– А что он прописывает?

– Антибиотик общего действия. Тетрациклин.

– Это не очень эффективно.

– Да. Но эпидемия просто ошеломительная.

– А тетрациклин помогает?

– Еще слишком рано говорить об этом.

Пол посмотрел на Рай и Марка.

– Здесь они в большей безопасности, чем где-либо, – сказал Сэм. – Дженни и я, мы единственные во всем городе, кто еще не заболел.

– Если я заберусь в горы и оба ребенка там заболеют, чего я должен ожидать в этом случае? Тошноту? Лихорадку?

– Нет, ничего подобного. Они будут просто дрожать по ночам.

Пол в недоумении склонил голову:

– Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю.

Брови у Сэма сошлись на переносице в широкую белую полосу.

– Просыпаешься среди ночи, как будто увидел страшный сон. Тебя так жутко трясет, что даже ни за что не уцепиться. Ты едва в состоянии ходить. Сердце стучит как бешеное. Обливаешься потом, словно у тебя очень высокое давление. Все это продолжается около часа, затем исчезает бесследно. После этого ты весь день чувствуешь себя разбитым.

Пол нахмурился и сказал:

– Это не похоже на грипп.

– Это ни на что не похоже. Но эта зараза просто косит людей. Некоторые заболели во вторник ночью, большинство присоединились к ним в среду. Каждую ночь они просыпаются и трясутся, а потом целый день ощущают слабость и усталость. Здесь очень мало найдется людей, которые бы хорошо спали на этой неделе.

– Доктор Трутмен консультировался еще с кем-нибудь по этому поводу?

– Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, – сказал Сэм. – Вчера Трутмен обратился в Комитет по здравоохранению, попросил направить кого-нибудь из своих врачей сюда. Но они не могут никого прислать раньше понедельника. Я подозреваю, что они не очень-то волнуются по поводу эпидемии ночной дрожи.

– Эта дрожь может быть лишь верхушкой айсберга.

– Возможно. Но ведь ты знаешь наших бюрократов. – Сэм заметил, что Пол снова смотрит на Рай и Марка, и сказал: – Знаешь, не беспокойся об этом. Мы будем держать детей подальше ото всех, кто болеет.

– Я думал пригласить Дженни в кафе Альтмена. Мы собирались вместе поужинать.

– Если ты подхватишь грипп от официантки или от какого-нибудь посетителя, то потом можешь заразить детей. Обойдетесь без кафе. Пообедаете здесь. Ты знаешь, что я самый лучший повар в Черной Речке. – Пол колебался, мягко посмеиваясь и поглаживая рукой бороду, и Сэм сказал: – Мы поужинаем рано, в шесть часов. Потом у вас с Дженни будет много времени. Попозже можете отправиться на прогулку. А если останетесь дома, я и дети – мы не будем вам мешать.

Пол улыбнулся.

– Что у нас в меню?

– Маникотти.

– Кому оно нужно – это кафе Альтмена?

Сэм одобрительно кивнул:

– Только самому Альтмену.

Рай и Марк, ожидая одобрения Сэма, торопились показать ему подарки, которые они себе выбрали. Марк набрал комиксов на два доллара, а Рай понравились две тонкие книжечки. У каждого был еще пакетик с конфетами. Полу показалось, что голубые глаза Рай светятся каким-то особенным светом. Она улыбнулась и сказала:

– Папочка, это будут самые лучшие каникулы в жизни!

Огден Салсбери приехал за десять минут до назначенной на три часа встречи, что было характерно для него.

Х. Леонард Даусон, президент и главный акционер компании «Фьючерс Интернешнл», не сразу пригласил Салсбери в кабинет. Фактически он заставил его прождать до трех часов пятнадцати минут. Это, в свою очередь, было характерно для Даусона. Он никогда не позволял своим партнерам забывать, что его время гораздо более ценно.

