— Да, законы всего.

— Законы всего. Подумай о том, что это значит. Руководствуясь разумом и сердцем и идя при этом на разные компромиссы, мы сделали то, что сделали. Мы остались верны своим убеждениям, верны себе. Мы ничему не изменили, не нарушили никаких законов. Мы нарушили бы их, если бы добровольно поступали вопреки чувствам и разуму.

— Ты только что оправдал, дорогой мой, любого, кто ворвется в наш дом, чтобы украсть драгоценности, изнасиловать и убить твою жену, — горько заметила она. — Если разум ему подсказывает, что он ничего от этого не потеряет, а прекрасной Кесы ему хотелось уже давно…

— Да, — прервал ее Готах.

— Что «да»?

— Оправдываю.

И Кеса поняла, что пытается объяснить ее муж.

Она долго молчала.

— Пожалуй… ты прав, — почти неслышно проговорила она, хмуря красивые брови и вглядываясь куда-то в глубь темной комнаты.

— А ты постарайся оправдать меня, — неизвестно зачем добавил Готах, — когда, увидев вломившегося и следуя голосу сердца и разума, я разобью ему голову канделябром. Ты согласна с тем, чтобы не рассматривать подобное событие в категориях добра и зла, справедливости или ее отсутствия, а лишь видеть в нем подтверждение естественно-математического закона, одного из законов равновесия?

Неожиданно она расплакалась, улыбаясь при этом сквозь слезы — впервые за долгое время.

— Ты умный, и я очень тебя люблю, — сказала она, размазывая слезу на щеке.

— Естественно и математически, — с добродушным сарказмом заметил он, касаясь губами другой слезы и едва сдерживая стон от нечеловеческой боли в ребрах. — Ни справедливо, ни несправедливо.

С трудом скрывая боль и необходимые для этого усилия, он встал рядом с кроватью.

— Ты пытаешься удержать равновесие, постоянно прыгая по расшатанным камням. — Готах порой бывал просто невыносим, пытаясь искать все новые сравнения, которые облекал в изящную форму. — А тем временем ты лишь теряешь силы. Стань на твердую почву и только потом приглядись к камням, оцени, какие из них шатаются, какие нет… Спи, а перед сном подумай, что нам делать дальше. Помечтай на сон грядущий.

— Но ведь того, что мы сделали, уже не изменишь.

— Это и не нужно. То, что мы уже сделали, крайне важно, поскольку кое-чему нас научило. Куда большую ответственность, Кеса, мы несем за то, что нам еще предстоит сделать, чем за то, что уже совершили. Думать о будущем… конструктивно. Так что думай о нем, ибо ты умна, и от твоих решений очень многое зависит. Утром скажешь мне, что ты придумала. И тогда я охотно с тобой поспорю.

Однако до следующего серьезного разговора дело дошло только три дня спустя.

В просторном саду царила прохлада. Песчаные дорожки извивались в тени деревьев, опоясывали несколько маленьких прудов, тянулись вдоль ровных живых изгородей. Красивый дом, прекрасный сад, работящая и верная прислуга…

По голубому небу медленно ползли белые облака. Кеса лежала на траве возле пруда и смотрела на небо, забавляясь бросанием камешков в воду. На ней было легкое домашнее платье из белого шелка с разрезами в нескольких местах, застегнутое золотой брошкой в виде бабочки на груди и подпоясанное цепочкой, немного похожее на те, что носили невольницы, хотя, конечно, выглядевшее намного изящнее. Смотревший на жену Готах вдруг вспомнил, что, когда он увидел ее впервые, на ней была очень похожая одежда… и ему стало тепло на душе.

Она не слышала, как он подошел. Не желая ее пугать, он тихонько кашлянул. Она оглянулась через плечо.

— О… да, — неожиданно серьезно проговорила она. — Посмотри на этот сад и дальше, на стены нашего дома… Видишь? А теперь сядь сюда, рядом со мной. Я как раз думала о доме, саде, прислуге… Еще я успела подумать о тебе, и ты сразу пришел. У меня есть все, и мне уже ничего не надо.

— Мне тоже, — сказал Готах, с некоторым трудом опускаясь на траву.

Осторожно коснувшись пальцем темной брови жены, он провел вдоль изогнутой линии.

— Буду вот так с тобой сидеть и сидеть, — добавил он. — Хоть до конца жизни.

— В самом деле? Или ты просто так говоришь? — столь же серьезно спросила она.

Он удивился.

— А ты?

— Я серьезно.

