Одно из писем Бориса Пастернака Людмиле Целиковской было написано 9 декабря 1956 года. Только что закончен роман «Доктор Живаго». Пастернак в письме просит Целиковскую передать рукопись приехавшему из Парижа в командировку в Москву сыну поэта Вячеслава Иванова, Дмитрию. Нет никакой «конспирации», как выдумывают ныне, роман надо отнести в гостиницу «Метрополь», комната 313, предварительно созвонившись. Пастернак подписывает почтовый конверт: «Москва, Арбат, Театр Вахтангова, Людмиле Васильевне Целиковской» и уверен, что письмо попадет к адресату, не будучи вскрытым посторонними людьми.
Могут показаться обычной формой вежливости слова его письма: «Часто с преданностью и в предвкушении новой встречи, когда-нибудь в театре и у нас дома, живо думаю о Вас и в мыслях Вас вижу».
Нет, это искренние слова. Евгений Симонов вспоминал:
«…Появление Целиковской на даче у Пастернака вызывало у поэта приступы импровизации, которые доводили его до слез, до истерики, каждая его речь кончалась словоизлиянием в ее адрес почти истерическим. Он мог в течение часа говорить о Целиковской, фантазируя и придумывая образы снежной пурги, через которую идет Целиковская, Незнакомка, Прекрасная женщина… Он боготворил ее».
Нечто похожее записывает в книге своих воспоминаний Дмитрий Журавлев:
«Сын Пастернака рассказывал, как после премьеры „Ромео и Джульетты“ в Театре Вахтангова, принимая у себя исполнителей, Борис Леонидович говорил ему: „Леня, Леня, ты смотри! Ведь ты сидишь рядом с самой Целиковской… Ты же можешь всем об этом рассказывать“.
Получается, не только гениальность поэта впитывала в себя актриса, но и наоборот: Борис Леонидович черпал вдохновение в общении с талантливой Людмилой Васильевной.
Но перечитайте приведенные выше воспоминания Целиковской о Пастернаке. Ни слова о том, что поэт обожал ее! Даже более, с не присущей женщинам прямотой она подчеркивает свои неудачи и промахи: "Очевидно, мы как исполнители не доросли до бессмертных образов трагедии", "Да, не дано мне было понять тогда, что за произведение создал Борис Леонидович в ту трудную пору", "Скорблю, что не все запомнила из того времени. Легкомыслие, объясняемое лишь молодостью, еще раз подтверждает мою мысль, что мы не умеем ценить гениев при их жизни".
В своих нескольких страничках воспоминаний о Пастернаке Целиковская напрочь забыла про женское кокетство, она полностью поглощена преклонением перед поэтом. Какая редкая и чистая скромность для горделивого XX века!
Удача, которая не имела последствий
Почти каждый русский артист проверяется Чеховым. Если сумеет донести до зрителей образ одного из его всегда неоднозначных героев — значит, есть талант.
"Как это ни парадоксально, но, мне кажется, у Чехова вообще нет отрицательных женских образов… Он учит нас видеть хорошее в человеке, и оттого переживания его героев сложны и жизненны.
В кино и в театре с Чеховым всегда приходит особая тема. Это чувствуем не только мы, соотечественники великого писателя, но и весь мир".
В 1953 году Самсон Самсонов задумал создать фильм "Попрыгунья" по рассказу Чехова, положив в его основу одноименный спектакль Театра-студии киноактера. Это была первая работа в кино молодого режиссера. Фильм стал первой самостоятельной работой и для молодых операторов. Зато актеры, большинство которых работали в Театре-студии киноактера, подобрались опытные и талантливые. Роль Дымова исполнял С.Бондарчук, художника Рябовского — В.Дружников, доктора Коростылева — Е.Тетерин. Со стороны взяли лишь Л.Целиковскую.
"Я пришла в сложившийся коллектив, и у меня было, с одной стороны, авральное ощущение — не отстать, а с другой — своеобразный азарт — преодолеть. Может быть, отсюда появилась сначала бессознательная торопливость, которую потом режиссер закрепил и подчеркнул как особенность образа. Так сложился внешний рисунок роли.
Что же касается своеобразия характера Ольги Ивановны, то она представляется мне сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Может быть, она и не такой уж плохой человек, но она легкомысленно не замечает, что среди людишек, которыми увлекается, есть только один по-настоящему талантливый, умный и добрый человек — любящий ее муж. Она понимает это слишком поздно, и именно в этом трагизм образа. Я играла эту роль, не оправдывая, но внутренне жалея свою героиню, сочувствуя ей.
Мне характер Ольги Ивановны представляется сложнее, чем он кажется на первый взгляд. Это не только беззаботная бабочка, она — человек талантливый. Может быть, в чем-то виновато время, в которое довелось ей жить. Может быть, людишки, которыми она себя окружила, опошляли все, к чему прикасались. Но мне хотелось все-таки оставить для моей Ольги Ивановны маленькую надежду на то, что живи она в другую эпоху, находись она в другом обществе, — и мог бы из нее получиться неплохой человек, даже талантливый художник.
Вот за эту маленькую надежду, которая для меня звучит почти в каждом произведении Чехова, мне и полюбилась роль Ольги Ивановны, пожалуй, больше других. Ибо, как говорил Чехов, "у человека есть основная обязанность — быть человеком". Надежду "быть человеком" мне и хотелось передать в фильме.
