– Да, жилая комната, кухня и туалет с душем. Но с видом на горы.
– И решил жить на свои накопления и писать роман.
– У меня не так уж и много было денег на счете. Но я привык жить скромно.
– Импульсивное поведение, довольно рискованное. И совершенно не в твоем стиле, – отметил Паркер. – Что же тебя изменило? Почему ты вдруг стал иным?
– Мне кажется, это назревало во мне исподволь, а ко времени переселения в Маунтин-Вью неудовлетворение переросло в качественные изменения моего подхода к жизни.
Паркер откинулся на спинку стула.
– Нет, мой друг, здесь нечто другое. Послушай, ведь ты и сам признаешь, что был счастлив, как свинья в куче дерьма, когда выезжал со своим автофургоном из Портленда. Стабильная работа с приличным заработком, тихое местечко, где тебя никто не знает. Оставалось лишь обустроиться и раствориться в Маунтин-Вью. Но когда ты туда добрался, ты вдруг решил все это поставить на карту ради сомнительного успеха в литературе. Ты переезжаешь в лачугу и обрекаешь себя на жизнь впроголодь. Что же стряслось с тобой во время поездки в Юту? Что выбило тебя из колеи?
– Да ничего особенного не случилось, это была самая обычная поездка.
– Возможно, но в мозгах у тебя что-то перевернулось.
Доминик передернул плечами.
– Насколько я помню, я просто отдыхал, наслаждался поездкой, никуда не торопился, смотрел по сторонам…
– Амиго! – крикнул официанту Паркер. – Еще бокал для меня и пиво моему другу.
– Нет-нет, – попытался возражать Доминик. – Я…
– Ты не допил еще то пиво, я знаю, – прервал его Паркер. – Но тебе придется допить его и выпить еще, ты постепенно расслабишься, и мы докопаемся до причины твоих ночных прогулок. Ты знаешь, почему я в этом так уверен? Я тебе объясню. Невозможно дважды за два года так резко меняться без видимых причин. Они должны обязательно быть, причины перелома в твоем характере.
– Я бы не стал называть это переломом, – поморщился Доминик.
– В самом деле? – подался всем корпусом вперед Паркер. – Ты действительно не считаешь это переломом?
– Ну, в общем-то, да. Пожалуй, можно сказать и так, – согласился Доминик. – Произошел перелом.
Друзья еще долго сидели в тот день в «Лас-Брайзасе», но так и не пришли к окончательному решению. И, ложась спать, Доминик с ужасом думал, где он проснется на следующее утро.
А утром он проснулся от собственного дикого крика и обнаружил, что находится в полной, жуткой темноте. Что-то держало его, что-то холодное, липкое и живое. Он отчаянно замахал руками, чтобы освободиться, вырваться из удушающей темноты, пополз на четвереньках и ударился головой о стену. Помещение дрожало от громоподобных ударов и ужасных криков, слившихся в невыносимую, парализующую волю какофонию, источник которой он не мог определить. Он пополз вдоль плинтуса, пока не нащупал угол, прижался к нему спиной и уставился в темноту, ожидая нападения липкого страшного создания.
Что было вместе с ним в комнате?
Шум нарастал: выкрики, удары, грохот становились все громче.
Еще не проснувшийся окончательно, оглушенный непонятным шумом и парализованный страхом, Доминик был уверен, что то, что его преследовало и от чего он пытался спрятаться в чуланах и гардеробах, наконец добралось до него. Развязка наступила.
– Дом! – услышал он из темноты чей-то крик: кто-то звал его по имени, и довольно настойчиво: – Доминик! Ты меня слышишь?
Раздался еще один страшный удар, затем треск дерева.
Забившись в угол, Доминик наконец окончательно проснулся и понял, что липкое существо ему всего лишь приснилось. Он также узнал голос, звавший его из темноты, – голос Паркера Фейна. Паническое состояние прошло, однако удары – вполне реальные – продолжали сотрясать помещение, пока не слились в сплошной грохот, который вылился в треск сломанной двери, она распахнулась, и в проем хлынул свет.
Прищурившись, Доминик увидел в дверном проеме силуэт Паркера – огромный и неуклюжий, словно сказочный тролль, он озадаченно озирался по сторонам, пытаясь разглядеть хозяина дома среди валявшейся на полу спальни мебели.
