Это не было ни верхоглядством, ни пренебрежением ко всему чужому, сродни тому, что он с друзьями испытывал когда-то в Германии. Выставка, над организацией которой трудились лучшие умы Франции (даже специально выпущенный путеводитель по Парижу писал не кто-нибудь, а Виктор Гюго, Теофиль Готье, Александр Дюма-сын, Жозеф Эрнест Ренан и Шарль Огюстен де Сент-Бёв), могла поразить кого угодно фантастическими масштабами, изумительной рациональностью размещения и тематическим разнообразием разделов. И при этом всё было удобно и компактно. Лишь сельскохозяйственный раздел располагался в пяти километрах от основного павильона, на двух островах посреди Сены. Он представлял собой образцовую ферму, где наряду с новыми земледельческими орудиями демонстрировались технологии изготовления сыра, масла, хлеба, растительного масла, колбас, перегонки водки, вплоть до плетения корзин… И пресыщенным наш герой отнюдь не был — он еще объехал вместе с герцогом и включенным в русскую делегацию Н. Н. Зининым десяток ведущих французских и немецких предприятий. Очевидно, что его интерес на этот раз был направлен не столько на изучение увиденного, сколько на осмысление российских задач в области химического производства. Такая внутренняя установка требовала пристального знакомства, скажем, с французскими анилиновыми препаратами; при этом можно было посмотреть вскользь, мимоходом на газовый двигатель фирмы Отто и Ланген, динамо-машину Сименса и Хальке, сталеплавильную печь Пьера Мартена и даже дорожный паровик, способный перевозить грузы в вагонах по грунтовой дороге, а на семиметровый хрустальный фонтан фирмы Баккара или поражавшую воображение генералов крупповскую пушку (лафет — 40 тонн, ствол — 50) и вовсе не стоило обращать внимание. Похоже, даже взбудоражившее всех покушение на русского императора, приехавшего на выставку (стрелял польский революционер), не могло прервать точно направленных размышлений Менделеева. Государь не пострадал — и слава богу. Голова ученого была занята мыслями, которые он вскоре изложит в книге с длинным названием «О современном развитии некоторых химических производств в применении к России и по поводу Всемирной выставки 1867 года», которой было суждено стать, как теперь говорят, бестселлером, чей тираж разлетелся в несколько месяцев до последнего экземпляра.

Книга, формально являвшаяся отчетом о выставке, предлагала публике весьма неожиданное чтение. В каждом ее разделе разбиралась ситуация в той или иной химической отрасли России. Что с того, что в стране в то время было вообще считаное количество химических предприятий? Менделеев скрупулезно анализировал положение дел даже в несуществующих отраслях! Скажем, производство соды. Сначала он детально описывает содовый завод Сан-Гобенской компании в Шони, а затем вскрывает причины отсутствия содовых предприятий в России: приводит данные о невыгодных ценах на сырье, подробно исследует вопрос топливной базы, указывает пути решения накопившихся проблем и даже подбирает районы для строительства русских содовых заводов. В другом разделе, о фосфорных удобрениях, Менделеев не только констатирует отсутствие в России добычи минеральных фосфатов, по и высказывает реалистическое суждение о невозможности их разработки в силу общей технической отсталости страны, стало быть, совершенно справедливо пишет помощник генерального комиссара русского раздела Всемирной выставки, раз уж нам пока не добраться до фосфатных месторождений, надо развивать химическую переработку костей. Главное, не стоять на месте. А о том, какое благо несет применение минеральных удобрений, он пишет, опираясь не на чей-то, а на собственный бобловский опыт.

Чувствовалось, что автор отчета, кроме прочего, очень хозяйственный человек — и не только в масштабах имения. Иначе зачем бы он, например, с таким чувством протестовал против «переработки» лесов на золу при производстве поташа? Гражданский «замес», обычно несвойственный книгам такого жанра, был очевиден и в нефтяном разделе отчета, где автор опирался на собственный, глубоко осмысленный опыт. На выставке было показано много нового из области технологии нефтеперегонки. Ну да это всё тонкости, до них всегда можно додуматься; важно дело поставить как следует — без глупости, вреда и обмана. Конкретность, с которой университетский профессор излагает свои мысли и наблюдения, особенно поражает в последней главе, которую Менделеев целиком посвящает принципам конструирования нагревательной аппаратуры, ведь без тепла нельзя было представить никакое химическое производство. Поэтому, вовсе забыв про Париж, автор необычной книги учит читателей добывать энергию для новых русских заводов. «Книга была написана мною быстро, и успех превзошел все мои ожидания, потому что через год я сам не мог найти экземпляра. Доход Департамента покрыл даже расходы на мою командировку. Особое значение имели главы о содовом и нефтяном производствах. Меня с того времени стали слушать в этих делах».

