— Ну вот, — сказал он, отряхивая руки. — Этого должно хватить. — Несколько минут Джолли стоял у камина и грелся. Наконец он кивнул на дверь в соседнюю комнату и спросил. — Хотите посмотреть остальные комнаты?

— Конечно, — ответила Одри, внезапно возвращаясь к действительности.

Поняв, что она на мгновение забылась и позволила себе восхититься его разбойничьей красотой, Одри дважды моргнула, чтобы отогнать непрошеные мысли.

Разве не достаточно, что ее сердце и без того сжимается в страхе потерять его навсегда и, как безумное, желает продолжения?

Вполне достаточно.

Решив занять мозг чем угодно, Одри сделала глубокий вдох, сложила руки на груди и отошла от Джолли подальше.

Ей действительно было о чем подумать. Джолли спросил, хочет ли она посмотреть остальную часть дома. Ответ на этот вопрос ясен: конечно, она этого хочет. Мало того, умирает от любопытства. В конце концов, теперь этот дом принадлежит ей. И хотя временами мозг Одри не мог свыкнуться с мыслью, что дед пожелал оставить дом ей, сердце верило этому. Верило беззаветно.

— Наверное, вы сочтете меня сумасшедшей, но я уже люблю этот старый дом.

— Есть немного, — ответил Джолли, качая головой и медленно осматривая полутемную комнату. — Прямо скажем, тут далеко не рай. Никто не заботился о нем годами.

— Знаю. — Одри повернулась к ближайшей стене и стала ее рассматривать. Потом вздохнула и провела пальцем по одной из многочисленных трещин. — Я понимаю, что по сравнению с роскошными современными квартирами это ничто. Но держу пари, что когда-то этот дом был очень красивым и удобным.

Джолли прищурился и посмотрел на балки и стропила.

— Может быть. Но по сегодняшним меркам он грубоват.

— Да, — согласилась Одри, — конечно, грубоват. Наверное, мой прадед Мейсон построил его еще до Великой Депрессии. Если верить бабушке — которая, кстати, была единственным человеком, который удосужился рассказать мне о семье Мейсонов, — мой прадед был фермером, а не плотником. Как видно, он сделал все, что мог. И, если говорить начистоту, я думаю, что дом просто очарователен. Такой, какой есть.

— Извините. Я не хотел хулить его. Просто высказал свое мнение. Я имел в виду, что потребуется куча времени и денег, чтобы переделать этот дом в соответствии с современными нормами.

— И все равно когда-нибудь я это сделаю, — ответила Одри, не желая сдаваться.

Джолли поднял руки, показывая, что побежден.

— Раз так, валяйте. Снимите это бремя с моей шеи.

— Ладно, — сказала Одри, расправляя плечи.

Преувеличенно вздохнув, Джолли отвернулся от бившего ему в лицо света. Он сложил руки за спиной и спросил:

— Так вы будете осматривать дом или нет?

Одри нахмурилась.

— Что, прямо сейчас? А почему не утром?

— Действительно, почему не утром? — подхватил Добсон, в глазах которого заплясали насмешливые искорки. — Я думал, вы захотите удостовериться, что сегодня ночью к нам не пожалуют гости.

— Гости? — повторила Одри. У нее возникло дурное предчувствие. — Какие гости?

— Хороший вопрос… — сказал он тоном, подозрительно напоминавшим тон вампира. А потом саркастически расхохотался. От этого смеха по спине Одри тут же побежали мурашки. — В самом деле, какие гости? — продолжил он и шагнул к ней, притворяясь хромым, вытягивая руки и скрючивая пальцы на манер безумного чудовища из фильмов ужасов.

Одри покрылась гусиной кожей, но это не помешало ей возмутиться поведением Добсона.

— Послушайте, перестаньте говорить так, словно вы сам Эдгар Аллан По! И не корчите из себя Квазимодо! О Господи, у меня мороз по коже! Что это пришло вам в голову?

Джолли тут же пожалел, что затеял эту дурацкую игру, и его поза перестала быть угрожающей.

— Извините, если я напугал вас, — сказал он и улыбнулся, как добродушный стопроцентный американец. Одри ощутила облегчение и одновременно холодок в животе. — Но, похоже, это сделало свое дело.

— Какое дело?

— Я хотел улучшить вам настроение.

