Они выехали из Вашингтона утром, и вот уже миновали Аннаполис и по чесапикскому мосту переехали через залив. Теперь Эвелин и Элиот, которого она подхватила возле отеля «Мэйфлауэр» на Коннектикут-авеню, пересекали изумрудный плоский ландшафт Тэлбот Каунти, украшенный перелесками и отражающими небо озерцами.

Большую часть поездки они говорили о политике и зарубежных делах, и, только достигнув Истона, Элиот спросил Эвелин о Бритт. В июле он приезжал в Штаты на похороны Энтони, но ее так и не видел тогда. Все эти переживания, связанные с гибелью мужа и тяжелые роды… Словом, она слишком плохо себя чувствовала, чтобы принимать визитеров.

Энтони хоронили в Истоне, штат Мэриленд, рядом с родителями. Особого шума ни в прессе, ни на ТВ не было, на похоронах присутствовало лишь несколько дюжин людей. В том числе они с Эвелин — единственные члены семейства.

Утро похорон выдалось на редкость ясным, солнечным и теплым. Элиот стоял над могилой в тени огромного дерева, сосредоточенно слушая, как священник читал двадцать третий псалом. Его отчим, великолепный человеческий экземпляр, прожил безукоризненно честную жизнь. Элиот с мальчишеских лет помнил его неизменную доброту к себе. И все же он испытывал к Энтони противоречивые чувства, ведь этот человек был сначала мужем его матери, а потом мужем возлюбленной. Известие о гибели Энтони принесло ему даже некоторое облегчение. Это единственное, что заставляло Элиота чувствовать себя виноватым, поскольку никаких раскаяний в свой любви к Бритт он не испытывал.

Элиот, как и прежде, был убежден, что они принадлежат друг другу. Когда же наконец и она поймет это? Он тысячу раз говорит себе, что нельзя торопить Бритт. Она столько пережила, необходимо какое-то время, чтобы смириться со случившимся и успокоиться. Он ждал. Полтора месяца, миновавшие со дня похорон Энтони, показались ему нескончаемо долгими, и теперь он не мог не попытаться увидеть ее.

— Бритт очень тяжело все это перенесла, — сказала Эвелин. — Она просто истерзала себя, считая, что виновата в смерти Энтони.

— Как ее здоровье?

— Первые несколько недель были трудными. Ее врач сказал, что тяжесть физического состояния усугубилась эмоциональными перегрузками. Она очень медленно выздоравливала, да и сейчас еще совсем слаба. Доктор настоял на ее отъезде сюда, на побережье, надеясь, что прогулки на чистом воздухе вернут ей если не хорошее настроение, то хотя бы аппетит.

— Это депрессия?

— Похоже на то. Единственное, что еще как-то помогает ей держаться, это бэби. Если бы не он, я не знаю, что бы с ней было. Иногда мне кажется, что Тедди — единственное, что ее в этом мире заботит.

— Благодарение Богу, что она не потеряла его.

— Да, это было бы сущей катастрофой, — ответила Эвелин.

Элиот взглянул на залитые солнцем окрестности. Они ехали по хорошо знакомой ему дороге, по ней он не раз мчался к Дженифер в больницу, по ней возвращался в «Роузмаунт». И года не прошло с тех пор, а ему казалось, что это происходило в незапамятные времена.

Согласие Бритт принять его вселяло пусть слабую, но надежду, хотя Эвелин прямо сказала, что Бритт не проявила по поводу будущей встречи особого энтузиазма.

— Но вы не принимайте этого на свой счет, — добавила она. — Она, похоже, вообще никого не хочет видеть, кроме меня и своей тети. Такое впечатление, что Бритт решила забыть свое прошлое. Она даже решила, как только закончит все дела Энтони, уехать из Вашингтона.

— А куда?

— Хочет вернуться в Джорджию. Говорит, что начнет жизнь сначала.

Начнет жизнь сначала. Что это значит? Неужели Бритт считает, что все, что происходило в последние годы, должно умереть вместе с Энтони? Элиот не мог, конечно, не уважать ее горя, но радовался теперь, предвкушая встречу, и надеялся, что сердце Бритт не совсем закрылось для него. Когда они приближались к «Роузмаунт», он глубоко вздохнул, подумав, что вся его оставшаяся жизнь зависит от того, как пройдет следующий час.

