– А ну-ка, люди добрые, к судье их всех! – предложил чей-то задорный голос.

Алёне показалось, что не голос это, а жадный лязг ножниц, перерезавших ниточку, на которой болтается ее бестолковая судьба. И в этот самый миг:

– У-у-у!!!

Вой, который украсил бы любой фильм о первобытных ящерах, перекрыл шум готовящейся расправы. Купчиха, бессознательно вертевшая в руках только что купленную шкатулку, отшвырнула покупку, попутно разметав стоявших рядом бедолаг. Уставилась на собственный палец – багровый, вспухший – и голосила, голосила. А проклятая вещица, ожившая в недобрый час, скакала и вертелась перед ней, набрасывалась на подол, клацала окованной крышкой, будто челюстями, да еще и подпрыгивала, норовя укусить. Какой-то смельчак подступился было к агрессорше, но та стремительно развернулась, цапнула его за ногу и тут же отскочила, не давая прихлопнуть себя сапогом. Начался сущий бедлам: отовсюду неслись визги и заклинания, кто-то, кажется, валился в обморок, но Алёне было не до подробностей. Едва атака шкатулки отвлекла от нее внимание толпы, она ввинтилась в просвет между телами и рванула через базарную толчею, петляя как заяц.

Главной тайной этого щедрого на загадки дня остался вопрос о том, как ей удалось унести ноги. Давно стихли выкрики и топот преследователей, но Алёна уверилась в своей безопасности лишь после долгого кружения по задворкам и переулкам города. Задыхаясь от бега, а того пуще от пережитых страхов, она остановилась на дальней окраине, у Ничьей рощи. Роща почиталась живой реликвией, и просто так, без нужды, шастать по ней не полагалось. Посреди рощи стояло озерко очень чистой и очень темной воды – точь-в-точь синее фарфоровое блюдце. Парадоксальное озерко. Оно находилось на вершине холма, питаясь водой, поднимающейся снизу вверх. Из него истекал тонкий ручеек, уловленный людьми в мраморную канавку, которая отводила таинственную синюю воду прямо в палаты Двенадцати и Тринадцатого.

Конечно, все могло быть куда проще. Озеро наверняка подпитывалось артезианской водой, выходящей из-под земли под давлением, очищалось в слоях фильтрующих пород и попутно окрашивалось неким минералом. Но местные твердо знали: вода в озеро приходит самотеком из Большого источника, скрывающегося в чащобе Леса колдуний, да так ловко скрывающегося, что найти его простому человеку нечего и пытаться, потому как источник зачарованный, там исчезнет, тут появится. Как бы то ни было, озерко имелось, защищенное всеобщим пиететом. Деревья здесь росли тоже особые, густо облиственные почти от самых корней. Отличное безлюдное местечко, где можно пересидеть до сумерек. Угроза вроде бы миновала, но после недавних неприятностей Алёне не улыбалось засветло возвращаться к Дереву перехода на поле мимо того самого базара.

Входя, а точнее, втискиваясь в рощу между густо растущими деревьями, Алёна почувствовала, что с бабушкиной подвеской у нее на груди что-то происходит. Камень (может, и не камень, но другого названия у нее не было) нагрелся и заплясал на цепочке, щекоча кожу. Она вынула его из-за пазухи. Кристалл мерцал, будто в глубине его затеплили огонек. Налицо все признаки места. Именно так – просто местом – в бабушкиных записках называлась точка перехода, нечто вроде прокола между двумя мирами, каждый из которых словно бы не существовал по отношению к другому.

Странное открытие – и тревожное! Никакого места здесь не было, Алёна знала это наверняка, и не только из записей. Она не раз наведывалась в Ничью рощу – очень уж нравились ей умиротворяющая тишина и вкус священной водички, – и жизни в подвеске наблюдалось не больше, чем в булыжнике. А вдруг кристалл сломался? Ну, утратил силу? Что с ней будет, как она вернется домой?!

