На Масленицу, в конце февраля 1606 года, царь Дмитрий перенес военные забавы под Москву, в Вяземы, где устроил взятие снежного городка. Он заставил свою немецкую стражу брать крепость из снега, внутри которой сидели русские князья и бояре. Единственным оружием были снежки. Царь Дмитрий сам предводительствовал иноземным войском и лихо взял штурмом крепость, которую обороняли его воеводы («немцы» коварно утяжелили снежки разными предметами, грозя превратить забаву в побоище). Самозванцу так понравился его успех, что он произнес, обращаясь к воеводе снежного городка: «Дай Бог, чтобы я так же завоевал когда-нибудь Азов в Татарии и так же взял в плен татарского хана, как сейчас тебя» ⁶³. Известно, что взятие Азова станет делом Петра I только 90 лет спустя, причем он также будет проводить подготовительные «Кожуховские маневры» перед этим походом.

Даже веселясь, царь Дмитрий Иванович не забывал о целях будущего похода. Подготовка к нему заняла всю зиму 1605/06 года. Царь полагал, что его жена Марина Мнишек успеет приехать в Москву со своим отцом сандомирским воеводой Юрием Мнишком еще до начала поста и весенней распутицы. Когда стало ясно, что этого не произойдет, царь написал угрожающее письмо своему тестю воеводе Юрию Мнишку, которое едва не стало поводом для разрыва. Узнав, что свадебный поезд может приехать в Москву только после Троицына дня, то есть чуть ли не в середине июня 1606 года, царь Дмитрий сообщал тестю: «И ежели бы так случилось, сумневаемся, дабы милость ваша нас в Москве застал; ибо мы с Божиею помощию скоро, по прошествии Пасхи (после 20 апреля. — В. К),путь восприят намерены в лагерь, и там через все лето пребывать имеем» ⁶⁴.

Вряд ли бы Дмитрий исполнил свою угрозу. Но ссылка на предстоящий поход тоже не была блефом. Часть поместной конницы готовилась выйти весной в назначенные для службы города, а другая, из дальних городов, например Великого Новгорода, собиралась под Москвой. Новые отлитые мортиры стояли в Китай-городе как напоминание о готовности к войне, а у самых ворот Кремля люди развлекались тем, что измеряли величину «большого и длинного орудия, в котором рослый мужчина может сесть, не сгибаясь». («Я сам это испытал», — напишет один из польских дворян в свите Марины Мнишек ⁶⁵.)

Базой будущего похода стал Елец. О том, что именно туда отправляются все новые и новые крупные орудия, мортиры и пушки, было хорошо известно даже немецкой охране царя Дмитрия Ивановича. Автор «Московской хроники» Конрад Буссов рассказывал об этих военных приготовлениях царя Дмитрия: «Зимой он отправил тяжелую артиллерию в Елец, который расположен у татарского рубежа, намереваясь со всем этим навестить следующим летом тамошних татар и турок». О посылке в Елец «амуниции, припасов и провианту» писал Исаак Масса: «Все это свозили туда, чтобы сопровождать войско, так что к весне запасли много муки, пороху, свинцу, сала и всяких других вещей на триста тысяч человек, и было велено все сберегать до его прибытия». Наконец, в русских источниках тоже упоминается подготовка весеннего крымского похода и посылка «на Украйну во град Елец с нарядом и со всякими запасы» ⁶⁶.

Около 1 марта 1606 года уже были расписаны воеводы будущих полков, собиравшиеся по двум росписям — «украинной» и «береговой». Царь Дмитрий Иванович возвращался к традиции, прекращенной в 1599 году указом Бориса Годунова, и снова назначил главного воеводу большого полка в Серпухове и расставил полки в городах по реке Оке. Первым воеводою большого полка был назначен боярин князь Федор Иванович Мстиславский. Если бы поход состоялся, то ему были бы приданы полк правой руки в Алексине во главе с боярином князем Василием Ивановичем Шуйским и передовой полк в Калуге под командованием его брата боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Князья Шуйские снова заняли подобающие им места во главе полков русской армии и больше не вызывали никаких подозрений у царя Дмитрия Ивановича. Сторожевой полк в Коломне возглавил боярин князь Василий Васильевич Голицын, а полк левой руки в Кашире — его брат князь Андрей Васильевич Голицын. Младший из братьев Шуйских — боярин князь Иван Иванович Шуйский — был назначен в большой полк Украинного разряда в Мценске.

