Геродот писал для «поколения победителей», осознавшего свою силу; первой читательской аудиторией Фукидида было «поколение побежденных», «потерянное поколение» послевоенных лет, ощущавшее только собственную слабость, растерянность и отсутствие ориентиров.

Геродот в четко структурированном ментальном космосе своего времени мог совершать увлекательные «путешествия духа» без всякой опаски заблудиться. В погрузившемся в хаос мире Фукидида такая опасность была вполне реальной, и историк, никуда не отклоняясь, строго следовал вехам своих базовых принципов, дабы поддержать поколебленную идентичность. Два поколения, столь близкие друг к другу, были разделены непреодолимой чертой.

Решив создать историю Греко-персидских войн, Геродот пустился в свои многочисленные путешествия. А как еще он мог бы собрать информацию для своего труда? Ведь предшественников, чьими произведениями можно было бы воспользоваться как источниками (именно так работают современные историки, которым поэтому почти не приходится странствовать), у него не было.

Разумеется, галикарнасец посетил места крупнейших, самых важных сражений между эллинами и персами: Марафонского, Фермопильского, Саламинского, Платейского. Его рассказы об этих битвах подробны, продуманны и не оставляют сомнения: писал человек, хорошо изучивший топографию каждой местности.

Однако для Геродота Греко-персидские войны были не просто чередой сражений. Он хотел дать их максимально широкую и полную картину. По каким причинам они начались? Почему ход военных действий оказался именно таким? Историк показывает, как одно событие «цепляет» за собой другое, образуются причинно-следственные цепочки и всё приходит в конце концов к парадоксальному результату — победе маленькой Эллады над колоссальной мировой империей.

«Отец истории», таким образом, уже активно ставит не только вопросы «когда?», «кто?» и «как?», но и «почему?». Последний, по мнению некоторых ученых Нового времени (прежде всего позитивистов), вообще не относится к ведению исторической науки. Этим, дескать, должна заниматься хотя и смежная, но все-таки иная дисциплина — философия истории; задача же историка — скрупулезно собирать факты. И всё же хорошо, что Геродот не пошел по этому пути.

Итак, он задался целью осветить Греко-персидские войны не только возможно более широко и полно, но и системно — не как простой набор событий, а как их связную последовательность, объединенную внутренней логикой. Более того, он поставил перед собой сверхъестественно трудную задачу — показать вооруженный конфликт с двух сторон, как «глазами эллина», так и «глазами перса».

Такой подход требует просто-таки колоссальных усилий, он даже и большинству современных историков не по плечу, особенно если автор описания какой-либо войны сам является гражданином одной из воевавших стран. Самое сложное в такой ситуации — остаться объективным. Это еще не столь трудно сделать, если, допустим, русский историк работает над книгой о Франко-прусской войне. Тут его патриотические чувства никак не задеты. Совсем другое дело — когда ему приходится изучать, например, Отечественную войну 1812 года. Войска французского императора истребили множество русских солдат, опустошили Москву, занимались мародерством… Как тут встать на точку зрения противника? А ведь это необходимо, если мы хотим, чтобы картина войны оказалась целостной и сбалансированной.

Это сполна удается Геродоту! В его труде постоянно меняется точка зрения на войну (не в метафорическом значении, как синоним слова «позиция», а в прямом смысле — точка, откуда автор смотрит): то с афинского Акрополя, то с высот Парнаса, где лежит Дельфийское святилище, то из Милета, то из Спарты, то из дворца или ставки «Великого царя» — владыки Персидской державы. Он пытается понять не только логику греков, но и логику их врагов. Если кому в классической Греции такой «двойной взгляд» и был под силу, то именно Геродоту: будучи эллином, он родился и вырос в Галикарнасе персидским подданным. Стоя на грани двух культурных «миров» и принадлежа одновременно к обоим, он мог приобщиться к типу мышления двух цивилизаций.

Для реализации того грандиозного замысла, который сформировался в уме «Отца истории», подготовительные путешествия также должны были быть грандиозными. Ни один другой античный автор не странствовал столько, сколько Геродот. Для постижения основного смысла истории как противостояния эллинов и «варваров» галикарнасец просто обязан был совершить поездки по территориям, где обитали и те и другие. Пожалуй, вояжи в «варварские земли» — как покоренные персами, так и те, которые им не удалось подчинить, — даже преобладают.

Грецию он прошел в полном смысле слова вдоль и поперек, побывал не только в местах, напрямую связанных с ходом Греко-персидских войн, но и в тех, которые имели лишь косвенное отношение к теме его труда. Геродот посещал различные эллинские полисы не только для сбора сведений, но и, выражаясь современным языком, для «гастролей». Ведь мы знаем, что по мере написания своего труда он имел обыкновение публично читать отрывки из него. Это было полезно во многих отношениях, в том числе и в материальном. Помимо денежных наград такое чтение приносило историку и рост популярности. Допускаем, что у него был и мотив совершенно иного рода. Зная греков — этих великих спорщиков, которые ничего не принимали на веру, любую информацию старались пытливо и скрупулезно проверять, — можно быть уверенным: любая лекция Геродота неизбежно вызывала дискуссию, автору задавались вопросы, высказывались возражения… И ему приходилось быть во всеоружии, чтобы доказательно отстоять свою точку зрения, — либо принимать более аргументированное мнение.

В «Истории», похоже, сохранились следы подобных дебатов. В одном месте своего сочинения Геродот рассказывает о том, что один из знатнейших персов — Отан — был якобы сторонником демократии и в 522 году до н. э. предлагал ввести ее в Ахеменидской державе (III. 80). А много спустя и совсем в другой связи он говорит: «Здесь-то и произошло нечто такое, что я назову самым поразительным событием для тех эллинов, которые не желали верить, будто Отан предложил… ввести демократию в Персии. И действительно, Мардоний низложил всех ионийских тиранов и установил в городах демократическое правление» (VI. 43). (Здесь имеются в виду события 493 года до н. э., последствия Ионийского восстания.)

Геродот явно вступает в полемику. Кто были его оппоненты, он не указывает; вероятнее всего, какие-нибудь слушатели, которые усомнились: возможно ли, чтобы в Персии ставился вопрос об учреждении демократии даже раньше, чем она появилась в Афинах? ^{124} Сомнение было вполне резонным: разумеется, ни о какой демократии в великой восточной империи в VI веке до н. э. и речи быть не могло, ее монархическое устройство не подвергалось ни малейшему сомнению. Геродот, видимо, долго думал, что ответить, и нашел-таки довод — впрочем, честно говоря, слабоватый. Мардоний, известный нам видный персидский военачальник, руководивший подавлением Ионийского восстания, после него низложил в полисах Ионии тиранов и установил там демократические режимы конечно же не потому, что он был большим «демократом», а по вполне прагматическим причинам. Во-первых, вассальные тираны — а ранее персы управляли попавшими под их власть греками именно через этих своих ставленников — оказались ненадежными (Ионийское восстание начал не кто иной, как милетский тиран Аристагор). Во-вторых, персидские владыки, видимо, со временем почувствовали, насколько ненавистна эллинам тирания, и решили не злоупотреблять ею, дабы не спровоцировать нового восстания ионийцев: пусть уж лучше довольствуются видимостью демократического самоуправления под верховным контролем «Великого царя» и его сатрапов ^{125} … «Политический эксперимент» Мардония оказался кратковременным: через несколько лет персы вернулись к практике назначения правителями малоазийских греков вассальных тиранов, просто стали тщательнее отбирать их кандидатуры.