Она хотела что-то сказать, заколебалась, потом передумала. Похоже, она начинала понимать, что он прав.

— У нас одна надежда отвязаться от правительства, — продолжал Бен. — Найти доказательства существования проекта «Уайлдкард» и рассказать все прессе. Они хотят убить нас по одной-единственной причине — чтобы сохранить все в тайне, поэтому, как только все вылезет наружу, мы будем в безопасности. Поскольку папку с документами по проекту нам найти не удалось, единственное доказательство его существования — сам Эрик. Так что мы должны его заполучить. И живым. Пусть видят, что он дышит, ходит, несмотря на пробитую голову. Пусть видят те изменения, которые, как ты считаешь, в нем произошли. Она с трудом проглотила комок в горле.

— Хорошо. Ладно. Но я до смерти боюсь.

— Ты же можешь быть сильной.

— Я знаю. Знаю. Но…

Он наклонился и поцеловал ее.

Ее губы были ледяными.

Эрик застонал и открыл глаза.

По-видимому, он снова на короткий период погрузился в состояние глубокой комы. Когда он медленно пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу среди по меньшей мере сотни разбросанных листов бумаги. Страшная головная боль прошла, хотя осталось странное ощущение жжения от затылка до подбородка, по всему лицу, а также в большинстве суставов и мышц, особенно в плечах, ногах и руках. Ощущение не было неприятным, хотя и удовольствия не доставляло, просто какое-то нейтральное чувство, подобного которому он никогда не испытывал.

«Я похож на шоколадного человечка, сидящего на залитом солнцем столе, который тает, и тает, и тает, только изнутри».

Некоторое время он просто лежал, удивляясь, откуда взялась такая мысль. Он плохо ориентировался, голова кружилась. Мозг напоминал болото, в котором разобщенные мысли лопались, как вонючие пузыри на поверхности воды. Постепенно вода слегка очистилась, а грязь в болоте немного устоялась.

Рывком сев, Эрик оглядел разбросанные бумаги, но не мог вспомнить, откуда они взялись. Он поднял несколько листков и попытался прочитать. Расплывающиеся перед глазами буквы сначала отказывались складываться в слова. Затем ему долго не удавалось составить из них членораздельное предложение. Когда же наконец смог что-то прочесть, смысл прочитанного не доходил до него, так что он не понял, что это третий экземпляр досье по проекту «Уайлдкард».

Кроме данных по проекту, введенных в компьютер Генеплана, существовало одно досье в твердом переплете в Риверсайде, одно — в его сейфе в главной конторе в Ньюпорт-Бич и одно — здесь. Домик был его тайным убежищем, о котором, кроме него, никто не знал, так что он считал разумным держать один экземпляр в секретном сейфе в подвале. Это была его страховка на тот случай, если когда-нибудь Сейц и Ноулс, субсидировавшие проект, попытаются прибрать корпорацию к рукам с помощью хитрых финансовых махинаций. Хотя вряд ли такое могло случиться, потому что они нуждались в нем, в его гениальности сейчас и, скорее всего, будут нуждаться и после того, как проект будет доведен до совершенства. Но он не привык рисковать. (Разве что один раз, когда ввел себе этот дьявольский отвар, превратив свое тело в мягкую глину.) Он не мог допустить, чтобы его выкинули из Генеплана и лишили доступа к важной информации о производстве препарата, дающего бессмертие.

По-видимому, выбравшись из ванной комнаты, он спустился в подвал, открыл сейф и принес сюда досье, чтобы внимательно изучить. Что он хотел найти? Объяснение тому, что с ним происходит? Способ повернуть вспять происшедшие и все еще происходящие изменения?

Бессмысленно. Таких чудовищных последствий никто не ждал. Там, в бумагах, нет ничего о возможности подобных изменений или о пути к спасению. Наверное, он совсем плохо соображал, потому что только в бессознательном состоянии могла ему прийти в голову мысль искать магическое средство в этой стопке ксерокопий.

Минуту или две Эрик стоял на коленях среди разбросанных бумаг, прислушиваясь к странному, но безболезненному жжению во всем теле и стараясь понять его смысл и значение. В отдельных местах — вдоль позвоночника, в затылке, в горле и в гениталиях — это жжение сопровождалось странной щекоткой. Ему казалось, что в нем поселился миллиард муравьев и они теперь бегают по его венам и артериям и по всем тем отверстиям, которые имеются в его костях и плоти.

