Он заметил легкую дрожь и не знал, когда она началась. У неё или у него? Вздох. У них было одно дыхание на двоих.

— Я не могу.

— Мы можем позвонить и сказать, что тебе что-то помешало, что…

Она отрицательно покачала головой. Они замолчали. Горм не знал, что ему делать с руками. Он выпрямился на сиденье и снова положил их на руль. Вцепился в него, чтобы удержать себя на месте.

— Ты мне тогда не позвонила?

— Я звонила, два раза, — пробормотала она, не поднимая головы. — Какая-то женщина сказала мне, что тебя нет в городе.

— Женщина? — В нем шевельнулось бешенство.

— Да.

— Старая или молодая?

— Я же ее не видела.

Неужели это случайно? Вот так случайно оказываются в аду? — подумал он и, постучав костяшками пальцев по рулю, повернулся к ней.

— Она говорила на диалекте?

— Да, по-моему, на южном.

— Что она тебе сказала?

— Уже не помню. Мне было так стыдно.

Руфь чуть шевельнулась и прикусила губу. Горм не мог больше сдерживаться.

Когда он прижался губами к ее губам, она замерла. Потом он почувствовал, что она отвечает на его поцелуй. Безудержная, трепетная страсть заставила его уплыть с ней далеко-далеко. Он запустил обе руки в ее волосы. И держал ее, пока они плыли вместе.

Ее руки у него на шее, под воротничком рубашки. Это прикосновение сделало его непобедимым. Не успев подумать, он обхватил ее, он должен был узнать ее всю. Главное, обнаженную кожу на шее и на плечах.

Он поцеловал ее в ямку на шее. Ощутил губами удары пульса. Потом груди под тканью платья. Он прижался к ним лицом. Твердые и горячие. Он мог бы заполнить ладонь ее грудью. Но сдержался.

— Мы с тобой еще встретимся? Когда ты опять приедешь в город?

— Не стоит. Ни тебе, ни мне от этого легче не станет, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею.

Он немного отстранил ее от себя и стал водить кончиками пальцев вокруг ее губ. Она долго сидела неподвижно с закрытыми глазами. Густые ресницы лежали на тонкой матовой коже.

Когда Руфь ушла, Горма охватил гнев. Он так и не узнал, что она думает. Нужно было спросить, какого черта она вышла замуж. Мысль о том, что у нее есть муж, который в эту минуту, может быть, сжимает ее в объятиях, вызвала волну черной ярости, вершину которой венчала невыносимая пустота.

Нужно было заставить ее пойти с ним. Ведь они принадлежат друг другу. Неужели она этого не поняла?

В злости он дал газ и вернулся обратно к Турстейну. Ему нужно было выпить. Нужно было смеяться. Что угодно!

К нему подбежала Турид и стала просить дать ей прокатиться на его «вольво».

— Ты отвез ее прямо домой? Почему тебя не было так долго?

Она была золотисто-коричневая, глаза сияли. До них доносился гул голосов и смех.

Горм не ответил. Он вспомнил, что кое-что привез, и пошел за пакетом из винного магазина. Турид повисла у него на руке. Аромат ее духов окутал его. Оставалось только покориться ему. Гости уже смотрели на них. Он чувствовал это затылком.

Открыв крышку багажника, Горм ощутил запах пороха и трубочного табака. Там еще лежали отцовские охотничьи сапоги и куртка. Трубка выпала из кармана. Горм положил ее и быстрым движением застегнул молнию.

— Пожалуйста, на усмотрение хозяина, — сказал он, когда они с Турид поднялись на веранду.

Турстейн взял бутылку и радостно хохотнул. Потом налил им два бокала виски и хлопнул Горма по плечу. Они чокнулись, виски ярко вспыхнуло. Турстейн начал излагать свои соображения относительно опта.

Горм был не в состоянии следить за его мыслью, но не хотел обидеть друга, поэтому он переменил тему разговора и объявил, что хочет перетанцевать со всеми дамами. Это вызвало благожелательный смех.

Дам было много. Горм мог бы танцевать всю ночь. Но, к сожалению, у них не было лиц. Ни у одной из них не было ничего, что напоминало бы лицо. Лишь складки кожи, зубы, духи. Ну и еще, конечно, волосы. Их пронзительные голоса напоминали звук сварки в пустой нефтяной бочке.