Но опять — то же самое, что и во всех фильмах с моим участием. Все было бы хорошо, если бы наши поступки можно было бы совершать дважды. Если бы можно было играть по второму разу Ольгу Ивановну, я бы многое сделала по-другому".
Когда фильм "Попрыгунья" появился на экранах страны, многие знакомые Целиковской недоумевали:
— Ты всегда играла милых девушек. Как же ты смогла согласиться предстать перед зрителями в образе такой ужасной женщины?!
— Но ведь Попрыгунья прелестна, у нее голубые мечтательные глаза, как и у меня, — с кокетливой улыбкой оправдывалась Люся, шокируя своими словами поклонников.
— Да ведь она шлюха!
— Нет, ее беда в том, что она эгоистка, — упрямо сжав губки, отражала нападение Люся.
— И это ты говоришь об убийце своего талантливого мужа?!
— Ей еще хуже. Она вынуждена продолжать жить, впервые в жизни поняв, что возле нее был человек, который выше, чище, умнее всех тех, в кого она верила.
— Но душа ее пуста, все ее суждения об искусстве — пошлое словоблудие!
— Она ошибалась по легкомыслию… Ах, все мы немножко легкомысленны, — грациозно махнув маленькой ручкой, обрывала нравоучительный допрос Люся.
Роль чеховской Ольги Ивановны — самая дорогая для Целиковской. Актриса, сверкавшая до сих пор лишь в однозначных музыкальных комедиях, сумела создать сложный, глубоко индивидуальный образ, неповторимую женскую душу.
На XVI Международном фестивале художественных фильмов в Венеции в сентябре 1955 года фильм "Попрыгунья" получил премию "Серебряный лев" и еще премию "Пазицетти", которую итальянские кинокритики ежегодно вручают лучшему иностранному фильму.
"Попрыгунья" обошла экраны всего мира. Газета "Юманите" отмечала, что "Целиковская блистательно воплотила на экране жизнь сложного и противоречивого образа Ольги, ни на секунду не впадая ни в шарж, ни в карикатуру".
"Она очаровательна! — восторгался Целиковской Виктор Шкловский. — В одном темпе, в одном художественном жизнеощущении она создала образ Ольги Ивановны".
Люся сумела остаться на экране обаятельной, жалея и разоблачая одновременно свою героиню. О ней после этой роли стали поговаривать как о кинозвезде мировой величины. Но, как сплошь и рядом случается в нашей стране, где правят бал беззаконие и деньги, поговорили и забыли. До сих пор греют душу режиссера Самсона Самсонова воспоминания о совместной работе с незабвенной Людмилой Васильевной.
"Я бы сейчас мог написать целую книгу о Целиковской, хоть работал с ней только над своей первой кинокартиной, — рассказывает он. — Людмила Васильевна занимает главенствующее место в моем творчестве. Она для меня — святая, дар Божий. Бывало, улыбнется своими огромными голубыми глазами — и все вокруг засияет.
Помню павильон на "Мосфильме", декорации. Операторы возятся вокруг кинокамеры, актеры и обслуживающий персонал слоняются из угла в угол, скучая. Был тусклый, серый день, и мы не ждали от него ничего хорошего. И тут впервые появилась Целиковская — и тотчас все предметы ожили, наполнились светом. Даже воздух ожил, не говоря уже о людях. Она обладала очень редким и восхитительным качеством — дарить жизнь всему, что находится вокруг нее.
Первые ее пробы сразу же покорили и меня, и всех. Завидев ее, все начинали улыбаться и благодарили меня, что я разыскал такую талантливую актрису и прекрасного человека. У Целиковской была способность очаровывать всех: и партнеров по сценической площадке, и костюмерш, и гримеров. Она создавала радостную рабочую атмосферу. Может, несколько преувеличивала мои способности, но помогла мне раскрепостить себя, оказавшегося окруженным прекрасными артистами.
Я бесконечно любил Людмилу Васильевну, она для меня олицетворяла голубое небо. Наверное, Божье провидение подарило мне встречу с ней, и без нее из фильма наверняка ничего бы не получилось.
Целиковская сумела понять глубину чеховских образов и сыграть трагедию. Когда она падает на колени перед умирающим мужем и зовет его: "Дымов! Дымов!" — сразу ощущаешь запоздалое прозрение женщины, всю жизнь тщетно искавшей повсюду талантливых людей и не замечавшей великого человека возле себя.
— Ты выбрал великую актрису, — признавался мне Сергей Бондарчук. — Такой легкости в работе я никогда раньше не ощущал. С ней все получается. Она как лань — быстрая, ловкая.
На вечере, посвященном памяти Целиковской, прошедшем вскоре после ее смерти в Киноцентре на Пресне, на сцене установили ее большой портрет и подсветили его свечами. Я встал перед ним на колени и никак не мог поверить, что никогда больше не увижу живую Людмилу Васильевну.
В марте 2000 года на кинофестивале в Гатчине мне пришлось открывать чеховский вечер. Потом смотрел нашу "Попрыгунью". Волна воспоминаний обволокла меня и я, наверное впервые в жизни, расплакался. Я смотрел на экран и повторял слова:
— Они уже умерли. Уже нет ни Целиковской, ни Бондарчука, ни Дружникова, ни Тетерина.
Такие люди, как Людмила Васильевна, похожи на ангелов, и появляются они раз в тысячу лет".