Он наконец встал, и вдруг без всякой причины его охватил бешеный гнев, не направленный ни на что конкретно. Он яростно пнул ногой бумаги, на мгновение подняв их в воздух,

Дикая ярость закипала под поверхностью его заболоченного мозга, и у Эрика хватило проницательности осознать, что она разительно отличается от тех приступов, которым он был ранее подвержен. Эта была… более первобытной, менее направленной, менее человеческой, больше напоминала необузданную ярость зверя. Создавалось ощущение, что глубоко внутри верх берут какие-то примитивные инстинкты, что-то выбирается из бездонной генетической ямы, что-то берущее начало десять миллионов лет назад, в том древнем-предревнем мире, где люди были обезьянами, или в еще более древнем, когда человек был амфибией, с трудом выбирающейся на вулканический берег и делающей первый вдох. Ярость была холодной, а не жаркой, ледяной, как сердце Арктики, холодной… как у земноводного. Да, именно такое создавалось ощущение, и, когда Эрик начал осознавать его природу, он с ужасом попытался выбросить эту мысль из головы и внушить себе надежду, что сможет контролировать процесс.

Зеркало.

Он был уверен, что, пока лежал на полу в гостиной без сознания, в нем произошли новые изменения, и необходимо пойти в ванную и посмотреть на себя в зеркало. Но внезапно его снова охватил ужас при мысли о том, во что он превращается, и он не смог заставить себя сделать даже шаг в нужном направлении.

Вместо этого он решил снова воспользоваться методом Брайля, с помощью которого в последний раз исследовал изменения на своем лице. Если он сначала почувствует изменения, прежде чем их увидит, это его подготовит, и он не придет в такой ужас. Неуверенным движением он поднял руки к лицу — и тут же заметил, что меняются руки. И не мог уже отвести от них глаз.

Они не так уж отличались от его прежних рук, но, вне сомнения, уже не были больше теми руками, к которым он привык. Пальцы казались длиннее примерно на целый дюйм и тоньше, с более толстыми подушечками на концах. И ногти другие: толще, жестче, желтее, более заостренные. То были когти в процессе формирования, черт бы все собрал, и если так будет продолжаться, они еще, возможно, заострятся, загнутся и превратятся в настоящие острые когти. Суставы тоже менялись, увеличивались, искривлялись, напоминая суставы, пораженные артритом.

Он ожидал, что руки окажутся негибкими, менее подвижными, но, к его изумлению, изменившиеся суставы прекрасно функционировали, были послушными — пожалуй, даже лучше, чем раньше. А его новые удлиненные пальцы были потрясающе гибки и ловки.

Он также ощущал, что изменения неудержимо продолжаются, хотя и не так быстро, чтобы он мог действительно видеть, как растут кости и меняется плоть. Но к завтрашнему дню его руки, несомненно, приобретут совсем иной вид.

Это явление разительно отличалось от явно случайного разрастания костей и тканей — этой похожей на опухоль шишки у него на лбу. Такие руки были не просто результатом избытка гормонов роста и белков. Здесь рост имел цель, направление. Более того, Эрик внезапно заметил, что на обеих руках, в пространстве между первыми суставами больших и указательных пальцев, образуется прозрачная паутина.

Как у амфибии. Как и холодная ярость, которая, дай он ей волю, закончилась бы безумством разрушения. Амфибия.

Эрик опустил руки, боясь взглянуть на них еще раз.

У него не хватило смелости ощупать контуры своего лица. Одна только мысль о зеркале приводила его в ужас.

Сердце бешено колотилось, и каждый удар нес новую волну страха и одиночества.

На какое-то мгновение он совсем растерялся, утратил ориентировку. Повернулся направо, потом налево, сделал шаг в одну сторону, потом в другую. Бумаги с проектом «Уайлдкард», подобно осенним листьям, шуршали под ногами. Не зная, что делать, куда идти, он остановился, ссутулив плечи и повесив голову, как бы придавленный грузом отчаяния…