Итак, вся верхушка Боярской думы должна была в конце весны — начале лета 1606 года покинуть Москву. Это могло сильно испугать бояр Шуйских и Голицыных, не знавших, что ждать от такого назначения. Не случайно потом как на одно из главных оправданий майского переворота ссылались на запланированное «Расстригой» убийство всех бояр во время их отъезда из Москвы «бутто для стрельбы» в воскресенье 18 мая 1606 года. При этом приводились слова, якобы произнесенные свергнутым самозванцем: «А убити де велел есми бояр, которые здеся владеют, дватцать человек; и како де их побиют, и во всем будет моя воля» ⁶⁷.

Лед недоверия между царем и его боярами так и не был растоплен до конца. Молодой царь, никого не ставивший вровень себе ни по уму, ни по знаниям, ни по воинским умениям, должен был казаться боярам, привыкшим к чинному и размеренному этикету Кремлевского дворца, выскочкой, испорченным своими «литовскими» советниками. Автор биографической книги о Лжедмитрии 1 Р. Г. Скрынников считал, что «главной чертой Отрепьева была его приспособляемость. Царствовать на Москве ему пришлось недолго, и главная задача, поглощавшая все его силы и способности, заключалась в том, чтобы усидеть на незаконно занятом троне» ⁶⁸. Это рассуждение основано на знании последующих событий. Между тем очевидно, что у самого Дмитрия не было никаких сомнений в отношении своих прав на московский престол. Он намеревался править долго и не просто удержаться на троне, а переделать оказавшуюся в его власти страну.

Недовольными и ущемленными чувствовали себя не только шляхтичи из польской свиты царя. Боярская дума тоже имела основания для обид, так как была устранена от участия в делах с Речью Посполитой. Ее совет оказался лишним на этом направлении внешней политики Московского государства. Царь сам знал, как ему действовать, и странно было бы, если бы он посвятил кого-то в свои тайные договоренности с воеводой Юрием Мнишком. Поэтому московские бояре должны были испытать некоторое недоумение, когда к ним, нарушая дипломатическую традицию, напрямую обратился с письмом один из сенаторов Речи Посполитой Юрий Мнишек.

Присланного от него в посланниках Яна Бучинского Боярская дума принимала 21 августа 1605 года по дипломатическому этикету: спрашивали о здоровье, звали гонца к руке, принимали грамоту, выслушивали его речь, говорили ответные речи и, наконец, послали своего гонца Петра Чубарова с ответной грамотой.

Из письма сандомирского воеводы бояре узнали, что он «помощником был царю его милости в дохоженье господарьства, правам прироженым ему належачого». На «похвалу» и «дякованье» (благодарность), выраженные Юрием Мнишком, бояре отвечали тем же, наказывая Петру Чубарову 21 сентября 1605 года: «И мы… бояре думные и все рыцерство московское, грамоту твою приняв любительно, выслушали есмя, и тебя, пану-раду Юрья Мнишка, в том похваляем и о том тебе дякуем, что ты о великом государе нашем цесарском величестве преж сево об нем государе радел и промышлял, да и ныне радеешь и доброхотаешь, и вперед по тому же хочешь радети и ему великому государю нашему цесарскому величеству служити хочешь» ⁶⁹.

Уже первые дипломатические контакты с Речью Посполитой после воцарения Дмитрия Ивановича стали существенным отступлением от традиции во многих смыслах. Грамота воеводе Юрию Мнишку была отправлена от имени первых двух бояр князя Федора Ивановича Мстиславского и Ивана Михайловича Воротынского с упоминанием дополнительных титулов наместников Владимирского и Нижегородского, употреблявшихся обычно в дипломатическом протоколе, а также запечатана боярскими печатями. Очевидно было, что царь Дмитрий хотел поощрить сандомирского воеводу за оказанную поддержку, но планы будущей женитьбы на Марине Мнишек пока еще должны были держаться в тайне. Убеждает в этом то, что царь Дмитрий Иванович намеренно изъял всю переписку по этому делу из ведения Посольского приказа, перепоручив ее личной «канцрерии» и своим польским секретарям. Кроме того, посол в Речь Посполитую дьяк Афанасий Власьев, отправленный для получения согласия короля Сигизмунда III на брак Дмитрия Ивановича с Мариной Мнишек, должен был говорить об этом in secretis.Как это ни покажется неожиданным для тех, кто уверен в версии польского происхождения самозванца, царь Дмитрий всерьез опасался, что «панну» Марину к нему не отпустят.