– Доминик, дружище, ты жив? – спросил он, продолжая рассматривать руины баррикады, возведенной Домиником этой ночью: перевернутый столик, два торшера, кресло – все это теперь наглядно свидетельствовало о большой работе, проделанной писателем во сне. – Дружище, с тобой все в порядке? – входя в спальню, спросил Паркер. – Ты кричал, было слышно с улицы.
– Мне что-то приснилось, – прохрипел Доминик.
– Нечто потрясающее, полагаю, – мрачно пошутил Паркер.
– Я не помню, – оставаясь на полу в углу комнаты, сказал Доминик, не в силах пошевелиться. – Но как ты здесь оказался?
– Разве ты не помнишь? – растерянно заморгал Паркер. – Ты же сам позвонил мне и попросил о помощи. Ты кричал, что они уже здесь и вот-вот доберутся до тебя. Потом ты повесил трубку.
Доминик готов был от стыда провалиться сквозь землю.
– Значит, ты звонил мне во сне, – сообразил художник. – Я так и подумал. Голос у тебя был какой-то особенный. Я хотел было вызвать полицию, но потом заподозрил, что на тебя опять нашло, и решил не предавать это огласке.
– Я не контролирую себя, Паркер, – простонал Доминик. – Со мной что-то происходит…
– Довольно с меня этой чепухи, не хочу больше ничего слушать, – замахал руками Паркер.
Доминик чувствовал себя беспомощным младенцем. Еще немного, и он готов был расплакаться. Он прикусил язык, сдерживая слезы, прокашлялся и спросил:
– Который час?
– Пятый. Сейчас еще ночь.
Паркер посмотрел на окно и помрачнел. Перехватив его взгляд, Доминик увидел, что шторы плотно задернуты, а к окну придвинут комод. Да, потрудился он во сне на славу.
– Бог мой, – воскликнул Паркер, явно впечатленный этой картиной, – а вот это уже никуда не годится, – повторил он, разглядывая уже кровать.
Держась за стену, Доминик не без труда поднялся с пола и тоже взглянул на то, что так смутило художника. Однако то, что он увидел, заставило его пожалеть, что он не остался сидеть. На кровати был разложен целый арсенал: пистолет 22-го калибра, который он обычно держал в тумбочке, нож для рубки мяса, еще два длинных ножа, топорик, молоток и колун, который, насколько Доминик помнил, всегда хранился в гараже.
– Чего ты ждал? – поинтересовался Паркер. – Вторжения русских? Что тебя так напугало?
– Я не знаю. Какой-то кошмар, – пролепетал Доминик.
– Так что же тебе снится такое страшное?
– Я не помню.
– Совершенно ничего не помнишь?
– Нет, – ответил Доминик, вздрагивая.
Паркер подошел и положил руку ему на плечо.
– Прими душ и оденься, а я пока приготовлю что-нибудь на завтрак. Хорошо? И знаешь, мне кажется, надо сегодня же навестить твоего врача. Мне думается, ему стоит еще раз осмотреть тебя.
Доминик кивнул головой.
Было 2 декабря.
Глава 2
2 декабря – 16 декабря
1
Бостон, Массачусетс
Виола Флетчер, 58-летняя учительница начальной школы, мать двоих дочерей, преданная мужу жена, хохотушка с заразительным смехом, лежала молча и неподвижно на операционном столе, без сознания, доверив жизнь доктору Джинджер Вайс.
Это был кульминационный момент всей жизни Джинджер: впервые она сама была в роли главного хирурга в серьезной операции. А до этого были горы кропотливой упорной учебы, полные надежд, и теперь она в полной мере осознала, какой долгий проделан ею путь. И при всем при том у нее замирало сердце от страха.
Миссис Флетчер сделали анестезию и обернули прохладной зеленой материей. Обнаженной осталась только часть торса, на которой предстояло оперировать: она была уже протерта йодом. Даже лицо было закрыто, чтобы избежать попадания бактерий на оперируемый участок тела. Это также определенным образом исключало личностный момент и сберегало нервы хирурга, избавляя его от зрелища лица, искаженного болью или, упаси бог, смертью.