Возможно, необратимое психическое расстройство явилось побочным эффектом промывания мозгов, которому она подверглась, неотвратимым результатом постоянного перенапряжения, вызванного искусственно подавленной памятью, упорно дающей о себе знать. Скорее всего блокаду вообще невозможно прорвать, и никакой гипнотизер ей в этом не поможет, ей будет все хуже и хуже. Если только за одно утро с ней случилось три припадка, чего же ожидать в будущем?

Громкий хруст сапог полицейского по насту приближался. Вот он остановился перед ней, раздвинул кусты и спросил:

— Мисс, что с вами? Что это вы кричали насчет убийства? Эй, мисс?

А вдруг она никогда не выйдет из сумеречного состояния?

— Послушайте же, мисс, почему вы плачете? — сочувственно спросил полицейский. — Дорогуша, я ведь не смогу вам помочь, если вы не объясните, что стряслось.

Она не была бы дочерью Иакова Вайса, если бы не отозвалась на малейшее проявление доброты и участия постороннего человека, поэтому слова полицейского подействовали: она "открыла глаза и посмотрела на его блестящие медные пуговицы. Их вид не вызвал ненавистного помрачения рассудка, но это еще ни о чем не говорило, потому что офтальмоскоп, черные перчатки и прочие предметы, провоцирующие приступ, тоже не производили на нее никакого впечатления, когда она заставляла себя спокойно смотреть на них.

— Они убили Пабло, — сказал Джинджер. — Убили Пабло.

Когда она произнесла эти слова, ее охватило острое чувство собственной вины. 6 января навсегда останется для нее черным днем ее жизни. Пабло мертв. Он погиб, пытаясь помочь ей.

Это был очень холодный день.

На шоссе

В понедельник 6 января Доминик Корвейсис взял напрокат «Шевроле» и начал объезжать окрестность Портленда, надеясь вернуть себе настроение, в котором пребывал, направляясь из Орегона в Маунтин-Вью, штат Юта, более восемнадцати месяцев тому назад. Ливень прекратился перед рассветом, и теперь небо, все еще затянутое облаками, обрело пепельный оттенок, словно на небесах, за облаками, недавно затух пожар. Он проехал студенческий городок, время от времени останавливаясь и впитывая знакомую атмосферу, чтобы разбередить былые чувства, прогулялся по улице, на которой жил тогда почти два года назад, и долго смотрел на окно комнаты, в которой провел столько дней и ночей, вспоминая, каким он в то время был.

К его удивлению, образ прежнего, застенчивого Доминика воскресал в памяти довольно трудно, оставаясь весьма расплывчатым, лишенным четких деталей. Он мысленно видел себя в минувшем, но не мог вновь пережить прежние ощущения, что, кажется, указывало на то, что он никогда уже не станет таким, каким был, как бы он того ни опасался.

Он был убежден, что видел нечто ужасное на шоссе летом позапрошлого года и что с ним самим сделали что-то чудовищное. Но это убеждение содержало в себе как тайну, так и противоречие. Таинственными представлялись последовавшие за этим событием изменения в его натуре, несомненно, в лучшую сторону. Как из болезненного и страшного опыта могло родиться совершенно новое, плодотворное отношение к жизни? Противоречие же Доминик усматривал в том, что наряду с положительными переменами в его характере это событие наполнило его сны кошмарами. Это непостижимое сочетание хорошего и дурного оставалось неразрешимой загадкой.

Ответ, если он вообще был, следовало искать, безусловно, не в Портленде, а далеко от него, на автостраде. Доминик в последний раз бросил взгляд на окна своего бывшего пристанища и двинулся навстречу новым бедам.

Самый короткий маршрут из Портленда в Маунтин-Вью пролегал по федеральному шоссе № 80, на север. Но, как и полтора года назад, Доминик избрал окружной путь по федеральному шоссе № 5, взяв курс на юг. В то памятное лето он собирал для своей книги материал об азартных играх, поэтому и решил немного задержаться в Рино.

Доминик двигался по знакомому маршруту со скоростью сорок-пятьдесят миль в час, не быстрее, чем в прошлый раз, потому что тогда он тащил за собой до чертиков надоевший ему трейлер. И, как и раньше, остановился на обед в Юджине.

Надеясь нащупать что-то так или иначе связанное с загадочным происшествием во время предыдущей поездки, Доминик заскакивал по пути в маленькие городишки, однако ни разу его сердце не екнуло и ровным счетом ничего из ряда вон выходящего с ним так и не приключилось вплоть до самого Гранте-Пасса, куда он прибыл незадолго до шести вечера, точно по расписанию.

