— С приездом тебя, Витя! Я рада… я так рада… я так ждала… Ну, пойдем домой, — рассказываю, что к маме пол мыть идти собралась, ну да это потом. — Иди, Витя! Да иди же…
Вошли в избу. Витя сел на табуретку, оглядел кухню, увидел ванну и чуть пожал плечами, затем стал снимать сапоги, куртку. Я сижу на табуретке напротив, смотрю на него и опять — верю и не верю. Он умылся наскоро, утерся, заглянул под положок, кивком головы дал понять, мол, человечек спит-похрапывает!.. Помедлил, постоял над корытом и тихо сказал: „Может, мне помыться… хоть в корыте, хоть лишнюю грязь смыть…“».
Засуетилась Мария. Принесла из сеней ведро с холодной водой, показала, что горячая — на плите, подала Виктору мыло, мочалку, полотенце. Из чемодана достала его чистое нижнее белье, носки, рубашку черную, косоворотку, брюки, расческу поближе положила. Решила переждать у мамы, пока он помоется.
Когда возвратилась назад, он уже был одет.
— Ну, помылся маленько?
— Соскреб, чего смог.
— Ну, не все сразу. Завтра или баню истопим, или в городскую сходишь — как лучше, так и сделаем. Мне-то на работу, а ты, поскольку пока вольный казак, останешься за няньку. Или как?
— А я ведь еще и есть хочу, — с обидной дерзостью сказал он.
— И это дело поправимо: есть вареная картошка, лук, масло, даже огурчики, даже водочка! Гостя ждали, вот и дождались. Правда, с папой вечером вчера чуть не выпили по маленькой, да он, как знал, сказал: Витя приедет, тогда и выпьем.
…Мария расправила постель, подушки положила рядышком, так же, как когда-то, кажется, уже давно, откинула угол одеяла, ладонями расправила простыню и, привычно качнув люльку, вернулась в кухню. Встретилась с Виктором взглядом, сдерживая слезы, улыбнулась и кивнула на постель: мол, можно ложиться. Расстелив одеялко на протертом насухо столе, сходила за ванной, принесла еще ведро воды и стала ждать, когда дочка проснется, чтобы выкупать ее. Тем временем начистила картошки на завтра — так чтобы успеть и ребенка накормить, и к обеду кое-что приготовить. И вдруг почувствовала глубокую усталость.
Выкупав Иринку, молча легла, застыла, словно по команде «смирно!». Что-то было не так, будто стена какая-то возникла между ней и мужем. За всю ночь они с Виктором не сомкнули глаз и не сказали друг другу ни слова.
Так состоялось второе возвращение Астафьева в свою семью…
Мария поднялась пораньше, привела себя в порядок, подбросила поленьев в «экономку», соль, масло, хлеб и заварку оставила на столе, а кастрюлю с припаянным в артели «Металлист» дном поставила на печку сверху, чтобы была над огнем. Витя лежал, отвернувшись к стене, а Иринка заворочалась, запыхтела сердито, зашмыгала носом — значит, мокрая, значит, есть захотела. Взяла ее осторожно Мария из люльки, обернула сухой пеленкой и, чтобы не расплакалась и не разбудила бы папку, раскинула на коленях клеенку и стала кормить.
— Ну, вот и все! — шепотом заговорила мама с дочкой. — Теперь потерпи, пока приду на обед, и снова все будет хорошо.
Не капризничай. Пеленки не мочи одну за другой — кто ж тебя перевернет, кто тебе поможет? Скоро папа встанет, позабавится с тобой, потом бабушка придет проведать, потом, может, папа и «дупло» перенесет сюда. Пристроит его к забору, чтоб не шатнулось, и ты будешь сидеть в нем, поглядывать на травку, на небо, на птичек. А поездов, проходящих мимо, не бойся — они к тебе не подвернут, у них своя дорога… Ну, давай, поваляйся еще в своей зыбке или поспи. Я ведь недолго…
— Ты уходишь? — поднял голову Виктор. — Так и не поспала?
— Ничего. Не первый раз. Отосплюсь еще. Я тут, что можно, приготовила, позавтракай. Если сам не справишься с Иринкой, к маме ее унеси. Ну, я пошла. Я скоро…
На работе ее вдруг вызвали к телефону. Звонила Полина. Поздоровавшись, предупредила, что будет говорить кратко, о главном. Сказала, что Виктор переживает очень. Говорит, мол, если бы вернулся на белом коне, тогда и разговор был бы другим. А так… Если Мария будет попрекать меня, мол, такой-сякой оставил-бросил, — тут же повернусь, и уж более она меня никогда не увидит!..
