— Вы по-прежнему думаете о работе за границей?

— Ну, это возможно, но не в самом ближайшем будущем. Однако я уверен, что так и сделаю, когда придет время. А как вы? Все еще выбираете работу по вкусу?

Бритт позволила себе взглянуть на него.

— Да, в общем… Но пока не могу окончательно остановиться на чем-то конкретном.

Одри вкатила сервировочный столик с ужином, и Бритт, как утопающий за соломинку, схватилась за это событие, давшее ей возможность прервать разговор для исполнения обязанностей хозяйки дома. Тут очень кстати к Элиоту обратилась Эвелин, спросив, надолго ли Дженифер отправляется в Нью-Йорк.

— Нельзя сказать, чтобы очень надолго. Однако все же на более длительный срок, чем мне бы хотелось. Но на этом настояла Моник.

— Моник живет теперь в Нью-Йорке или еще здесь?

— Последние несколько недель, насколько я знаю, провела где-то в Виргинии. Какая-то антиалкогольная программа… Говорит, что жизнь ее полностью переменилась. Она и Фэрренс, оба.

— Ну, это добрые вести, — сказала Эвелин, — не правда ли?

— Добрая для Моник. А для меня не очень. Наши адвокаты вели переговоры. Теперь она заявляет, что сама хочет воспитывать дочь, и дело повисло в воздухе.

— О, дорогой мой, — сочувственно сказала Эвелин.

Бритт слушала их разговор, время от времени бросая взгляд на Элиота. Неожиданно явившись в их дом в день выборов, он сказал ей, что все это под контролем, причем сказал это вполне уверенно, как человек, знающий ситуацию и владеющий ею. Но Моник, похоже, из тех женщин, что способны на любой поступок, если на то будет веская причина. А причина, судя по всему, у Моник была: вопрос о том, с кем останется Дженифер…

— Фэрренс это тот малый из Индии, не так ли? — спросил Энтони. — Тот, с кем она там имела дело? — Элиот кивнул. — У них серьезно? Они что, хотят пожениться?

— Не знаю, — ответил Элиот. — Но меня не удивил бы подобный исход дела. Уж одно то, что они вместе проходили эту программу… Очевидно, решили как-то стабилизировать свою жизнь. Если он поможет ей — да и себе — выбраться, я первый порадуюсь за них. Не знаю только, как мы будем решать наши разногласия.

Бритт обменялась с ним взглядом и подумала: они оба страдают за свой совместный грех. А если бы он еще и знал о том, что она беременна от него?..

— Я всегда считал эти антиалкогольные программы пустой и бесполезной болтовней, — сказал Энтони. — Впрочем, надеюсь, что Моник действительно бросит пить. Но насколько это переменит ее характер, вот вопрос. Люди при любых обстоятельствах остаются тем, что они есть.

Слова мужа потрясли Бритт до глубины души. Она ведь не лучше Моник. Вся и разница между ними в том, что та действовала открыто, а она — исподтишка, как змея, пригревшаяся на груди у собственного мужа. Ложь и притворство. Моник хоть не притворялась, оставалась сама собой, Бритт ощутила новый приступ душевной боли. Неужели она обречена на эту пытку до окончания дней? Как ей жить с таким грузом на душе?

Когда Одри убрала со стола, Энтони повел всех к рождественской елке посмотреть, нет ли там подарков для Дженифер. Десерт может и подождать.

Бритт старалась держаться от Элиота как можно дальше. Она была сейчас так же напряжена, как и в те минуты, когда он появился в их доме в день выборов. И все же его присутствие оказывало на нее весьма сложное воздействие. Неделями она старалась отдалиться от него эмоционально. Но стоило ей увидеть его, как она начала вспоминать того мужчину, которому отдавалась с такой страстью, мужчину, который говорил о своей непреходящей любви. Она попыталась не думать о нем, переключить все свое внимание на Энтони, на гостей. Но Элиот был здесь, в нескольких шагах, и напряжение ее усиливалось от сознания, что они могут никогда больше не увидеться…

Заметив, что из коридора заглянула Одри, она ухватилась за это как за спасение, покинула гостиную и ушла с экономкой на кухню.

— Когда подавать десерт, миссис Мэтленд, прямо сейчас?

— Нет, Одри, думаю, чуть позже. Но вы можете не ждать. Я и сама прекрасно со всем справлюсь. Идите домой.