Остановился он в том же самом мотеле, что и восемнадцать месяцев тому назад, и даже в том же номере, которой оказался свободным, — десятом. Номер комнаты он запомнил, потому что как раз рядом с дверью стоял автомат по продаже газированных напитков и холодильник, шум которых мешал ему спокойно спать ночью.

Пообедал Доминик в гриль-баре через дорогу.

Он ждал внезапного озарения, неожиданного откровения, но оно не приходило.

Он постоянно поглядывал украдкой в зеркальце, проверяя, не следят ли за ним, косился на других постояльцев, но ничего подозрительного не замечал. Если за ним и наблюдали, то весьма профессионально.

В девять часов он отправился на ближайшую станцию технического обслуживания, чтобы позвонить, хотя в номере и был аппарат. Воспользовавшись кредитной карточкой, он позвонил в кабину уличного телефона в Лагуна-Бич, где его звонка ждал Паркер Фейн. Он должен был сообщить Доминику, какая корреспонденция поступила за последние дни. Скорее всего их телефоны и не прослушивались, но в данном случае оба они сошлись во мнении, что меры предосторожности не повредят, как бы нелепо это ни выглядело.

— Счета, — сообщил Паркер, — рекламные проспекты. Никаких странных посланий и никаких фотографий. Как там у тебя дела?

— Пока никак, — ответил Доминик, прислоняясь спиной к стенке кабинки. — Плохо спал прошлой ночью.

— На прогулку, надеюсь, не ходил?

— Даже не пытался развязать ни один узел, хотя и мучился кошмарами. Снова Луна. За тобой никто не следит?

— Вроде бы нет, если только это не человек-невидимка. Можешь позвонить мне сюда же завтра вечером, думаю, нас не подслушивают.

— Понаблюдать за нами со стороны — полные идиоты, — сказал Доминик.

— А по мне — так просто умора! Фараоны, грабители, шпионы, сыщики и воры — я любил играть в подобные игры, когда был маленьким. Побудь там подольше, старина, если понадобится помощь, я мигом прилечу.

— Я знаю.

Ночью дул холодный сырой ветер. Доминик трижды просыпался, как и в Портленде, каждый раз забывал, какой кошмар его мучил, все время выкрикивал что-то о Луне.

Утром во вторник седьмого января Доминик выехал в направлении Сакраменто, но вскоре свернул на федеральное шоссе № 80 и взял курс на восток, на город Рино. У подножия Сьерра-Невады холодный дождь, всю дорогу барабанивший по машине, сменился снегом, и Доминик заехал на станцию техобслуживания и установил на колеса цепи, прежде чем подниматься в гору.

Позапрошлым летом на дороге Грантс-Пасса до Рино у него ушло более десяти часов, а в этот раз и того больше, так что, когда он наконец добрался до знакомой гостиницы, позвонил из уличной телефонной кабины Паркеру Фейну, перекусил в кафе и купил местную газету, у него осталось сил лишь на то, чтобы добраться до своего номера и упасть на кровать. Развернув газету, он прочитал:

ИМУЩЕСТВО ЛУННОГО ЧЕЛОВЕКА ОЦЕНЕНО В ПОЛМИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ

РИНО. Зебедия Гарольд Ломак, пятидесяти лет, чье самоубийство на Рождество выявило его странное увлечение Луной, оставил после себя имущество, оцененное более чем в 500 тысяч долларов. Как явствует из завещания, оставленного покойным, ббльшая его часть приходится на ценные бумаги и наличные деньги. Скромный же домик на Уасс-Вэлли-роуд, 1420, в котором проживал мистер Ломак, оценен всего в 35 тысяч долларов.

Ломак, профессиональный карточный игрок, нажил свое состояние игрой в покер. "Он был одним из лучших игроков, которых я знал, — сказал Сидней Гарфок из Рино, профессиональный шулер и победитель прошлогоднего мирового чемпионата по покеру в казино «Подкова» в Лас-Вегасе. «Он пристрастился к картам еще ребенком, в возрасте, когда нормальные дети играют в бейсбол или увлекаются математикой или физикой», — добавил мистер Гарфок по прозвищу Сьерра-Сид. Покойный мог бы скопить и большую сумму, пояснили друзья Ломака, но его погубила страсть к игре в кости. «Он просаживал в них половину выигранного за карточным столом», — уточнил тот же Гарфок.