— Капитан, переборки нашего носового отсека покрыты испариной.

Все собравшиеся в рубке управления застыли в оцепенении. Они-то следили за показаниями звуколокаторов и глубокомеров, видя самую большую для себя опасность в айсберге — уж слишком долго тащатся они под здоровенной горой, а кто знает, вдруг с днища ее свисают огромными сосульками сталактиты, которые, задень они судно, могли бы раздавить или разрезать его. Предупреждение офицера торпедной установки неприятно напомнило всем о недавнем столкновении их подлодки с неведомым физическим телом, скорее всего это тело представляло собой дрейфующее скопление льда. Это уже потом, после столкновения, им пришлось поспешно уйти на глубину, спасаясь от еще большего скопления того же льда, а теперь, опустившись ниже двухсот метров, они, не будь стальной обшивки, неминуемо были бы раздавлены той чудовищной тяжестью, которая довлела над каждым квадратным сантиметром внешней оболочки судна. Оттого мира, где воздух был свеж, а в небе светило солнце, и где был их настоящий дом, подводников отделяли миллионы тонн морской воды.

Потянув к себе висящий над головой микрофон, Горов произнес в амбушюр:

— Внимание, торпедный отсек! Вас вызывает капитан. Что вы скажете о сухой изоляции за переборками отсека?

Теперь всеобщее внимание сосредоточилось на громкоговорителе-пищалке, подобно тому как еще мгновение назад оно было приковано к глубокомеру погружения.

— Изоляция такая имеется, капитан. Но и она вспотела. Полагаю, что теперь она пропитана влагой.

Да, видно страшен был тот удар, который они в спешке едва заметили. Натворила дел плавучая льдина.

— А воды много?

— Капель нет. Только сконденсировавшаяся влага. Тонкая пленка.

— А где скапливается влага?

Офицер торпедной установки сказал:

— Вдоль шва между отсеком аппарата номер четыре и отсеком аппарата номер пять.

— Какие-нибудь выпуклости или изгибы подлине есть?

— Никак нет.

— Следите за этим местом, — распорядился Горов.

— Есть. Я и так глаз с него не свожу.

Горов разжал пальцы и микрофон, подпрыгнув на пружине, вернулся на место.

За командным пультом теперь находился Жуков.

— Мы могли бы попытаться поменять курс, капитан.

— Ни в коем случае.

Горов понимал, что на уме у его первого помощника. Они, судя по всему, шли вдоль длины айсберга и к настоящему времени миновали около половины этой длины — около шестисот пятидесяти метров — и должны были пройти еще столько же. А вот если взять право или лево руля, то, быть может, удастся выйти в открытое море раньше: от штирборта или левого борта до края айсберга вряд ли было более двухсот или трехсот метров. Они-то знали, что ширина айсберга куда меньше его длины. Можно было бы поменять курс, причины на то выглядели вполне вескими, но Горов опасался, что так они только зря потеряют время и обесценят уже проделанную работу.

Чтобы объяснить свое нежелание поддаться уговорам Жукова, Горов сказал:

— Пока мы поменяем курс да выйдем в открытое море хоть по штирборту, хоть по левому борту, много времени пройдет. Мы и так уже миновали середину айсберга и сейчас движемся под его кормой. Вот-вот выйдем в открытое море. Так держать, лейтенант.

— Есть так держать.

— Не меняйте курс до тех пор, пока течение не начнет нас заворачивать в сторону.

Оператор, сидевший за пультом поверхностного эхолота, объявил:

— Лед над нами. На высоте в семьдесят шесть метров.

«Странно. Тайна какая-то: из-под горы не выбираемся, а толщина льда уменьшается», — подумал Горов.

Они уже давно не погружались, то есть глубина, на которой шла лодка, оставалась той же, она не менялась. Но айсберг, до «кормы» которого надо было еще идти и идти, тоже не взлетал в воздух, — Горов понимал, что законов тяготения никто не отменял. Но почему зазор между палубой лодки и днищем ледовой горы все время растет?

