Кэт долго стояла неподвижно на тротуаре Трафальгарской площади — тяжелый конверт будто тянул ее к земле. Едва дыша, она заглянула внутрь. Фотографии. Но не просто фотографии. В голову Катарине Бишоп пришло совсем другое: «Принцип рычага».

Девушке вдруг стало дурно. Холодный ветер пробирал до костей. Красные двухэтажные автобусы и яркие неоновые огни окружали ее, отражаясь в черно-белых глянцевых снимках. Из всех картин, принадлежавших Артуро Такконе, вряд ли многие радовали его так, как эти фотографии в руках Катарины.

Габриэль заходит в поезд в Вене, ее волосы развеваются по ветру.

Гейл шагает по вестибюлю отеля в Лас-Вегасе.

Отец Кэт прихлебывает кофе в Париже на людной площади.

Дядя Эдди сидит на лавочке в бруклинском парке.

С черно-белых снимков на Кэт смотрели самые близкие ей люди, и это послание было ясным как никогда: Артуро Такконе знал, как найти то, чем Кэт дорожит больше всего на свете, и если она не сделает то же для него, он будет не единственным, кто потеряет то, что любит.

Первый раз в жизни Катарина Бишоп почувствовала, что одно изображение стоит тысячи слов.

Кэт поздно вернулась домой. Точнее, в загородный дом семьи Гейла. Ее единственным домом был особняк из коричневого камня в Нью-Йорке, и хозяин этого дома строго-настрого запретил ей делать то, что она собиралась сделать.

Девушка почувствовала, как тяжелый конверт с фотографиями натирает ей кожу: она засунула его за пояс джинсов. Спрятала ото всех. Холл был большим, холодным и пустым. На стенах висели портреты давно почивших Гейлов. Кэт представила, как каждую ночь они караулят, когда домой вернется хоть один из живых членов семьи.

Кэт скучала по дяде Эдди.

Ей вдруг больше всего на свете захотелось отведать его супа.

И поговорить с отцом.

Она сделала шаг вперед и снова почувствовала тяжесть конверта. Внезапно Кэт захотелось позвонить всем, кого она когда-либо знала, и велеть им прятаться, бежать. Но все ее друзья были профессиональными ворами. А они всю жизнь прятались.

— Ангус, она вернулась! — голос Хэмиша Бэгшоу звучал необычно, Кэт была уверена в этом. Он уселся на нижнюю ступеньку, ожидая, пока девушка приблизится.

Хэмиш широко улыбнулся, чавкая жевательной резинкой. В коридор вошел его брат, в руках у него была миска со льдом.

— Отлично! — сказал Ангус.

Кэт хотела продолжить свой путь, но Ангус преградил ей дорогу.

— Мы надеялись украсть минутку твоего драгоценного времени, — сказал он.

Хэмиш быстро оглядел пустой коридор и добавил:

— Поговорить наедине.

Ангус был старше брата на одиннадцать месяцев и немного выше его. Волосы обоих мальчиков были оттенка, среднего между белокурым и рыжим, а их кожа была такой светлой, словно могла запросто обгореть даже в облачный день. У братьев были широкие плечи, но тощие мальчишеские руки, и Кэт вдруг осознала, что обоим еще предстояло вырасти — и пока они были больше детьми, чем мужчинами.

— Что такое? — спросила она.

— Мы хотели поговорить с тобой еще давно, насчет… ну… недавних печальных событий, и мы просто хотели сказать…

— Постой-ка. — Кэт прервала Ангуса. — Каких еще печальных событий?

— Ну… — начал Хэмиш. — У нас были небольшие проблемы недавно…

— В Люксембурге? — спросила Кэт.

— Так старик Гейл рассказал тебе? — спросил Хэмиш. — Это было отличное дельце, отличное…

— Хэмиш! — строго сказала Кэт. Братья одновременно покачали головами.

— После Люксембурга, — признался Ангус.

— Что… — начала Кэт, но Хэмиш уже обнял ее за плечи и произнес:

— Знаешь, что мне в тебе нравится больше всего, Кэт?

— Помимо твоей красоты, — встрял Ангус, но Кэт прекрасно знала, что ни один из братьев никогда не думал о ней как о девушке.

— Да, помимо этого, — кивнул Хэмиш.

— И твоего ума, — добавил Ангус.

— Да, блестящего ума, — согласился Хэмиш.