Бобловская усадьба сбегала с возвышенности то полого, а то оврагами, между которыми сохранялись довольно большие участки ровной местности (их в менделеевской семье называли стрелицами). На самой горе, в глубине огромного парка стоял одноэтажный помещичий дом. Вскоре Менделеев достроит к нему второй этаж, а позже и вовсе снесет и возведет новое жилище по собственному проекту. К дому, совершенно скрытому столетними дубами и чуть более молодыми кленами, березами и елями, вели две старинные аллеи — березовая и вязовая. Тот, кто въезжал под их сень, сразу ощущал запахи влажного леса, которые по мере приближения к дому сменялись ароматами резеды, нарциссов-жонкилий и роз, которые росли в усадьбе.

Начиная с лета 1867 года в Боблово к Дмитрию Ивановичу потянулись земляки и родственники. Первым приехал старинный друг семьи Петр Павлович Ершов. Бывшему учителю интересно было взглянуть на свою падчерицу Феозву и на отчаянного бедокура Митю Менделеева, вышедшего в петербургские профессора. А еще хотелось перед смертью добиться переиздания своего «Конька-Горбунка». Он искал протекции и, конечно, нашел ее у Менделеева. Книга была переиздана, и автор успел подержать ее в руках. Потом заглянули брат Павел и муж сестры Маши Михаил Лонгинович Попов. Встреча родственников была трогательной, со слезами и воспоминаниями. Оба гостя решили расстаться с Сибирью и ждали от Дмитрия Ивановича помощи. Павел, пять лет назад потерявший свою Полиньку, теперь завел новую семью и мечтал о службе где-нибудь в средней полосе. Вскоре он получил место в Саратове, потом в Новгороде. Насколько ему в этом помог брат, неизвестно, но наверняка уж постарался что-то сделать. Павел Иванович еще хорошо и много послужит по контрольному ведомству, пока не закончит жизнь в 1902 году в Тамбове. Попов новой службы не искал — он уже вышел в отставку с поста директора Томской гимназии и теперь выбирал место жительства для своей большой семьи.

Гости очень нравились Феозве, она развлекала их беседами и возила показывать Петербург. Маленький Володя всей душой потянулся к дяде Паше. Тот был единственным флегматиком в семье — пошел в отца, Ивана Павловича. Остальные менделеевские родственники унаследовали холерическую раздражительность Марии Дмитриевны. У Павла Ивановича были золотые руки, он легко чинил поломанные игрушки, да и по хозяйству находил себе дело. Скоро наладились прежние, без всякой натяжки, отношения — с шутками и подтруниванием. Зато, когда пришла пора расставаться, прощание было тяжелым — братья снова плакали.

Вслед за Пашей и Михаилом Лонгиновичем погостить на лето приехали уже обосновавшиеся в Петербурге два старших Катиных сына. Вскоре и сама Екатерина Ивановна, после смерти Якова Семеновича продолжавшая жить в Томске, уступила уговорам брата Митеньки (главный его довод — необходимо хорошо выучить остальных детей) и тем летом тоже приехала с семьей в Боблово. Надо сказать, что решение вызвать к себе сестру Дмитрий Иванович, по всей видимости, принимал единолично. Забота о столь многочисленной родне явно пугала его не очень здоровую супругу. «Екатерина Ив. с первым пароходом едет сюда, всё распродала; может, это и к лучшему; сначала — к нам в Боблово. Это я не могу понять, — осторожно писала Феозва Никитична из Петербурга мужу в Боблово, — куда мы их всех разместим? И там не будет нам отдыху, а главное — прислуге каждый шаг лишний труден. Да и в самом деле — обе (скорее всего горничные. — М. Б.) такие хилые…» Как бы то ни было, Дмитрий Иванович принял родственников с отменным радушием. Отныне он будет держать молодых Капустиных в поле зрения: следить за успехами, платить за книги. Что касается Нади, которую дядя выделял из всех своих племянников и племянниц, то он взял на себя также оплату ее учебы в гимназии.