— Вы уверены, мэм, что управитесь? Если хотите, я задержусь. Дома меня все равно никто не ждет, племянник объявится только завтра.

— У вас был тяжелый день. Пора отдохнуть, Одри.

Когда экономка надела пальто и взяла свою сумку, Бритт поздравила ее с Рождеством и вручила от себя и Энтони конверт.

— Спасибо, мэм, вы ужасно какая добрая. И Бог даст вам за это счастье.

Они обнялись, и Одри, попрощавшись со всеми, ушла, сказав, что еще поспеет на автобус. Бритт осталась на кухне. Когда вода для кофе уже закипела, дверь в кухню кто-то открыл. Она обернулась. Это был Элиот. Его внезапное появление заставило ее замереть. Она перевела дыхание, чтобы сказать хоть что-нибудь, но слова не шли с ее уст.

— Пока все развлекают Дженифер и забавляются с ней, я решил с вами поговорить.

— Элиот, нам нечего сказать друг другу.

— Сказать есть что, и немало, Бритт. Но я понимаю, сейчас не время и не место. Мы можем встретиться на этой неделе за ланчем?

Этого вопроса она боялась больше всего. Уж одних взглядов, которые он бросал на нее весь вечер, хватило ей сполна. Теперь он появился здесь, на кухне. Но встретиться с ним где-то вновь!..

— Нет, — ответила она, качая головой. — Нет!

— Мне необходимо поговорить с вами.

— Если о нас с вами, — сказала она, понизив голос, — то тут не о чем говорить! Я поклялась Всевышнему, что не стану говорить с вами. Я даже видеть вас не хотела, только ради Энтони вытерпела сегодняшний вечер. Пожалуйста, не просите меня ни о чем! — Он пристально смотрел на нее. — Прошу вас, — добавила она еле слышно, — оставьте меня…

Несколько минут, показавшихся ей вечностью, он стоял недвижно и молчал. Наконец повернулся и направился к двери. Но там, у дверей, остановился и, опершись рукой о дверную раму, сказал:

— Я не хотел причинить вам боль, Бритт. Но я все еще не верю, что это то, чего вы хотите. — С тем и покинул кухню.

Бритт присела за стол, ослабев от пережитой тревоги. Сердце неистово билось, руки дрожали. Она не знала, что делать со своей жизнью. Из глаз ее хлынули слезы.

Холодный ветер задувал с севера, сквозняками проникая через окна в спальню. Ближе в полуночи Бритт проснулась и вот уже час лежала без сна, терзаемая все теми же страхами и угрызениями совести. Особенно ее мучило, что всякий раз, стоило ей подумать о ребенке, которого она вынашивает, как в сознании ее неминуемо появляется Элиот.

С того рождественского вечера он не делал больше попыток встретиться с ней. Осознав, что подсознательно она все время ждет этого, Бритт смертельно испугалась. Элиот становился ее бредом, навязчивой идеей, она — страшась и желая этого — представляла себе тот момент, когда он вновь появится на пороге их дома.

Энтони оставался в неведении. Да у него хватало и своих проблем. Он разговаривал с Харрисоном, пытаясь убедить его вернуться к Эвелин, встречался с его адвокатом. Но узнал только, что официальный развод намечен на конец недели, а до этого предстоит публичное извещение. Эвелин смирилась, окончательно потеряв надежду.

К тому же Энтони Мэтленд переживал сейчас тяжелейший за все время своей карьеры кризис. В понедельник Верховный суд заслушивал устные заявления по делу «Руссо против Клосона», доводы за и против запрещения абортов. Бритт присутствовала, она сидела на галерее. Энтони, ведущий судья [4], слушал ораторов внимательно, говорил мало, и по виду его невозможно было определить, что у него на уме. Даже Бритт, достаточно хорошо, казалось бы, изучившая мужа, не могла предугадать, какое он примет решение.

По возвращении домой Энтони за весь вечер едва ли вымолвил пару слов. Бритт надеялась, что он выразит желание поделиться хоть чем-то из своих раздумий и переживаний, но он молчал. Она услышала его вздох и поняла, что муж не спит. Даже теперь, ночью, когда другие члены суда наверняка спокойно спят, он продолжал мучительно искать единственно верное решение. Повернувшись к нему, она увидела, что взор его устремлен в потолок, а глаза поблескивают в лунном свете, падающем из окна.