— Он не хочет дать мне покататься на своем автомобиле, — пожаловалась Турид и толкнула Горма в грудь, когда он танцевал с одной из учительниц.

Турстейн вмешался и потребовал, чтобы Горм сейчас же показал Турид свой «вольво».

— Что тебе стоит, — сказал он.

Горм понимал, что это безумие. Что он пьян. Они ехали по пустынной дороге, посыпанной гравием, потому что Турид до смерти захотелось полюбоваться природой. Однако природой это не ограничилось. Потому что в конце концов ей понадобился он сам.

Потом оба почувствовали неловкость. Она лежала с обнаженной грудью и смятой вокруг талии юбкой. Он — со спущенными на щиколотки брюками и в рубашке с оторванными пуговицами.

Наконец они вернулись к машине, он накинул на нее свою куртку. Начинало светать. В углу рта у нее был прыщ, которого он раньше не заметил. Ничего страшного. Но ему больше не хотелось ее. Она привлекала его не больше, чем киноафиша после того, как он уже посмотрел фильм. Он потерял интерес к этому фильму.

Кроме того, она была девушкой Турстейна. В море его за такое избили бы. Как поступают на берегу, Горм не знал. Они с Турстейном были одинаково сильные. Но дружба, или как еще можно назвать отношения между ними, на этом бы кончилась, если бы они с Турид все рассказали Турстейну. Горм чувствовал, что у него не хватит на это мужества. Во всяком случае, сегодня.

В машине Турид опустила козырек от солнца, на обратной стороне которого было зеркало. Накрасила губы, попудрилась. Горм смотрел в сторону. На море. Там было пусто.

Он подумал, что надо спросить Турид, не жалеет ли она о случившемся. Но ее лицо не выражало сожаления, и потому он только спросил, хочет ли она вернуться на вечеринку. Собственно, надо было спросить, хочет ли она вернуться к Турстейну, но он не спросил. Она сказала, что хочет домой.

Она жила в зеленом доме, каких было много в этом разбомбленном во время войны городе. Дом Горма уцелел. Это просто чудо, обычно говорила мать. Грешно было говорить о безобразии этих выстроившихся в ряд, похожих на казармы домов. В них было что-то героическое. Во всяком случае, для тех, кто знал историю. Если кто-то признавался, что не имеет понятия о том, что тут произошло во время войны, его презрительно ставили на место: «Ты ничего не знаешь? А ведь этот город был буквально сметен с лица земли немецкими бомбардировками!»

Турид жила в мансарде. Она показала ему свое окно. Оно было открыто и могло хлопать от ветра. Хозяину это наверняка не нравилось. Но он помалкивал.

Турид выбралась из машины и вопросительно улыбнулась Горму. Он не знал, что сказать ей.

— Мы еще увидимся? — спросила она.

— Вместе с Турстейном?

Она покраснела.

— Нет, я с ним порвала.

— Как это понимать?

— У нас с Турстейном никогда не было ничего серьезного.

Горм вспомнил, что из-за нее Турстейн бросил Берген и вернулся в город, но промолчал.

— Давай завтра сходим в кино? — предложила она.

— Ну-у… — протянул он.

— В восемь часов? В «вольво»?

— В «вольво».

Она широко улыбнулась, и прежде чем скрыться в дверях, обернулась к нему. Он дал газ.

Вообще, ему хотелось поехать прямо домой, но он заехал к Турстейну, чтобы сказать, что Турид уже дома. Один из лётчиков жарил на кухне остатки мяса. Он был в отличном настроении и объявил, что они уложили хозяина спать.

Горм написал записку и положил ее на столик в прихожей.

«Спасибо за вечер! Турид доставлена домой.

Горм».

Это было самое подлое сообщение из всех, какие ему приходилось писать. Но Турстейн, хоть и не ходил в море, должен понимать, что гитара не идет ни в какое сравнение с «вольво». Тем более, в глазах Турид в тот вечер.

Окно было расположено высоко, и света от него было безнадежно мало, как будто Руфь карали за то, что она использует спальню не только для сна.