— К вдовице одной, значит, Тимоха там ходил, а в прошлое лето ее ссильничали два партизана. Баба руки на себя опосля наложила, ее дурной болезнью оделили. Тимоха-то их и узнал, в отряде они энтом, бурловском…

Старик не торопясь налил себе в кружку чая, щедро сыпанул в кипяток сухой малины. Сделал тягучий глоток, чуть прикрыв отнюдь не старческие, живые, с огнем, глаза. Затем заговорил дальше, но так медленно, будто слова, как гвозди толстые, из себя, как из стены, клещами вытаскивал, налегая всей силою:

— Петлею он их поведет, от реки в сторону уходя, а вы их напрямки достигнете, вашбродь. Место там одно есть, вон туда он их и приведет. К «Чертову кладбищу»…

Ярославль

— А красные наших стрелков с придыханьем слушают, Константин Иванович!

У Пепеляева вырвался короткий смешок, да и сам Арчегов не смог сдержать улыбки. Еще бы — громкий говор отдыхающих сибиряков был хорошо слышен не только в их салоне, окна которого были опущены по причине последних жарких деньков уходящего лета, но и разносились по всей платформе, по которой вытянулось красноармейское оцепление.

Рассуждали сибирские гвардейские стрелки об урожае хлебов, о видах на осень, о том, что их родные и семьи зимовать будут в полном достатке. И о земле, что была получена за службу, и о том золоте, что тонкой струйкой пролилось на крестьянские хозяйства.

— Пусть слушают, может, коммунистический дурман потихоньку с голов и начнет выветриваться, — усмехнулся военный министр.

Сибирская делегация строго выполняла все условия соглашения и никакой антисоветской агитации по пути не вела. Но кто ж запретит простым солдатам на отдыхе, ощущая твердую землю под ногами, а не качающийся пол вагона, вести между собой самые житейские разговоры!

Вот и вели их степенные бородатые сибиряки в военной форме, тем паче Константин Иванович дал на то свое одобрение, негласное, но принятое к немедленному исполнению.

— Не те пошли красноармейцы, совсем не те, — задумчиво пробормотал генерал, пристально оглядывая платформу: мусора значительно прибавилось по сравнению с прошлым майским проездом, так же, как и газет с плакатами — видно, совсем худо идут дела у большевиков, раз настолько увеличен выпуск средств массовой агитации.

Да и само охранное оцепление сильно отличалось от прежнего, когда стояли вываренные в боях латыши, умелые и опытные солдаты, узнаваемые с первого взгляда профессиональные «ландскнехты революции». Сейчас стояли новобранцы, едва прошедшие четыре-пять недель, а то и меньше, аналога местного КМБ, спешно отмобилизованные — и безусые парнишки с испуганными глазами, и степенные мужички лет тридцати-сорока.

Вот только красноармейская форма на них сидела мешком, штыки не просто дрожали, а кое у кого вообще ходуном ходили. Да и переминались с ноги на ногу, навострив уши и с жадностью прислушиваясь к разговорам сибиряков. Впрочем, были и совсем другие солдаты, хлебнувшие военного лиха. В ладно сидящем обмундировании, подтянутые, с хорошей выправкой. Немного имелось, с десятую часть всего, но именно на таких вояках любое подразделение держится, и дай только достаточно времени, как новобранцев будет не узнать — всех приведут, как говорится, к единому знаменателю. А это плохо для белых, очень плохо, ибо ясно, что резервы, причем немалые и подготовленные, у большевиков будут…

— Константин Иванович, сыграйте! — Голос Пепеляева вывел военного министра из размышлений. Тот протягивал ему гитару и умоляющим голосом попросил еще раз:

— Что-нибудь лирическое. У вас очень необычные песни, хочется и хочется слушать. А то поезд скоро тронется, не до музицирования будет, а уж в Москве…

Министр внутренних дел не договорил, огорченно взмахнув рукою. За время дороги он пристрастился к песням неведомой ему эпохи, хорошо «подсел», как наркоман.

— Поиграть? Лирическое? — с задумчивым видом произнес Арчегов и тряхнул головой, улыбнувшись. Действительно, а почему бы ему не спеть сейчас. Благо окна вагона опущены. Песня ведь тоже оружие и прекрасное средство агитации.

Он быстро извлек из памяти одну песню, знакомую по афганской коллекции записей, и решил исполнить именно ее как наиболее подходящую. И, взяв гитару в руки, чуть тронул вначале струны, затем заиграл, запев чуть хриплым и негромким голосом:

Пепеляев чуть не разинул рот от удивления, недоуменно посмотрел на военного министра — он никак не ожидал услышать от него такой песни, на лирику абсолютно не похожую. А голос генерала значительно окреп, песня зазвучала громче:

Арчегов пел, но в то же время с пронзительной отчетливостью осознал, что за окном установилась гнетущая тишина. Разговоры среди сибиряков затихли, как по мановению волшебной палочки — стрелки с напряженным вниманием слушали песню.

Скосив глазом на ту стороны платформы, Константин Иванович увидел, как красноармейцы с ошарашенным видом вытянули шеи, а некоторые сделали даже шажок вперед, стараясь лучше расслышать такуюпесню. И он сразу добавил в голос силы, запев еще громче, еле не срываясь на крик:

— Это страшный апофеоз гражданской войны, — тихо сказал Пепеляев. Тишина за окном стояла такая звонкая, что было слышно веселое чириканье воробьев, переживших голодную зиму.

— Это наша общая беда, Виктор Николаевич, — громко ответил министру Арчегов, чуть вибрируя голосом. — Скажите мне, ради чего сибирские и русские мужики должны рвать глотки друг другу? Нужно жать хлеба, растить детей, жить счастливо, в конце концов. На хрена воевать?! Нам делить нечего, чужого и даром не надо, своей землицы за глаза хватает. Капиталистов-буржуев у нас нет, все заводы и рудники казенные, жалование у рабочих намного больше, чем в прежние времена. Помещиков отродясь не было, земля вся «миру» принадлежит, селяне ее сами делят, по-честному. Те, чьи хозяйства войной подорваны, от налогов освобождены. В школах детишек бесплатно учат, в селах фельдшер за здоровьем смотрит. Нет, Виктор Николаевич, война нам на хрен не нужна. Ежели большевики полезут, врежем им так по зубам, что в совок собирать будут.