— Что? — всхлипнула Александра, роясь в сумке в поисках носового платка.
Он подошел поближе и хорошенько ее встряхнул.
— Ты так и не поняла, что оказалась в весьма серьезной ситуации? Обвинение в киднэпинге — это не шутка. — Он опять ее встряхнул, но она снова всхлипнула и продолжала искать платок. — У тебя могли быть большие неприятности.
— Я знаю. — Она нашла, наконец, платок, вытерла глаза и улыбнулась. — Поэтому-то я тебе и позвонила, Райли. А ты был просто великолепен…
— Великолепен? — взревел он. Он отошел от нее, расслабляя узел галстука и расстегивая верхнюю пуговицу. — Да меня могли обвинить в неуважении к органам власти! И все из-за тебя… — Он обернулся и направил на нее свой указующий перст. — Тебе непременно надо было изображать из себя Мэри Поппинс, чтобы защитить пожилую невротичку и глупую девчонку, которой следовало бы еще учиться в школе, а не обзаводиться ребенком. Тебе не приходит в голову, что все могло бы кончиться судебным иском? Нет, тебе надо было обязательно впутаться, вместо того, чтобы дать этим идиотам самим расхлебывать то, что они заварили.
— Мне тоже так сначала показалось, но потом стало жалко бедную Пэм. Я не хотела, чтобы ее обвинили в том, что она подкинула ребенка. Ты же знаешь, как поступили бы в полиции, а Пэм оказалась вполне способна оградить несчастную мать Джефа от неприятностей.
— Бедная Пэм! Несчастная мать Джефа! — Райли даже всплеснул руками. — Что за бред! Девчонке не следовало иметь ребенка в ее возрасте, а твоя несчастная миссис Браун — просто чудовище!
— Согласна, — кивнула Александра, — но, думаю, только потому, что ей хотелось иметь дочь, а ее у нее не было. Это, должно быть, ужасно — так сильно что-либо хотеть…
Райли, шагая по комнате, снял жилет. Что он еще снимет, с опаской подумала Александра, на нем и так остается не так уж много одежды. Он закатал рукава рубашки и посмотрел на Александру в упор. Этот взгляд был, видимо, рассчитан на то, чтобы привести ее в чувство, но она лишь восхитилась его мускулами и большими руками с красивыми тонкими пальцами, когда он закатывал рукава, а до этого расстегивал пуговицы на манжетах.
— Я была уверена, Райли, что ты мне поможешь выпутаться. И не только мне — всем нам. И ты это сделал, — похвалила она его.
Ее заявление, однако, возымело на Райли обратное действие.
Он стал чернее тучи. Положив ей руки на плечи, голосом, полным ярости, он сказал, чеканя каждый слог:
— Я юрист. Мой отец был юристом, как и его отец, не говоря уже о мужчинах в семье моей матери. Я в ответе за их репутацию, равно как и за свою собственную, а я солгал. Я ввел в заблуждение представителей власти. Тебе грозило обвинение в киднэпинге, а я позволил тебе разорвать эту проклятую записку на глазах у полиции и врать, врать, врать…
Он сжал ее плечи и посмотрел ей прямо в лицо.
— Тебе совсем не обязательно кидаться в каждый горящий дом, Александра. Это чистой воды эгоизм — думать, что ты героиня, которая спасает всех, кто сам портит свою жизнь.
— Это нечестно, — прошептала Александра, побледнев.
— Если бы я сегодня не вмешался, ты бы сейчас сидела в каком-нибудь кафе и сочувствовала бы молодым супругам, предлагала бы им свою помощь, то есть практически призывала бы их положиться на тебя, если в их семье случится очередной кризис. И вот что забавно — эти кризисы почему-то случаются именно тогда, когда есть кто-то, кто стоит за кулисами и готов взвалить на себя эту ношу. Не понимаю, зачем тебе это надо…
— Я не ослышалась? Райли Темплтон чего-то не понимает?
— Может, это твой способ как-то выделиться, потому что у тебя нет таланта, которым обладают твои родители?
Это был удар ниже пояса.
— Ты прав, — сказала она довольно спокойно, хотя боль в сердце была почти невыносимой. — У меня нет таланта, но ты ошибаешься, если веришь той чуши, которую напечатали в газетах. Они вручили медаль самозванке. Я увидела горящий дом и даже хотела пройти мимо.