— Гм… — пробормотал он себе под нос и тоже посерьезнел, поскольку понял, что она имела в виду. — Я знаю, что ты сыта приключениями по горло, но…

— Не хочу слышать никаких «но». Я все бросаю, куда-то бегу… Здесь мой дом, мое убежище. Покидая его, я лишь причиняю вред себе и другим. Даже хуже, поскольку я не обычная женщина, а посланница. Я могу навредить… по сути, всему миру. Я нарушила равновесие Шерни, — тихо и спокойно, но весьма решительно говорила она. — Похоже, что ничего не случилось, но, возможно, достаточно было чуть сильнее пошевелить Полосами, чтобы…

— Кеса…

— Нет, — упрямо продолжала она. — Хватит с меня этих дурацких игр в спасение мира. Если сюда явится какой-нибудь спаситель, немедленно мне его покажи, а еще лучше сразу же вели спустить собак. Это будет актом милосердия, ибо Шернь действительно оставила меня в покое… но я знаю и помню слишком многое для того, чтобы наш гость угодил в переплет. Пусть лучше убегает от собак.

Хотя Готах и сумел проломить стену, но Кесе пришлось самой позволить ему решающий штурм. И она выиграла — но понесла потери, как обычно бывает в сражениях.

Она лишилась всей своей отваги.

Неожиданно она рассмеялась, ибо в этот день одно за другим осуществлялось все, о чем она говорила или даже только думала. Из-за живой изгороди выскочил большой лохматый зверь, вывалив из пасти язык, и радостно бросился к хозяйке, которой столь долго не было дома… Слишком долго для верного собачьего сердца.

Но несколько дней назад она появилась снова!

Кеса любила собак. У них было три, по имени Панцирь, Волна и Громбелард. Пес жадно напился из пруда и снова прыгнул на Кесу. Прижатая к земле посланница, смеясь и слабо обороняясь, позволила Громбеларду «поцеловать» ее в нос и щеку, после чего все лицо стало мокрым.

— А… фу! — сказал Готах, который тоже любил собак, но не чрезмерно. — Сперва он, потом я… Лежать! Громбелард, лежать!

Громбелард слушал своего хозяина так же, как и все собаки своих хозяев… если у них имелись, кроме того, и хозяйки. Он помчался по дорожке назад, обрадованный свистом слуги, который заботился обо всей своре. Этот хоть был умный, палку бросал! Не то что Готах. Грубиян, которого даже поцеловать нельзя.

— Сам видишь, — сказала Кеса, вытирая лицо, и Готах понял, что находится в положении проигравшего. Если аргументом мог оказаться даже пускающий слюни Громбелард…

— Ладно, — сухо бросил он, поскольку в состоянии был понять женское «нет, и все!». — Пусть будет так. Главное, что ты выздоровела. Не лежи на голой земле, ты все еще кашляешь, — сделал он ей замечание и, поднявшись, направился в сторону дома.

— Но… — проговорила она. — Ты… не сердишься?

Готах остановился и, возможно, впервые в жизни резко обратился к жене:

— Нет, посланница, я не сержусь. Я понимаю и отчасти принимаю к сведению твои доводы. Да, я разделяю твою точку зрения. Вот только по Просторам все еще бродит оплаченный нами охотник за головами. В Таланте ждут наши товарищи, если даже не друзья. Где-то еще тебя ждет вождь пиратского флота и князь пиратских островов, которому ты кое-что обещала…

— Но…

— …и если половина того, что о нем говорят, — правда, то этот человек однажды найдет этот дом, этот сад, твоих собак и тебя. И меня ждут… ты будешь смеяться… мои солдаты. Люди, которых я нанял за деньги, которые меня защищали, а теперь стонут в плену. Я не знаю, сколько из них живы, возможно, лишь один или двое, но это неважно. Нет, я больше не буду спасать мир. Я ухожу лишь затем, чтобы решить все эти вопросы. А потом я вернусь в этот дом, в этот сад, к этим собакам… И прежде всего — к тебе, Кеса.

Он пошел в сторону дома.

Любому, побывавшему при дворе императрицы в Кирлане, а затем приехавшему в Роллайну и сравнившему его с двором правительницы Дартана, сразу становилось ясно, где находится столица Шерера. Он без труда мог притворяться ясновидцем, пророча события и перемены, которые должны были наступить в течение ближайших пяти или десяти лет. Дворы обеих правительниц были очень похожи и вместе с тем разительно отличались. И тут и там по роскошным палатам перемещалась пестрая толпа домочадцев, урядников, просителей — но то были разные толпы. В Дартане все чего-то хотели, о чем-то хлопотали, сотнями честных и нечестных способов строили свое будущее, карьеру, добивались постов и почестей, пытались снискать благосклонность более высокопоставленных особ и ревниво берегли свои привилегии от менее высокопоставленных. В Армекте же царила атмосфера ожидания. Все откладывали все на потом; дворец достойнейшей императрицы напоминал дом, жители которого готовы в ближайшее время отправиться в путешествие и потому ничего не делают, поскольку это не имеет смысла. Сперва путешествие — потом все остальное.