— Улучшить настроение? — фыркнула Одри. — Да вы меня чуть не напугали!

Джолли усмехнулся.

— Это у меня неплохо получается, правда?

— Вообще-то так себе, — ответила Одри, не желая признавать, что устроенное Джолли представление бросило ее в дрожь.

Она на мгновение задумалась, не следует ли рассердиться по-настоящему, но почему-то — может быть, из-за его хитрой улыбки — так и не сумела прийти к решению.

Слегка хихикнув, Джолли сказал:

— Мы с Грэмом привыкли заниматься такими вещами.

— Какими вещами?

Лицо Джолли внезапно потемнело, но затем на нем вновь появилась улыбка.

— Нам со старым Грэмом нравилось подшучивать над новичками, которых мы брали с собой в экспедицию. Мы рассказывали им страшные истории про мумий, заклятья, обряды вуду, колдунов, вурдалаков и прочих созданий народного фольклора. Выбор зависел от местности, в которой мы находились. Иногда это получалось забавно.

— Иными словами, вы нарочно пугали людей.

— Ну… вообще-то мы над этим не слишком задумывались, но можно сказать, что это входило в наши намерения, — признался Джолли. — У нас это называлось «заставить мужиков выпрыгнуть из штанов».

— Это ужасно! — воскликнула Одри.

Он поднял лежавший на полу возле камина толстый и длинный железный прут, заменявший кочергу, и пошевелил им дрова.

— Одри, до вас не доходит… Все было не так. Понимаете, мы говорим о взрослых мужчинах, а не боязливых маленьких мальчиках. Это просто байки, которые рассказывают друг другу у костра, вот и все.

— Неважно, — заупрямилась Одри. — Мне не нравится, когда людей заставляют выпрыгивать из штанов. Даже взрослых. Не вижу в этом ничего смешного!

— Это потому, что вы женщина. У мужчин и женщин разные представления о юморе. Послушайте, никто никогда не принимал наши байки всерьез. Они знали, что мы всего-навсего убиваем время.

— Ну, если вы не станете возражать, я во время этой экспедиции — и всех прочих тоже — буду держать свои штаны обеими руками! — выпалила Одри и шагнула к окну, на котором висели потрепанные шторы, выцветшие от времени и покрытые толстым слоем пыли.

— А если стану? — спросил Джолли.

То ли хриплый голос Добсона, то ли отразившееся от стен эхо заставили Одри резко повернуться. Она готовилась к тому, что увидит на его лице глумливое выражение.

Однако на его лице играла всего лишь лукавая улыбка. Одри не ожидала ничего подобного и не успела принять меры предосторожности. Сторожа ее чувств оказались поверженными, и она тут же осталась беззащитной. Прежде чем Одри успела перегруппировать свое войско и перейти в контратаку, эта его мальчишеская улыбка поразила ее прямо в сердце; сердце рухнуло в желудок, а потом два этих органа ушли в пятки.

Потери были сокрушительными. Единственным выходом из создавшегося положения казалась капитуляция.

Полностью обезоруженная, Одри внезапно поняла правду. Как бы она ни предупреждала себя, Джолли ничего не стоит заставить ее забыть про все на свете и сдаться. Именно этого она сейчас и желала. Иногда ей казалось, что бессмысленно бороться с желанием, которое никогда не уменьшается и никуда не уходит. Но такое случалось с ней только в минуты слабости, когда страсть к Джолли побеждала здравый смысл и становилось ясно, что это ее самое большое и самое сильное желание на свете.

Однако Одри всегда знала, что давать волю этому желанию не только глупо, но и чрезвычайно опасно. Нужно быть законченной дурой, чтобы отдать сердце человеку, который девять лет назад недвусмысленно показал, что не хочет этого. Так что о капитуляции не может быть и речи.

Одри расправила плечи и отвернулась от Добсона. Она не знала, чего он добивается, но после всего случившегося хотела показать Джолли, что больше она в такие игры не играет. За эти годы многое изменилось. Она стала другой. Теперь она взрослая. Нужно вернуть сторожей ее чувств на место и убедиться, что они готовы к любой атаке.

Одри собрала остатки храбрости и исподтишка посмотрела на Джолли, который неторопливо пошел к фонарю, оставленному ею на дощатом полу в середине комнаты. Он взял фонарь, высоко поднял его и осветил все помещение.