— Александра, — сказал он с горечью в голосе, — это была всего лишь метафора. Я и не думал сомневаться, что ты спасла этих…
— Я помню, что была страшно зла, потому что никого поблизости нет и мне придется… что-то делать. — Она спешила высказаться, потому что стыд жег ее душу с того самого дня. — Я не хотела ввязываться.
— Пожалуй, я начинаю понимать, — кивнул Райли.
— Я помню, как закричала: «Кто-нибудь есть в доме?» Помню, как подумала: «Хоть бы мне не пришлось заходить внутрь, ведь у меня аллергия на дым».
— Поэтому, — подхватил Райли, — когда тебе подкинули ребенка с запиской матери, ты решила «ввязаться», чтобы загладить свою вину.
— Если бы кто-нибудь оказался рядом — хотя бы кто-нибудь, — я бы этого не сделала, во время церемонии вручения медали я ждала, что меня разоблачат, как самозванку. Можешь называть меня трусихой, а можешь — лицемеркой за то, что взяла медаль, которую не заслужила, но не смей называть меня героиней!
Райли рассмеялся, закатив глаза. Такой реакции она не ожидала.
— А на меня ты разозлился потому, что проявил человечность вместо того, чтобы следовать букве закона. Но я-то в этом не виновата.
— Неужели?
Неожиданно он обнял ее за талию и властным движением привлек к себе. Она не сопротивлялась. Только вдохнула его запах и заглянула в его невероятные глаза. А он, не отрывая взгляда от ее губ, сказал приглушенным голосом:
— Как бы ты к этому ни относилась, тебе следовало сказать в полиции про медаль.
Ее пальцы скользнули за ворот его расстегнутой рубашки. Как восхитительна его фигура, какие мускулистые плечи! Машинально она ответила:
— Мне показалось, что к делу это не относится.
Райли стал гладить свободной рукой ее обнаженное плечо. Александра вздрогнула.
— Точно так же тебе показалось не относящимся к делу то, что в моем кабинете висит портрет моего отца, написанный твоей матерью.
— А это-то при чем?
Райли провел губами по ее плечу, сдвинув бретельку.
— Такие вещи могут многое значить. Например, что не надо каждый раз начинать с нуля. На этом мир стоит.
— Не понимаю, как связать медаль с делом о киднэпинге. — У нее немного перехватывало дыхание от прикосновения его губ. — Если бы я сказала, что портрет твоего отца написала моя мама, разве ты охотнее взялся бы мне помогать?
Губы Райли продолжали свой путь вниз.
— Это был бы своего рода знак судьбы, который ты могла бы обернуть в свою пользу. Твоя мать написала портрет моего отца задолго до того, как мы с тобой встретились. В этом есть какая-то скрытая связь, почти мистика. Возможно, тот факт, что наши имена были рядом в записке, показался бы нам менее безумным. Будто это судьба или что-то вроде этого.
Ему, наконец, удалось стянуть пониже бретельки, а с ними и тонкий топик. Он начал осторожно опускать ее на стол, смахнув свободной рукой все лежавшие на нем бумаги. Они упали на пол с шорохом, напоминающим шум голубиных крыльев. Другой рукой он обхватил ее грудь и стал большим пальцем гладить кругообразными движениями сосок. Дыхание Александры стало прерывистым. Почувствовав за спиной край письменного стола, она откинулась немного назад.
— Всегда надо пользоваться своим преимуществом, — повторил он охрипшим голосом.
— О, Райли, — выдохнула она, выгибая спину и запуская пальцы в его густые волосы.
Откуда-то из другого мира донеслись приглушенные звуки включенного телевизора. Звук все усиливался. Через полуоткрытую дверь уже можно было различить слова:
— …оставить этот кабинет напоследок, не возражаете? Мой сын часто задерживается и…
Александра застыла. Райли вскочил и коротко выругался. Сорвав Александру со стола, он начал поспешно застегивать пуговицы и приглаживать волосы.
— Надо срочно найти ей какое-нибудь занятие, — буркнул он. — Восхождение на Эверест, кругосветное путешествие, — все что угодно, только бы она перестала заботиться обо мне. Сколько же у нее энергии!
Александра между тем судорожно приводила себя в порядок. К тому моменту, когда Фиона Темплтон открыла дверь и вошла, неся пакеты с едой, Райли и Александра стояли по разные стороны письменного стола.