— Может быть, есть смысл подняться повыше? — поинтересовался Жуков. — Чуть поближе ко льду. Поднимись мы метров на сорок, глубина все равно будет около ста восьмидесяти метров, а давление заметно снизится и, возможно, переборки в торпедной перестанут запотевать.

— Глубина в двести двадцать пять метров, и так держать! — оборвал его Горов.

Куда больше, чем конденсация влаги на стенке торпедного отсека, его беспокоило душевное состояние членов экипажа. Подчиненные его — все, как на подбор — были славными мужиками, стоящими людьми, и за те годы, которые он командовал лодкой, у него накопилось более чем достаточно поводов испытывать чувство гордости за родной коллектив. В какие только переделки они за это время не попадали, и всегда выходили из затруднений с честью, сохраняя хладнокровие и профессионализм. Правда, никогда прежде для этого не требовалось ничего иного, кроме выдержки, умения и смекалки. А вот на этот раз очень бы не помешала и малая толика везения. Никакая выдержка и никакие навыки не помогут, если обшивка лопнет и на ее нутро обрушится исполинское давление многотонных толщ соленой воды. Они привыкли полагаться только на себя, а тут и теперь приходилось надеяться еще и на неких безликих инженеров, которые, надо думать, старались, разрабатывая судно, сделать все, как полагается, как, хотелось бы надеяться, и те неведомые труженики судоверфей, которые варили и клепали стальные конструкции. Наверное, всего этого было вполне достаточно, чтобы не вопрошать их о том, осознают ли они, а если осознают, то сколь остро, ту связь, которая существует между бедствующим народным хозяйством страны и соблюдением сроков профилактических работ в сухих доках: ясно, что чем хуже экономика, тем чаще откладываются и тем сильнее сокращаются плановые ремонтные работы с лодкой в судоверфях.

— Вверх нельзя, — Горов еще раз решил смягчить свою командирскую резкость. — Над нами до сих пор лед. Мне неизвестно, что происходит наверху, почему толщина ледового слоя идет на убыль, но, по крайней мере, стоит соблюдать осторожность, пока обстановка не прояснится.

— Над нами — лед. На высоте восьмидесяти пяти метров.

Горов опять поглядел на график, вычерчиваемый самописцем поверхностного эхолота.

— Лед над головой на высоте девяносто один метр.

И вдруг перо самописца перестало дергаться. Теперь оно чертило ровную прямую тонкую черную линию ниже срединной линии барабана с бумагой.

— Чистая вода! — вскричал оператор, но в голосе его слышалось явное удивление. — Над нами нет льда.

— Мы что, уже выбрались из-под айсберга?

Горов покачал головой.

— Этого не может быть. Гора-то — чудовищная. Нам остается пройти еще не меньше километра с третью. Хорошо, если мы хотя бы половину прошли. Нет, мы не...

— Снова над нами лед! — закричал техник поверхностного звуколокатора. — Лед на высоте в девяносто метров над нами. Но теперь интервал между нами и льдом уменьшается!

Горов подошел поближе к самописцу и стал приглядываться к его перу. Промежуток между верхней палубой «Ильи Погодина» и днищем айсберга неуклонно сокращался. И очень быстро.

Семьдесят девять метров. Шестьдесят семь метров.

Пятьдесят метров. Сорок два метра. Тридцать метров.

Двадцать четыре метра. Восемнадцать метров.

Зазор между днищем ледовой горы и лодкой держался в течение нескольких секунд на отметке в пятнадцать метров, но потом перо самописца стало бешено метаться вверх и вниз: пятнадцать метров, затем сразу сорок шесть метров, потом опять — пятнадцать, потом тридцать, двадцать четыре метра, шестьдесят один метр, вверх и вниз, вверх и вниз, совершенно непредсказуемые взлеты и падения. Потом величина зазора вновь установилась вблизи отметки в пятнадцать метров, и с этих пор метания пера стали не столь беспорядочными.

— Держится ровно, — доложил оператор поверхностного эхолота. — Высота льда над нами — от пятнадцати до восемнадцати метров. Незначительные флюктуации. Держится ровно... по-прежнему держится ровно... держится...

— А не мог ли эхолот выйти из строя? Или, скажем, неверно показывать, ну, какое-то время назад? — спросил Горов.