— Ребята, — терпение Кэт начало иссякать. — Что произошло?

— Понимаешь, Кэт, дело не столько в том, что… — Ангус сделал долгую паузу.

— Сколько в том, с кем, — закончил его брат.

Ангус отошел на шаг, пристально изучая Кэт.

— Ты что, правда ничего не слышала? — Кэт отрицательно помотала головой, и Ангус опустил глаза. — Да уж, далеко ты была, ничего не скажешь…

Кэт посмотрела на братьев и еще сильнее, чем в день, когда она переступила порог кухни дяди Эдди, почувствовала: она действительно сделала это. Катарина Бишоп отошла от дел. Один раз. Ненадолго. Но по-настоящему — все это не было сном.

— Что случилось? — снова спросила она.

— Ну, все не так плохо, — сказал Хэмиш. — Просто нам не стоило…

— Так, мне что, позвонить дяде Эдди? — пригрозила Кэт.

— Мы не знали, что они монашки!

В мире воров есть правило, даже более древнее, чем псевдонимы — истина, которую не может обойти даже лучший из лгунов: нельзя обманывать честного человека. Если ты это сделаешь…

Ты пожалеешь.

— Мы в черном списке, Кэт, — признался Ангус, виновато глядя на брата. — Дядя Эдди запретил нам работать на время, но твой отец всегда был к нам так добр… Если ты скажешь, что мы должны уйти, мы уйдем. Если скажешь, чтобы остались…

Кэт стояла и смотрела на мальчишек, которые когда-то украли ее первый выпавший зуб, чтобы продать его зубной фее. На двух парней, которые стащили тиранозавра Рекса из Музея национальной истории — вынося по одной косточке за раз.

— Ребята, дядя Эдди запретил всем нам соваться туда.

Кэт развернулась и направилась прочь по огромному пустому коридору.

— Вы в деле!

Когда минуту спустя Кэт вошла в библиотеку, она сразу почуяла неладное.

Во-первых, Саймон был бледнее обычного. Во-вторых, Габриэль лежала на диване, задрав ноги, с мокрой повязкой на голове; ее волосы были растрепаны. А когда Ангус поставил у ее изголовья миску со льдом, ни один из братьев даже не попытался заглянуть в ее декольте.

— С возвращением. — Кэт увидела Гейла, в странной позе прислонившегося к подоконнику в дальнем углу комнаты — полусидя, полустоя. Он сделал шаг вперед. — Я так рад, что ты наконец к нам присоединилась.

Кэт почувствовала тяжесть конверта, приклеившегося к ее животу. Она могла поклясться, что слышала, как бумага трется о ее джинсы — звук был громче, чем крик в пустой комнате. Но она понимала, что собственный разум и слух обманывают ее. Играют с ней в игры. Возможно, в Колгане она потеряла еще кое-что — свою фирменную невозмутимость.

— О, я в порядке, Кэт, спасибо, — ответила Габриэль на незаданный вопрос, небрежно махнув здоровой рукой. — Думаю, ожоги на моих ступнях быстро заживут!

Но никто не произнес ни слова. Все только посмотрели на Кэт, явно не желая озвучивать плохие новости.

— Что? — спросила Кэт, оглядывая комнату.

— Саймон, — произнес Гейл, плюхнувшись на один из кожаных диванов и задрав кверху ноги. Он жестом показал Саймону, чтобы тот начинал.

— Врачи из скорой сказали, что головокружение пройдет само, — сообщила с дивана Габриэль. Но никто не обратил на нее внимания.

— Ну… — медленно начал Саймон.

С трех сторон от него стояли открытые ноутбуки. К одному из них был подключен маленький прибор, который Саймон носил в музей, а на всех трех экранах мигали трехмерные изображения.

— Это… — Саймон выглядел так, словно пытался подобрать верный технический термин. — Это сложно.

— И они дали мне прекрасную мазь для обожженных кончиков моих пальцев, — снова встряла Габриэль. Никто не отреагировал.

— Ты хочешь сначала услышать хорошие новости или плохие? — спросил Саймон.

— Хорошие, — одновременно сказали Кэт и Гейл.

— Последние полгода в музее Хенли обновляется система безопасности — которая и раньше была хороша. Скажем прямо, очень хороша. Так что новая система…

— Мы же просили хорошие новости, — сказал Гейл.