Дверь им открыла Одри. Как пояснила Эвелин, Бритт решила взять Одри с собой, поскольку та отлично справлялась с малышом и ее помощь была бесценной. Миссис Мэллори не очень понравилась узурпация городской экономкой ее владений, но ей пришлось смириться с этим, поскольку она все равно не могла находиться в доме постоянно.

В гостиной они увидели тетю Леони, сидевшую за вышиванием возле детской кроватки. Она с приветливой улыбкой встала им навстречу.

— Милости просим, милости просим! А Бритт во дворе, вышла подышать свежим воздухом. Я, пожалуй, пойду скажу ей, что у нас гости.

— Не беспокойтесь, — сказал Элиот. — Я сам пойду к ней.

Тетя Леони не возражала. Но прежде чем выйти, Элиот подошел к детской кроватке, над которой уже склонилась Эвелин.

— Вы только взгляните, какие у нас темные волосики, — сказала она, прикоснувшись кончиком пальца к трогательно сжатому крошечному кулачку. — Ну разве не прелесть?

— Мой братец Джек, отец Бритт, тоже темноволосый, — сказала тетя Леони. — Так что малышу было в кого уродиться темненьким.

— Ну, когда я впервые увидела Энтони, у него еще тоже были темные волосы, — отозвалась Эвелин. — Седеть он начал лет с тридцати.

— Вот глазки, сразу и не поймешь… — задумчиво проговорила тетя Леони. — Но у младенцев они меняются.

Элиот пристально всматривался в личико спящего ребенка. А вдруг глазки его окажутся зелеными, как у него, а не серо-голубыми, как у Бритт и Энтони?

— Пойду поздороваюсь с Бритт.

Выйдя, он увидел ее в шезлонге, в тени большого дерева, на полпути от дома к реке. Она сидела спиной к дому и не видела его появления.

Он спустился с террасы и направился к ней. Поместье «Роузмаунт» в этот летний день выглядело совсем не так, как тогда, в октябре. И все же это то самое место, где они были, как ему казалось, счастливы… Волны тревог и надежд поочередно захлестывали его душу.

— Говорят, вы не очень послушная пациентка, Бритт, — сказал он, едва справившись с дыханием.

Она обернулась.

— О, Элиот, это вы? — Голос прозвучал слабо, в нем не было ни удивления, ни радости, ни испуга. Она была в темных очках, бледно-желтое хлопчатое платье скрадывало очертания фигуры. — А что, Эвелин не приехала с вами?

— Приехала, она сейчас любуется вашим сыном.

— А вы на него посмотрели?

Элиот не видел за темными стеклами очков ее глаз, но по тону голоса понял, что Эвелин сказала правду — ничто, кроме младенца, ее не волнует.

— О да, — тихо ответил он. — Очень красивый молодой человек.

Она поджала губы и стала смотреть на реку, искрящуюся под лучами полуденного солнца. Он присел возле нее на корточки и взял ее руку.

— Как вы теперь, Бритт?

— Ну, как вы сами выразились, не очень послушная пациентка.

— Не сказал бы, что это радует, — заметил он, поглаживая ее пальцы.

— Со мной все в порядке. — Бритт вздохнула. — Выздоровление, правда, несколько затянулось, вот, пожалуй, и все неприятности. — Она показала ему на садовый стул, стоящий неподалеку. — Присаживайтесь. На корточках долго не просидишь.

Элиот поставил стул напротив, чтобы видеть ее лицо. Бритт откинула голову на спинку шезлонга и продолжала смотреть на реку. У него возникло ощущение, что она терпит его присутствие лишь из вежливости, и, судя по всему, ей безразлично, кто приехал ее навестить. Это мог быть кто угодно другой, и она вела бы себя наверняка точно так же.

Он столько всего передумал, готовил слова и фразы, которые скажет ей, тысячу раз воображал себе их встречу, но теперь полностью растерялся, утратил дар речи и вообще не знал, что ему делать. Может, лучше вообще уйти? Уехать?

— Я благодарен вам, что вы разрешили мне навестить вас, — начал он. — Надеюсь, это не слишком для вас болезненно. Для меня самое худшее в эти прошедшие месяцы было думать, что я причинил вам столько страданий.

— Все это в прошлом, Элиот. Не казните себя. Мое сердце болит теперь совсем по другой причине.