– Она связана с подсознанием.

Внезапно выпрямившись, словно почувствовав, что кто-то подкрался к нему сзади, утратив румянец, которым бренди окрасил его щеки, Клингер заявил:

– Надеюсь, ты подписывал обещание о неразглашении тайны, как все в Брокерте.

– Да, конечно.

– Только что ты его нарушил.

– И это мне известно.

– А о наказании за это ты знаешь?

– Да. Но я никогда от него не пострадаю.

– Ты очень уверен в себе, да?

– Чертовски уверен, – кивнул Салсбери.

– Знаешь, это неважно, что я генерал армии Соединенных Штатов, а Леонард – лояльный законопослушный гражданин. Ты уже нарушил клятву. Может быть, тебе не грозит обвинение в измене только потому, что ты говорил с такими людьми, как мы, – но, по крайней мере, полтора года тюрьмы тебе могут вклеить за разглашение информации без разрешения.

Салсбери взглянул на Даусона.

Наклонившись вперед в своем кресле, Даусон коснулся колена генерала:

– Дай Огдену закончить.

Клингер возразил:

– Это может быть капкан.

– Что-что?

– Это может быть капкан. Ловушка.

– С какой стати мне тебя подлавливать? – изумился Даусон.

Казалось, его действительно задело такое предположение. Невзирая на это, Салсбери подумал, что последние тридцать лет он только тем и занимался, что подлавливал и уничтожал сотни людей.

Похоже, Клингер подумал о том же, хотя он просто пожал плечами и сделал вид, что не в силах ответить на вопрос Даусона.

– Я действую совсем иначе, – заявил Даусон, то ли не желая, то ли не в состоянии скрывать распирающую его гордость. – Уж тебе ли меня не знать. Вся моя жизнь, вся моя карьера основывается на законах христианской веры.

– Я всех не знаю достаточно, чтобы рисковать, обвиняя в измене, – резко парировал генерал.

Изобразив отчаяние – оно было слишком показным, чтобы выглядеть истинным, – Даусон произнес:

– Старина, мы вместе с тобой сколотили столько деньжат. Но все это жалкие гроши в сравнении с тем, что мы можем заработать в сотрудничестве с Огденом. Здесь скрыты просто немыслимые источники богатства – для всех нас. – Какое-то мгновение он изучал генерала, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил: – Эрнст, Эрнст, ведь я никогда не подводил тебя. Никогда. Ни разу.

Все еще не убежденный, Клингер заметил:

– Прежде ты платил мне только за совет…

– За твое влияние.

– За мой совет, – настаивал Клингер. – И даже если я торговал своим влиянием – чего я не делал, – это куда как далеко от измены.

Они уставились друг на друга.

У Салсбери было ощущение, что его вовсе нет с ними в комнате, что он словно наблюдает за ними в глазок телескопа, расположенного за мили отсюда.

Голосом, в котором уже не было резкости, звучавшей всего секунду назад, Клингер наконец произнес:

– Леонард, надеюсь, ты осознаешь, что и я могу подловить тебя.

– Разумеется.

– Я мог бы согласиться выслушать твоего человека, все, что у него есть сказать, – и обернуть услышанное против вас обоих.

– Накинуть нам петлю на шею.

– Оставив вам довольно веревки, чтобы удавиться самим, – заметил Клингер. – А я только предупреждаю тебя, потому что я друг. Я вроде тебя. Не хочу, чтобы ты попал в беду.

Даусон откинулся на спинку кресла.

– Хорошо, у меня есть к тебе предложение, и мне нужно твое сотрудничество. Поэтому-то и приходится идти на риск, а что остается делать?

– Ты сделал выбор.

Улыбаясь, явно довольный генералом, Даусон поднял свой стакан с бренди в безмолвном предложении выпить. Широко ухмыльнувшись, Клингер тоже поднял свой стакан.

Дьявол их разберет, что тут происходит, подумал Салсбери.

Когда же он фыркнул и отпил бренди, Даусон впервые посмотрел на него, задержав взгляд на несколько минут, и продолжал:

– Продолжай, Огден.