Когда наконец секретарь Даусона проводила Салсбери в кабинет, то это выглядело так, словно она проводила его к алтарю в молитвенной тишине храма. Отношение ее к этому месту было благоговейным. Внешний офис занимал Мьюзак, а здесь царила полная тишина. В комнате было не очень много вещей: темно-синий ковер, на белой стене две темные картины, писанные маслом, два стула по одну сторону стола и один – по другую, столик для кофе, ярко-синие бархатные портьеры, которые обрамляли окно со слегка затемненными стеклами площадью в семьдесят квадратных футов, выходившее на центральную часть Манхэттена. Секретарь удалилась почти так же, как церковный служитель покидает святилище.

– Как дела, Огден? – Даусон поднялся навстречу, протягивая руку.

– Хорошо. Все хорошо, Леонард.

Рука Даусона была твердой и сухой, рука Салсбери – влажной.

– А как Мириам? – Он заметил смущение Салсбери. – Не болеет?

– Мы развелись, – сказал Салсбери.

– Мне очень жаль.

«Прозвучало ли в голосе Даусона неодобрение? – спрашивал себя Салсбери. – Но что ему за дело до этого?»

– Когда вы расстались? – спросил Даусон.

– Двадцать пять лет назад, Леонард. – Салсбери чувствовал, что он должен назвать Даусона по-другому, но он был полон решимости показать, что тому не удастся его запугать, как это было в молодости.

– Мы давно с тобой не говорили, – сказал Даусон. – Это досадно. Мы столько времени провели вместе, нам есть что вспомнить.

Они принадлежали к одной студенческой общине в Гарварде и оставались приятелями на протяжении нескольких лет после окончания университета. Салсбери ничего хорошего вспомнить не мог. На самом деле имя Леонарда Даусона всегда было для него синонимом излишней щепетильности и жуткой скуки одновременно.

– Ты женился снова? – спросил Даусон.

– Нет.

Даусон нахмурился.

– Брак является существенным условием упорядоченной жизни. Он дает человеку стабильность.

– Ты прав, – сказал Салсбери, хотя он так и не думал. – Я устал от холостой жизни.

Даусон всегда заставлял его чувствовать себя неловко. Сегодняшний разговор не был исключением.

Ему было немного не по себе еще и потому, что они слишком по-разному выглядели. Атлетически сложенный, широкоплечий и узкобедрый, Даусон имел рост шесть футов два дюйма. У Салсбери были узкие плечи, двадцать фунтов лишнего веса и рост пять футов девять дюймов. Густые седые волосы, смуглая кожа, блестящие черные глаза Даусона делали его похожим на артиста. А Салсбери был бледным, с редеющими волосами и близорукими карими глазами, которые прятались за толстыми стеклами очков. Им обоим было по пятьдесят четыре года. Из них двоих время гораздо больше пощадило Даусона.

«Он начинал, имея более привлекательную внешность, чем я, – подумал Салсбери. – Когда выглядишь лучше, то у тебя больше преимуществ, больше денег…»

Если Даусон олицетворял власть, то Салсбери – подобострастие. В лаборатории, в своей родной стихии, Огден был так же величествен, как и Даусон. Но поскольку сейчас они были не в лаборатории, то Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке, почти униженно.

– А как поживает миссис Даусон?

В ответ Даусон широко улыбнулся.

– Прекрасно! Просто замечательно. За свою жизнь я совершил много поступков, Огден. Но это самый лучший из них. – Его голос стал более глубоким и торжественным, зазвучал почти театрально. – Она хорошая, набожная женщина и любит ходить в церковь.

«Ты все еще большой любитель Библии», – подумал Салсбери. Он подозревал, что именно это обстоятельство могло бы ему здорово помочь. Они молча смотрели друг на друга, не в силах найти еще какую-либо тему для разговора.

– Садись, – сказал Даусон. Он опустился в свое кресло за столом, а Салсбери устроился на стуле у противоположной стороны стола. Четыре фута полированного дерева между ними еще более подчеркивали превосходство Даусона.

Сидя в напряженной позе с кейсом на коленях, Салсбери очень напоминал комнатную собачонку. Он знал, что нужно расслабиться, знал, как опасно показывать, что его легко запугать. Но тем не менее, зная все это, он мог лишь притвориться спокойным, сложив руки на крышке своего кейса.

– Это письмо… – Даусон посмотрел на бумагу, лежавшую в папке перед ним. Письмо написал Салсбери, а он знал его наизусть.