотрелся и ахнул, не сдержав изумления.

— А ведь ты знаешь этот патрон, — прохрипел монарх, сдавив крепкими пальцами плечо генерала. — Ведь знаешь?! Не вздумай мне лгать! Сам тогда придушу тебя, собственными руками!

— Да пошел ты… Лишь бы недалеко! — огрызнулся в ответ Арчегов, пребывая в жуткой растерянности. — Я зарядил в камору совсем иной патрон. Целый! Не эту «выварку»! Такого не может быть!

— А что может быть?! — сразу насел император, сверля пронзительным взглядом генерала и крепко, до боли, схватив того за руку. — Откуда он там тогда взялся?!

— Таких патронов только три было. Я их выварил! Один у адмирала Колчака остался, на память, другой я раньше того опробовал, первым, для проверки. Он на полке с этим стоял, за книгами…

— У тебя в кабинете? Дома?

— Да, — прохрипел Арчегов, уже понявший, что произошло. — То-то вчера женушка в комнату заглядывала, а наган на столе лежал. И весь вечер такая добрая была, все льстилась…

— Завидую я тебе, Костя. У тебя такая жена…

Арчегов чувствовал себя скверно, пот тек ручьем, хорошо, что платок был под рукою. Михаил посмотрел на пришибленного генерала. Усмехнулся, мягко спросил:

— Так, значит, правду шепчут, что ты адмиралу застрелиться предлагал? Теперь я понимаю, что произошло тогда и зачем ты это сделал!

— Надеюсь, ты сам больше стреляться не будешь?!

— Нет! — отрезал Михаил Александрович. — Такой дури от меня больше не дождешься. И так Нине Юрьевне на всю жизнь обязан! Патрон мне отдай, он теперь мой. Я его, как Александр Васильевич, вечно хранить буду.

— Возьми, что уж тут, — Арчегов протянул монарху его несостоявшуюся смерть, запечатанную в цилиндрике, полез в карман за портсигаром. И остро захотелось налить полный стакан водки, шарахнуть его залпом, настолько он себя скверно чувствовал.

— А не выпить ли нам, генерал?! А то на душе так муторно…

Это был не вопрос, а предложение, и Константин кивнул, соглашаясь — Мики просто прочитал его мысли, потому что и сам пребывал в точно таком же состоянии.

— Да еще помянем раба божьего Семена. Хоть и натворил он дел, но человек порядочный был.

«Сволочь порядочная, это точно. Хотя, с одной стороны. А с другой — все же и полезное делал, но только в этомвремени. А в том такое натворил, что не поминать, а проклинать нужно».

— Брось, Константин Иванович, хмурить лоб. Помнишь одно латинское высказывание, где в конце звучит аут бене, аут нихиль?

— О мертвых либо хорошо, либо ничего. Так ведь, Мики? — Арчегов усмехнулся, натянув на лицо улыбку.

— Не суди, да не судим будешь. То, что Семен натворил, было в томвремени, которого может и не быть. Сейчас живы те двадцать миллионов, многие из которых еще на свет Божий не появились. Живы! И мы должны сделать так, чтобы они дальше жили, и работали, и детишек своих растили. А ты меня за убогого дурачка держишь, правды никогда не говоришь. Нельзя так, Костя, мы вместе должны воз на гору затащить, общими усилиями. И не хитрить друг перед другом. Верь мне — даю тебе в том слово!

— Хорошо, — только и вздохнул в ответ генерал. Арчегова захлестнуло чувство стыда, пусть не острое, но все же мало приятного. Действительно, скверно! И он сам, и эта парочка попаданцев-поганцев — вот как рифмуется здорово, — всегда держали Мики в неведении, лгали во благо. Вот только все их благие намерения боком вышли, потому что и ежу понятно, куда ведет дорога, ими вымощенная…

— Погоди, Костя, — Михаил Александрович сильно сжал его руку, но Арчегов почувствовал, как задрожали стиснувшие запястье пальцы. К ним быстрым шагом шел офицер со свитскими вензелями на погонах.

— Ваше величество! Генерал-адъютант Фомин сам в сознание пришел! Просит вас…

— Что?! Где он?!

Михаила словно подбросило с лавки — он как клещ вцепился в плечи адъютанта, с силою тряхнул.

— В околоток отнесли! Думали, умерли его высокопревосходительство, врач стал осматривать тело, и сердце забилось. Того…

Казачий офицер говорил неуверенно, и было видно, что он пребывает в полной растерянности от случившегося. Арчегова новость просто шарахнула, намертво пригвоздив к лавке.

Он много воевал и не мог ошибиться, когда осматривал обожженное тело Фомина. Тот был мертв, пульса не было, сердце не билось. Тут диагноз ставить легко — болевой шок! От него чаще всего умирали, когда сердце было не в силах вытерпеть чудовищную боль. Единственное спасение — вовремя укол поставить. Или сознание потерять, что мизерный, но хоть такой шанс выжить давало.

Михаил Александрович чуть ли не побежал к казачьим казармам, а генерал продолжал сидеть на лавке и вытирать лившийся со лба пот. Потом пробормотал охрипшим до писка голосом:

— Мистика… Может, и лучше, что Семен свои копыта не откинул. Если выживет, тогда и решим, как его использовать… Нет, такого просто быть не может! Что я, труп от раненого не отличу?! Мистика!

(10 августа 1920 года)

ПЕРЕКОП

— Да вы тут, Яков Александрович, целую крепость обустроили. Таких укреплений я даже в Порт-Артуре не видел. — Адмирал Колчак задумчиво посмотрел на старинный Турецкий вал.

Всего за пять месяцев, с того дня, как он принял на себя командование над Черноморским флотом и войсками в Крыму, все здесь изменилось, и к лучшему, как надеялся бывший «верховный правитель России».

В марте на Перекопе стояла непролазная грязь, солдаты ютились по неглубоким окопчикам Юшуня и в немногих убогих домишках Армянска. Какая крепкая оборона?! Да перейди красные в наступление, они с ходу бы прорвали такое убожество и ворвались в Крым. Господь отвел — перемирие заключили с ними вовремя, предотвратив неизбежную катастрофу.

— Только благодаря вам, ваше высокопревосходительство. Без помощи флота оборудовать позиции было бы нечем. И некем!

Генерал-майор Слащев был молод, немного за тридцать лет, с хорошей гвардейской выправкой. И не менее талантлив, как Александр Васильевич убедился, чем военный министр Сибири. Но последний хороший организатор и администратор, а первый — умелый тактик. И отличные позиции оборудовал — адмирал Колчак, сам знающий артиллерист, не мог не отметить хорошее расположение великолепно оборудованных, прикрытых броней и залитым бетоном батарей.

— Сколько здесь вы поставили орудий, генерал?

— Тридцать шесть крепостных мортир и двадцать три морских пушки, из них две десятидюймовых. Последние там, за Юшунем, — Слащев показал рукою назад, в сторону второй оборонительной линии. — Плюс почти сто полевых орудий и четыре сотни пулеметов в прикрытие. Теперь нас отсюда никакой силой не выбить.

— А если большевики перебросят сюда осадную артиллерию? — Колчак подначил Слащева, прекрасно зная ответ.