— Константин Иванович, мы вас чуть ли не с самого утра ждем-с. Молебен отслужить надобно…
— Никаких молебнов, Прокопий Петрович. Мы путь заблокировали, тут даже разъезда нет, в поле стоим. У нас на все полчаса есть, извините великодушно.
— Тогда не будем терять ни минуты. Прошу вас, Константин Иванович! — Оглоблин показал рукою на легкую бричку, запряженную парой строевых коней, и Арчегов тайком вздохнул — ну не любил он такие народные гуляния, чувствуя себя редкостным зверем в посещаемом людьми зоопарке.
Станица встретила их колокольным звоном, принаряженные казаки и казачки толпились на площади, носились и что-то кричали во весь голос ребятишки, чинно, на почетном месте стояли старики с батюшкой. Рядом вытянулись ровные шеренги почетного караула.
Именно эти молодые, многие и совсем безусые, казаки привлекли внимание Арчегова — добрая половина парней была не просто одета в неизмятое новенькое обмундирование, в глаза сразу бросилось, что военная служба для них занятие насквозь непривычное. Оглоблин поймал взгляд атамана и тихо пояснил одним словом, которое все разом и объяснило:
— Поверстанные.
Бричка остановилась. Константин Иванович, чуть придерживая шашку (георгиевское оружие он всегда носил при казачьей форме), степенно, чинно, как полагается генералам, сошел с брички и, по сложившемуся и давно отработанному ритуалу, направился к замершим шеренгам…
— Теперь вижу, Прокопий Петрович, что наше войско представляет собою реальную силу. Вот только вчерашних крестьян нужно долго доводить до ума — пока они не более чем мужички, нацепившие казачью форму. Так что будет лучше, если их щедро разбавить добрым казачьим элементом. — Арчегов остановился, поглядел в окно, мимо которого проплывала березовая рощица, и тихо добавил: — По крайней мере, младшим командным составом, включая приказных.
— У меня не хватит казаков, Константин Иванович. Третьего года службы едва шесть десятков, и это на четыре конных сотни и на полный пластунский батальон. Да еще гвардейская сотня, две пулеметные команды и конная батарея на формировании. Даже если со второго года взять…
— Так вы же сами на увеличении войска настаивали, Прокопий Петрович, говорили, что все эти проблемы решаемы?!
— Буряты испокон века не служили, а у меня их в конных сотнях большинство, казаки едва десятую часть составляют. Да и в пластунах одни вчерашние крестьяне, а их столько же.
— Да уж, — пробурчал в ответ Арчегов, меланхолично помешивая горячий чай серебряной ложечкой. Расчет простой — на сотню приходится вахмистр и дюжина урядников, никак не меньше, это по штату. А потому он хорошо представлял те трудности, что стояли сейчас перед Оглоблиным.
Что делать ему прикажете, если сотни инородцами укомплектованы? Едва-едва природных казаков для обучения хватает. Что бы ни говорил атаман, но пользы от Иркутского казачьего полка сейчас вряд ли ожидать приходится, его еще не меньше полугода до ума доводить нужно.
С пластунским батальоном тоже головная боль — иркутские казаки прежде пешими не служили, оттого служба в инфантерии незнакомая. Да еще артиллеристы требуются. Только гвардейская сотня нареканий не вызывает, но там большинство природные казаки как раз и составляют.
— Константин Иванович, министр внутренних дел господин Пепеляев категорически запрещает переселять наших станичников из северных уездов и средства не дает…
— Правильно делает. Пока в тамошних местах партизанщину не уймем, с переселением торопиться не будем. Да и незачем, я так полагаю. Пока… Куда вы их селить будете, Прокопий Петрович? Дома построили, землю под усадьбы отвели? То-то и оно.
— Дополнительный земельный отвод этим станицам до сих пор не сделали, Константин Иванович! Вон, министр Пепеляев вместе с вами едет — он же давний недоброжелатель казачеству будет!
— Что верно, то верно, — согласился Арчегов. Глава МВД действительно не очень тепло относился как к самому казачеству, так и к мерам, направленным на его увеличение. И тут Константин кое в чем был с ним полностью согласен, потому решил открыть «карты», понимая, что затягивание к ничему доброму не приведет.