Алёна бесцеремонно распихала мягкие ветки, облапившие ее со всех сторон, вырвалась из вечнозеленых объятий к озеру... Озера не было. Осталась только каменная чаша, почти правильной формы углубление в земле. Толстый слой лилового ила скрывал дно, в нем медленно корчились серебристые существа, отдаленно напоминающие рыбок, и снизу вверх уже поднимался слабый запах гниения. Алёна подбежала к самому краю чаши. Брызнули слезы, скрадывая детали трагедии на дне исчезнувшего озера, но ей показалось, что несколько бывших его обитателей заметили ее и тянут, тянут к ней из последних сил крохотные прозрачные ручки. Слишком глубоко, слишком крутой спуск, им не помочь! То ли от потрясения, то ли от испарений закружилась голова, ее сильно качнуло над ямой. Край обрыва предательским ручейком камешков убежал у нее из-под ног. Но в это самое мгновение полыхнул кристалл на шее. Заработал переход, подхватил ее, и вместо лиловой слизи на дне провала падающую Алёну встретило спасительное лиловое сияние.

Никогда еще вонючая кишка под мостом не казалась ей такой гостеприимной, царящие в ней вечные сумерки, где скользят, будто заблудшие души, тени торговцев, никогда не были притягательней. Алёна понеслась к метро, в равнодушную толпу. Впервые в жизни она наслаждалась сутолокой. Здесь ей ничего не угрожало. А на другую сторону, где творится какая-то чертовщина, – нет уж, туда она больше не сунется.

Сразу две ошибки в прогнозе. И ей оставалось совсем немного времени, чтобы в этом убедиться.

Макар проснулся раньше будильника, будто мягкая лапища судьбы дружески пихнула его в плечо. Полежал, прислушиваясь. Было еще очень рано – часов девять утра, самое большее. Глубокую лоджию (единственное достоинство занюханной квартирки на первом этаже) густо заплетал хмель. Каскад листьев не давал распоясаться летнему солнцу, скрывал Макарово жилище от любопытствующих бездельников, коих в пору отпусков полным-полно в любом дворе, и даже, казалось, смягчал звуки. Четверо неутомимых подростков уже продолжали нескончаемый футбольный поединок, прерванный накануне из-за полной темноты, но даже их пронзительные вопли, пройдя через живую преграду, облагораживались до вполне терпимого уровня. И вообще, юные футболисты были ни при чем, не они его разбудили. Макар приоткрыл было глаза и вновь зажмурился, решив поблаженствовать еще минутку-другую. Обычно это оканчивалось лишними двумя часами сна, но на сей раз умиротворяющая дрема не прилетела. Что-то новое в Макаре проснулось первым, а теперь будило и его, настойчиво требуя внимания. Нечто похожее он испытывал, продрыхнув все утро и часть дня, – неуспокоенность, душевную почесуху. Но сегодня внутреннее беспокойство не окрашивалось в унылые тона морального и физического разложения. Он чувствовал себя бодрым, энергия так и напирала изнутри – того и гляди, подхватит и помчит неведомо куда и зачем.

Он рывком сел в кровати. Увидел сперва собственные ступни, торчащие из-под мятой простыни, затем сброшенное с дивана на пол покрывало, а дальше комнату, равномерно заполненную всяческим барахлом, будто его кто граблями разровнял. Бардак волной подкатывался к стеклянной двери, выплескиваясь в лоджию уже на излете. Там начиналось другое царство – листьев, света, движения, голосов. Оно пробивалось в Макарово логово облаком золотой пудры, наколдованной солнечными лучами из самой обычной пыли. И казалось, это заглянула к нему по неведомой надобности некая высшая сущность, таинственный гость, лишенный формы и веса, но наполненный упругой волей – вошел без спросу и ждет, молча, с неисчерпаемым божественным терпением.

Макар потряс головой. Что за чушь в башку лезет! Вскочил ни свет ни заря. Философствует. Взыскует высшего предназначения. Тоже мне рыцарь в семейных трусах. Что, спрашивается, должно приключиться, чтобы, заснув беспечным двадцатипятилетним тихоней-редактором, проснуться эдаким избранником судьбы?

Ответ пришел незамедлительно. С Макаром приключилась девушка его мечты. А с самой девушкой приключилось чудо – или, может, беда. Исчезла девушка. Пропала. Нет, само по себе это обстоятельство Макара не удивляло. Сколько уже красавиц уверенной походкой пересекли его жизненный путь, растворившись в золотом мареве, где ему не было места. К такому повороту событий он давно привык. Поражало другое – способ, избранный дивной незнакомкой для того, чтобы выпасть из его судьбы. Все предыдущие исчезали фигурально, эта же – в самом буквальном смысле слова. Растаяла в воздухе прямо у него на глазах. За какую-то секунду! Макар не пил горькую, не курил сладкую, не баловался галлюциногенами. Даже успокоительных не принимал.