— У нас несчастная семья, — сказала Эдель, словно угадав его мысли. Потом она отодвинула тарелку подальше от края стола и беспомощно посмотрела на Горма.

Несмотря на все, что тут было сказано, ему невольно стало жалко ее. «Она моя сестра, — с удивлением подумал он. — И хоть она пытается показать, будто отец принадлежит только ей, она знает, что это совсем не так».

— В нашем доме что-то прогнило насквозь. Я чувствую это по себе. Она умрет, это точно.

Эдель склонилась над столом и уронила голову на руки. Плечи ее тряслись. Горм осторожно тронул ее за плечо, прислушиваясь, как Ольга бренчит приборами в буфетной. Он вдруг подумал, что, пожалуй, именно Ольге больше всего известно о каждом из них.

— Ты помнишь, чтобы мы когда-нибудь смеялись здесь, в этом доме? А? Ну-ка скажи!

— Сейчас маме хуже, чем нам! Ясно?

— Любой заболеет, прожив в этом доме всю жизнь, — всхлипнула Эдель.

— Нас никто не заставляет здесь жить.

— Тебя заставляют! — Она подняла на него глаза и перестала плакать.

Но лето прошло, а мать не умерла. Она спускалась по лестнице почти как обычно. Горм совершал с ней короткие прогулки.

Марианна приехала на несколько дней, чтобы проведать маму, как она сказала. В ней появилось что-то чужое и строгое. Она почти не говорила о Яне Стейне, за которого в прошлое Рождество вышла замуж. Зато много рассказывала о квартире в Трондхейме. О вещах. Она описывала матери свою обстановку, хотя мать не проявляла к этому большого интереса.

Однажды, когда разговор зашел о самочувствии матери, Марианна вспомнила, что она сестра милосердия.

— По вечерам температура может повышаться, — сказала она матери мягко, но решительно. Ее голос свидетельствовал о том, что ей известно, какие нужно говорить слова, думая при этом что угодно.

Несмотря на самоуверенность Марианны, Горм понимал, что ей живется несладко. Морщинки вокруг рта говорили не только о страхе за мать. Но она больше не хотела делиться с Гормом своими заботами. И никогда не звала его в свою комнату, чтобы поболтать, как в старые времена.

Эдель и Марианна уехали. Эдель — в Осло, чтобы изучать английский.

Отец опять почти все время пропадал в конторе. По вечерам он тоже уходил из дома. Одну или две субботы он провел в Индрефьорде.

Горм несколько часов в день занимался по программе. Если погода позволяла, они с матерью совершали прогулку, во время которой мать делилась с ним своими соображениями о его будущем.

— Когда ты уже окончательно вернешься домой, — говорила всегда мать.

И это «когда ты уже окончательно вернешься домой» представлялось ему бесконечной чередой прогулок от мола до виллы Гранде, внушая чувство бессилия и пробуждая угрызения совести.

Однажды, когда они гуляли по молу, мать попросила его быть с ней откровенным. Ее интересовало, не осталось ли у него в Бергене любимой девушки. Это смутило Горма не меньше, чем если бы она застала его в душе.

— Нет, — ответил он, вспомнив о Виви-Анн.

— После твоего отъезда в Берген тебе некоторое время приходили письма. Я, конечно, пересылала их тебе. Ведь ты их получал?

— Да.

— Они были от девушки, верно?

— Уже не помню, — солгал он, пытаясь вспомнить лицо Элсе. После двух лет это было трудно.

— Очень важно сделать правильный выбор, — сказала мать. Горм был согласен с нею, но промолчал.

В гавани стоял парусник под английским флагом. Они подошли поближе, чтобы рассмотреть его. Прекрасное судно. Не меньше сорока футов в длину. Красивый корпус.

Стоя на пристани под руку с матерью, Горм вдруг увидел на притолоке двери, ведущей в каюту, крепкую небольшую руку. Следом за ней появилась женщина. Ветер подхватил ее волосы. Горм мгновенно перенесся в аэропорт на много недель назад. Увидел руку Руфи Нессет, снимавшую с тележки чемодан.

Разочарование принесло ему почти физическую боль. Это была не она.