«Вон, оказывается, в чем дело! Вон отчего все! Да Господи!.. Да разве б я могла?..»
Вдоволь наплакавшись на улице, Мария поспешила домой. Сенцы оказались не заперты, в избу дверь тоже открыта. Заглянула за шторку, которая отгораживала кухню от комнаты, и увидела мужа. Тот с нежной осторожностью возился с малюсенькой дочуркой.
— Ну, как вы тут? — спросила с улыбкой. Умылась, переоделась в халат. Поцеловала Виктора, поправила пеленки в зыбке, спохватилась, вернулась за гостинцами, прикупленными в честь приезда мужа, положила их на стул.
— Я так рада, как дура!..
— Почему «как»? Ты и есть дура!
Мария растерялась и почувствовала, как обида подкатила к самому горлу. Прислонилась к косяку — что еще мне мой милый скажет?
— Тебе бы бить меня надо, гнать в три шеи, в глаза бесстыжие наплевать, а ты — рада…
— Витенька, да что с тобой? Успокойся и расскажи, что случилось. — Мария едва сдерживала слезы.
Ребенок тем временем ножонками сучит, ждет, когда на руки мама возьмет, когда кормить ее будет. А у Марии в голове свое — чем же и за что меня Витя еще побольнее ударит…
— Ты пока кормишь, я в ограде посижу, подумаю, на природу полюбуюсь, я недолго, пока кормишь.
Когда ребенок успокоился, Виктор и Мария сели ужинать. Долго оба молчали. Потом она стала убирать посуду со стола. Тут Виктор и начал:
— Маша!.. Ты слушай, смотри мне прямо в глаза и отвечай! Но чтоб безо всяких обиняков, напрямую, как было, так и скажи…
Она поспешно села за стол, напротив мужа, чтобы услышать его правду. Самой-то ей вроде и сказать нечего. Оправдываться? Так не в чем.
— Маша! Ты действительно меня ждала? — Помолчал. — Ты действительно верила, что приеду? Ты действительно меня любишь? Не возненавидела?.. Чего молчишь?
— Жду, чего еще спросишь.
— Я все спросил! Это — главное! Когда ехал, твердо для себя решил: если ты меня упрекать начнешь, унижать, может, и прогонять, — уеду. Ни на минуту более не останусь. Сейчас мне очень важно знать, как ты ко мне относишься. Может, прощаешь, презирая, снисходительность проявляешь… А мне все-все надо знать. Сегодня и сейчас.
— Витенька! Раз ты вернулся ко мне, к нам, значит, мы нужны друг другу. Значит, очень нужны. И люблю я тебя еще больше… Это все, что я хочу и могу тебе сказать.
Виктор какое-то время окаменело сидел за столом, ничего не говорил и ничего больше не спрашивал. Затем тяжело поднялся, обошел стол, остановился перед женой, покачался легонько и со стоном сказал:
— Спасибо! Спасибо тебе, родная моя, многотерпеливая моя жена! — Опустился на пол, положил голову ей на колени и повторил: — Спасибо! Не забуду этого… Спасибо за дочку, спасибо за терпение, спасибо за любовь твою, такую самоотверженную!.. Спасибо…
Вот так, примирением, заканчивался для них этот важный и трудный день.
Азарий, брат Марии, был очень рад возвращению Виктора, и вскоре заглянул к ним.
— A-а, вот вы как! Ты чего же, Виктор, приехал и глаз не кажешь? Шурин я тебе или нет? — Пожал ему руку, обнял, отстранил от себя, снова крепко обнял, затем обернулся к Марии: — Я тебе чего говорил, помнишь? Помнишь, чего я тебе говорил, Маша? Говорил, что Виктор скоро приедет. Говорил? Вот и замечательно сделал, ничего не скажешь! Маша, а у тебя пропитанье на такой случай какое есть или мне к Софье — туда-сюда, обратно?
— Давайте так, — начал распоряжаться Азарий. — Ты, Маша, ставь варить картошку. Я к Курковым наведаюсь насчет десяточка яиц, может, и огурчиков. У меня вот мерзавчик есть, лук зеленый на гряде — овощь хорошая! Может, чего у мамы найдется? Нет, надо к Соньке — у нее наверняка будет…
Виктор наколол помельче полешек в «буржуйку», начал картошку чистить, а она свеженькая, и чистить ее одно удовольствие. Отец Марии пошел нащипать луку и сказать матери, чтобы пораньше с коровой управилась да с ними тоже посидела.