— Видишь ли, Прокопий Петрович, — перешел на доверительное казачье «ты» Арчегов, как между ними всегда случалось, несмотря на значительную разницу в возрасте. — Дополнительной нарезки земли дано не будет. Хотя киренских и илимских станичников сюда переселим обязательно. И не только их, но и тех из бывших казаков, кто на севере согласился перейти обратно в войсковое сословие. Таких, как ты знаешь, довольно много.
— Это ж больше тысячи душ! Как я их здесь размещу?! Земельный пай прикажешь уменьшать?! Правой рукой землицу даешь, а шуйцей отбираешь! Хо-ро-ша власть! Ну, господин Волог…
— Ты на Петра Васильевича не греши. Он сам тогда обалдел от моего предложения! Это мое решение!
Арчегов пристально посмотрел на войскового атамана — тот от такого категорического заявления министра впал в столбняк на минуту, борода встопорщилась. Потом Оглоблин снял очки и стал нарочито тщательно протирать стекла белоснежным платком — пальцы чуточку дрожали.
— Прокопий Петрович, ты, ради Бога, не горячись, а выслушай меня спокойно. Выдохни воздух, закури, — Арчегов пододвинул атаману коробку и сам вытащил из нее папиросу. Минуту молча курили, купе заволокло дымом, и только сейчас Оглоблин глухо заговорил тусклым голосом:
— Удивил ты меня, Константин Иванович. Крепко поразил, если не сказать больше. Подумал даже…
— Что я предатель казачества? Ведь так?
— Так, чего тут скрывать. — Губы пожилого генерала скривились, а в глазах сверкнуло множество эмоций, среди которых, как показалось Арчегову, сквозили гнев, непонимание и некая растерянность.
— Смотри, что получается. Земли, я имею в виду удобную, просто нет. Тайгу, камни и болота в расчет не берем. Это уже сейчас. Наделить в полной мере всех станичников можно только в том случае, если отобрать угодья у соседствующих крестьян. Ты представляешь, что тогда начнется? Сколько крови пролить снова придется? Они и так волками на казаков смотрят и требуют земельного равенства…
— Мы за эту землицу кровь собственную льем, а они только пот. Шиша им, а не равенство!
— Не горячись, Прокопий Петрович. Да, полный пай в тридцать десятин правительство, хоть и с превеликим трудом, отведет. Но не на всех казаков и не везде.
— Что ты хочешь сказать?
— А то, что крестьяне, что в казаки в станицах записались поголовно, и те села, что к войску причислены, пая полного не получат. Я имею в виду удобной земли. И еще одно — боюсь, что со временем закон о казачестве в этой части вообще в фикцию превратится.
Атаман Оглоблин сидел в кресле с посеревшим лицом, уставившись невидящими глазами в стол, ошеломленный словами военного министра. Затем молча расстегнул верхнюю пуговицу, потер шею ладонью, будто воротник начал душить его. Глухо сказал:
— У тебя выпить есть? И давай ты четко и откровенно расскажешь, тень на плетень наводить не будешь. Растолкуй уж мне, с казаками ведь не тебе, а мне, атаману, говорить придется. Так что выкладывай все, и начистоту!
Хабаровск
Генрих Щульц степенно, чуточку раскачиваясь, как и положено ходить заслуженному морскому волку, шел к дому — да, именно к дому, хотя назвать достойным семейным пристанищем этот барак у него язык в другое время не повернулся бы. Но, как говорят сами русские по такому случаю, дареному коню в зубы не заглядывают.
И пусть у них всего одна комната, а огромная печь рассчитана на три семьи, ютящихся за дощатыми перегородками, но это их первое семейное гнездышко в жизни. А будут богаты, а на это Шульц крепко надеялся, так свой дом построят, в два этажа, с паровым отоплением и ванной комнатой.
— Доннерветтер! Душу их мать!
Моряк вздохнул и смачно выругался сквозь зубы, мешая перченые немецкие и русские слова. Как ни пытался он думать о пристанище добром, но перед глазами вставала грязь на окнах, заклеенных бумагой, загаженный пол, оплеванный и замусоренный. Да соседи — вечно пьяные мастеровые, что должны трудиться в затоне, но на работу за те три дня, что провел в доме Генрих, перед тем как отправиться на корабль, они так и не сходили, дыша в бараке смрадным перегаром.