Горм не раз думал, что, может быть, Руфь живет в городе, вот только где? Не исключено даже, что они не раз разминулись на улице, не узнав друг друга. Могло ведь быть и такое.

Несколько вечеров подряд он заходил наугад в разные кафе, в одно за другим. Обойти кафе в этом городе было нетрудно. Мысль о том, что Руфь где-то здесь, рядом, и на этот раз, как всегда, лишила его покоя, но, скорее всего, Руфь прямо из аэропорта уехала на Остров.

По дороге домой Горм провел мать через Лёкку. Столб все еще стоял на своем месте. Горму было странно снова увидеть его.

Интересно, зачем Руфь летала в Лондон? Деревянный ящик, который был у нее в качестве ручной клади, походил на тот, с каким один художник разъезжал на велосипеде по Бергену. Может, она пишет картины?

Горм думал о ней все лето. Ее глаза отчетливо стояли перед ним. Особенно по утрам, когда он еще не совсем проснулся. Ему бы хотелось описать их словами. Только для себя. Если бы он нашел эти слова, он записал бы их. Свежие, незатасканные слова, которыми до него даже мысленно не пользовался никто.

Губы. Думая о губах Руфи, он вспоминал дикую малину, растущую за домом в Индрефьорде. Но они были тверже малины, и раздавить их во рту было невозможно.

— Горм, пора тебе начать работать в магазине, — сказал отец.

Они сидели за обедом, и мать только что заметила, что осень — грустное время года. Особенно для того, кто все лето был болен.

Горм понял, что начать работать в магазине ему следовало уже давно. Что отец только ждал, когда он достаточно повзрослеет, чтобы самому предложить это. И тут же понял, что отца раздражает то, что он до сих пор не чувствует себя взрослым.

— Когда? — спросил Горм.

— Например, завтра в восемь утра.

Они поехали в магазин вместе, и отец представил его всем служащим конторы и некоторым продавщицам, как будто они никогда раньше его не видели.

— Через год Горм займет свой пост. К тому времени он уже закончит торговое училище, — властно сказал отец.

Ровно в одиннадцать темноволосая дама принесла им булочки и кофе. Красивая, самоуверенная, в короткой юбке Горм не мог вспомнить, где он видел ее раньше.

— Это фрекен Берг, — сказал отец. — Она недавно сдала экзамен на адвоката, здесь она только на каникулах.

Через некоторое время фрекен Берг снова вошла и спросила, не хотят ли они венской сдобы.

— Сегодня, пожалуй, можно. Закажи и для себя тоже, — сказал отец и улыбнулся. Что-то в этом показалось Горму странным, он только не мог понять, что именно.

Отец показал ему план расширения магазина. Надстроить два этажа над главным зданием, сделать новую пристройку. Надо только разработать обоснование и получить разрешение коммуны. Отец опасался, что некие силы в муниципалитете будут противодействовать строительству нового флигеля, смотрящего на гавань.

— Есть люди, считающие, что фирма «Гранде & К°» и так уже достаточно велика, — многозначительно сказал отец. — Поэтому надо найти верных людей, чтобы они убедили городские власти, что это ошибка. Я не спешу. Всему свое время. Но сейчас, раз ты живешь дома, мне хочется, чтобы ты начал работать.

— Так ведь я ничего не умею, — сказал Горм.

— Я тоже ничего не умел. Но со временем ты привыкнешь, и все пойдет как по маслу. По-моему, для начала тебе следует основательно заняться бухгалтерией. Пока ты живешь дома, будешь работать в конторе каждый день с восьми до четырех. Твое рабочее место будет рядом с Хенриксеном.

— Но ведь там сидит фрекен Берг?

— Да, но она скоро уедет, — быстро ответил отец. — А пока я буду в отъезде, можешь сидеть в моем кабинете. Со всеми вопросами обращайся к фрекен Ингебриктсен. Она в курсе всех дел и всегда поможет тебе. Между прочим, в субботу я еду по делам в Осло.

В начале вечера Горм зашел в комнату Марианны. Он давно собирался туда наведаться, но ему не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его там. Теперь же мать спала, а отец задержался на работе.