И до Салсбери внезапно дошел скрытый смысл только что услышанного диалога. На тот нежелательный случай, если Даусон действительно расставлял капкан старому приятелю и если встреча прослушивалась, Клингер предусмотрительно заготовил для себя хоть какое-то алиби против возможного обвинения. Теперь на пленке в случае чего будет записано, что он предупреждал Даусона о последствиях его действий. Перед судом – гражданским или военным – генерал сможет доказывать, что он согласился быть с ними заодно, чтобы убедиться в проступке Даусона; даже если никто ему не поверит, он, скорее всего, сможет сохранить и свою свободу, и свое положение.

Огден поднялся, отставил свой стакан, подошел к окну и, стоя спиной к ним, глянул на темнеющее озеро. Он чересчур нервничал, чтобы сидеть во время своей речи. Более того, некоторое время он так нервничал, что совсем не мог говорить.

Как две ящерицы, греющиеся на теплом солнышке, наполовину скрытые ледяной тенью, ждущие установления светового равновесия, чтобы сделать единственное верное движение, Даусон и Клингер наблюдали за ним. Оба сидели в одинаковых креслах с высокими спинками, обтянутых черной кожей, с отполированными до блеска серебряными пуговицами и гвоздиками. Маленький круглый столик для коктейлей с темной дубовой крышкой стоял между ними. Единственный свет в этой большой, богато обставленной комнате исходил от двух настольных ламп, стоявших подле камина, в двадцати футах от компании. Правая часть лица каждого из сидящих мужчин находилась в тени, скрытая мраком, тогда как левая была явлена каждой черточкой благодаря мягкому янтарному свету. Их глаза, как глаза ящериц, терпеливо, немигающе ждали.

Увенчается ли их предприятие успехом или нет, подумал Салсбери, но Даусон и Клингер выйдут сухими из воды. У каждого из них была мощная броня: у Даусона его богатство; у Клингера – безжалостность, ум и опыт.

Однако сам Салсбери не обладал защитой. Он даже не подумал, что она ему понадобится, – как сделал Клингер, обезопасив себя притворными речами об изменах и клятвах. Он знал, что его открытие даст возможность заполучить деньги и власть, достаточные для них троих, но он только начал осознавать, что алчность не удовлетворишь так просто, как аппетит или жажду. Если у него и было оружие защиты, так это его интеллект, его светлый и быстрый ум; но интеллект этот так долго использовался лишь в узких рамках специального научного исследования, что теперь, в обыденной жизни, он мог послужить ему куда меньше, чем служил в лаборатории.

«Будь осторожнее, подозрительнее, все время начеку», – напомнил он себе уже второй раз за этот день. Перед такими агрессивными типами, как эти, осторожность была жалким щитом, но это было единственным средством защиты Огдена.

Он заговорил:

– Десять лет Институт Брокерта, находящийся в ведении Пентагона, занимался изучением подсознательного внушения. Нас не интересовали технические, теоретические или социологические аспекты проблемы; над этим работали другие. Мы касались исключительно биологических механизмов подсознательной передачи информации и восприятия. С самого начала мы разрабатывали препарат, который мог бы «подготавливать» мозг для подсознательного восприятия, препарат, который позволил бы человеку воспринимать любую подсознательную команду, направленную ему.

Ученые в другой лаборатории Си-Ди-Эй в Северной Калифорнии пытались синтезировать вирусный или бактериологический компонент в тех же целях. Но они были на ложном пути. Он знал это лишь потому, что на правильном пути был он сам.

– В настоящее время возможно использовать подсознание, чтобы влиять на людей, у которых нет твердых мнений о том или ином предмете или продукте. Но Пентагон хочет получить возможность использовать подсознательные сообщения, чтобы менять основные представления людей, имеющих твердые убеждения – очень твердые, в которых они упорствуют.

– Мысленный контроль, – бесстрастно кивнул Клингер.

Даусон лишь отхлебнул бренди.

– Если подобный наркотик был бы синтезирован, – продолжал Салсбери, – весь ход истории изменился бы. И это не преувеличение. С одной стороны, были бы исключены войны, по крайней мере в традиционном понимании. Мы просто ввели бы наркотик в запасы воды наших врагов, а затем воздействовали бы через их собственные средства массовой информации: телевидение, радио, кино, газеты и журналы – продолжающейся серией тщательно структурированных подсознательных доводов, которые убедили бы их смотреть на вещи нашими глазами. Постепенно, незаметно мы превратили бы врагов в союзников – и заставили бы их считать, что подобная перемена произошла по их собственному решению.