– Ну и что, что он не пошел меня провожать позавчера! Может, может… может, ему отец строго наказал дома быть! Вот он и удрал куда-то раньше времени. Но в любом случае, вести себя, как сегодня, с его стороны было отвратительно! – вздохнула Лелька. – НЕ-НА-ВИ-ЖУ!

– Лучше бы ты с нами пошла вино пить за угол. Хобот был в ударе. Давно я так не смеялась… – Ритка мечтательно закатила глаза. И закашлялась.

– И еще долго не будешь. Хоть бы куртку надела – такой дубак на улице. Вот теперь и расплачивайся за свои амурные приключения.

– Да какие там приключения, – махнула рукой Ритка. – Ты же знаешь Хобота: ему все девчонки хором нравятся и ни одна в частности. Может, еще чаю?

– Все, чая в меня точно больше не влезет, – отставила пустую кружку Лелька. – Пойду я, ладно, выздоравливай. Спасибо за чай. И за мед.

– Лето началось. На фига нам Шиш с Хоботом? Мы себе гораздо лучше парней найдем, – заверила ее Ритка.

Лелька, думая о своем, кивнула и двинулась в прихожую. Ритка, прямо в пледе, пошлепала следом. И тут Лелька вспомнила, что со всеми этими треволнениями она совершенно забыла рассказать подруге о еще одном событии этого дурацкого дня…

Дело в том, что когда, выбив дверь, с выскакивающим из груди сердцем Лелька ворвалась в школьный гардероб, чтобы схватить свой плащ, она обнаружила, что… Что поверх ее зеленого плаща висит совершенно неизвестный ей черный пакет с чем-то объемным внутри.

Лелька впала в ступор. Еще каких-то два дня назад, на выпускном, кроме директора, завуча и всех прочих, кому положено выступать в этот знаменательный день, свое веское слово молвил и их школьный обэжэшник. Он в очередной раз напомнил ученикам об угрозе терроризма и действиях, которые немедленно следовало предпринять, едва только углядев поблизости какой-нибудь посторонний предмет – подозрительный сверток, сумку, ПАКЕТ.

С памятью у Лельки все было нормально. Со зрением тоже. Пакет явно был не ее, а потому, по определению, мог быть отнесен к подозрительным. Она посмотрела по сторонам. В гардеробе кроме нее никого не было. Шиш, Хобот, Тормоз и Мякишева за ней явно не погнались.

Лелька вспомнила про мерзкого Шиша и прочих, и ей тут же стало наплевать на угрозу терроризма. Если первой мыслью было отправиться к охраннику-вахтеру, чей пост находился слева от входных дверей, и сообщить ему о находке, то теперь она быстро улетучилась.

– Перепутал кто-нибудь, повесил случайно свой пакет на мою куртку, – вслух успокоила себя Лелька и все же с некоторой опаской аккуратно перевесила пакет на крючок справа.

Надела плащ. А потом… повинуясь какому-то хитрому бесенку, высунувшемуся у нее из-за левого плеча, схватила неизвестный пакет и рванула прочь из школы.

Все пятнадцатилетние девчонки любят разгадывать сны. Лелька разгадывать сны ОБОЖАЛА. Казалось, она проживала две жизни: одну – в этой реальности, в которой были родители, школа, Ритка и Шиш, а другую – во снах. И иногда ей казалось, что жизнь во снах – едва она опускала голову на подушку – была гораздо ярче, интереснее и насыщеннее событиями, чем явь. Или, можно сказать так, в яви ей мучительно не хватало захватывающих событий, новых людей, приключений и впечатлений.

В реальности была школа – уроки с 8:30 до 15:40, по вторникам и четвергам – танцевальная студия, в прочие вечера – родители, уроки, телевизор и Интернет. Каждый день – Ритка, по выходным зимой – каток, летом – велосипед, иногда – школьные дискотеки. И выдуманная – как сегодня уже казалось Лельке – любовь к Шишу. А во снах… А во снах были другие города, страны, миры. И всегда они были такие красивые, такие яркие, такие впечатляющие. Там были чудесные животные, теплые моря, манящие лабиринты, волшебные превращения, божественная музыка и одурманивающие запахи. Там были и радость, и печаль, и счастье, и любовь, и дружба. Все там, в тех мирах, воспринималось так ярко, так живо, так остро, что потом долго еще держало Лельку, не отпускало, мешало вернуться в реальность… И приносило «пары» на первых уроках.

У Лельки даже тетрадка специальная была, куда она сны записывала. Пока что самым замечательным в ее коллекции был вот такой сон.

«Я в поликлинике, захожу в кабинет врача. Мне должны сделать инъекцию, и у меня с собой лекарство в ампуле. Так же у меня с собой медицинская карта. Врач (мужчина) улыбается, зовет медсестру. Он говорит, что медкарты недостаточно, а нужно мое личное дело. Медсестра приносит личное дело (два листа бумаги), врач его рассматривает, говорит, что ту инъекцию, которую мне нужно сделать, часто делать нельзя, так как может развиться «трагическая депрессия», когда человек способен покончить с собой. Врач проверяет, делали ли мне такие инъекции ранее или нет. Судя по личному делу, мне такой укол уже делали, но «от головы», а теперь надо «от сердца».

Приходит еще одна пациентка (взрослая женщина), она говорит, что занимала раньше меня. Врач начинает нам читать статью из глянцевого журнала с зелеными страницами. Статья длинная, два разворота. Врач говорит об отношениях парней и девчонок. Я сама вижу глазами текст на одной из страниц. Там говорится о девчонке, которая пять лет встречалась с одним парнем, а потом ушла к другому парню, которого на самом деле любила, и все у нее стало хорошо.

Врач чертит график, во сколько (год, месяц, день, время) надо делать инъекции, сколько их за всю жизнь, как долго какой укол будет действовать и какие будут последствия. Что-то объясняет мне и женщине. Та уходит. Врач предлагает мне лечь на кушетку.

Я думаю, что инъекция в вену, но оказывается, что она в сердце. Я очень удивлена, но слушаюсь врача. Ложусь на спину. Врач вводит иглу. Мне не больно. Он начинает вводить лекарство. Я понимаю, что двигаться опасно и вообще момент очень серьезный.

Мне хочется узнать, что со мной случилось, что пришлось делать такой укол, и каких ждать последствий (изменений?), но врач говорит, что главное – не инъекция, а беседа, которая была до. Я говорю: вы же не сказали ничего важного или нового. А он: я намекал, если бы что-либо тебя зацепило – ты задала бы вопрос. Я думаю, зацепило меня что-то или нет. Лежу на спине и прижимаю к груди ватку, чтобы кровь не текла».

Тут не надо быть ни Фрейдом, ни Юнгом, чтобы обо всем догадаться. Даже Ритка, едва дочитав до конца, тут же закричала:

– Здорово, Лелька! Ты влюбишься! А иначе что может быть уколом в сердце, как не любовь?

Лелька и сама едва удерживалась, чтобы не приплясывать от счастья. Было самое начало весны: яркое солнце, капель, сумасшедшие птицы. И даже, несмотря на минусовую температуру, все вокруг звенело и цвело, и было понятно, что зима уже давно закончилась. А что больше всего хочется весной любой девчонке? Влюбиться!

Но не все Лелькины сны разгадывались так просто. В Интернете было полно сонников, но часто значения снов в них либо не сходились, либо прямо противоречили друг другу. Лелька злилась, не знала, чему и верить. А потом натолкнулась на статью, в которой автор советовал заранее договориться со своим подсознанием о том, какой символ во сне что будет значить. Там же была приведена метода, как это сделать. Лелька упражнялась долго, но единственное, чего она добилась от собственного подсознания – так это выдавать ей информацию о парнях с помощью… обуви.

Обувь в Лелькиных снах однозначно обозначала кавалеров. Например, до знаменательного похода за хлебом и зрелища среди гаражей Лельке постоянно снилось, что она идет куда-нибудь по городу или по школьному коридору и вдруг замечает, что она боса. При этом ей очень неловко, и она боится, что все увидят, что она без обуви, и будут над ней смеяться, пристыдят и опозорят ее.

Перед дискотекой ей обычно снилось, что она в обувном магазине долго и старательно подбирает себе туфельки, но все они оказываются ей либо малы, либо велики, либо просто уродливы. В этом случае сразу было ясно – ни с кем ей на дискотеке познакомиться не удастся. И только один раз, когда ей приснилось, что худо-бедно какую-то обувку она себе прикупила, какой-то десятиклассник проводил ее до дома, взял телефон, но так и не позвонил.