Внезапно Андрей покачал головой, он подумал об Ирине — вот уж кого трудно вообразить с кошелкой.

Девушка, вступившаяся «за достоинство женщин», была не так проста, как могла показаться на первый взгляд.

— Успокойся, тебя невозможно представить с кошелкой.

— А с кошельком ты меня видишь?

— Да, и с очень толстым.

Она усмехнулась.

— А ведь не вышло. Значит, ты ошибаешься.

— Нет, это время ошиблось.

Он знал, о чем говорит Мила. На самом деле она профессиональный искусствовед, в начале девяностых открыла свою антикварную лавочку, но прогорела, оказавшись чрезмерно строптивой. Какое-то время работала на Старом Арбате в лавке, где продавался даже настоящий мусор. Тогда, набирая продавцов, ставили одно условие: чтобы претендент никогда в своей жизни не стоял за прилавком.

А потом Рыжий где-то ее подцепил, и оказалось, что они прекрасно подходят друг другу. Все трое. Потом Мила привела подругу, которая знала свое место в этом раскладе.

Из магазина Андрей поехал в офис, где его ждал Рыжий.

— Ну как? — спросил Рыжий, с интересом глядя на вошедшего компаньона.

— Никак, — пожал плечами Андрей.

— А что-то по твоим глазами не скажешь, что никак, — усмехнулся Олег. — По-моему, тебя мадам зацепила.

— Это не мадам, — отмахнулся он от приятеля. — Я заехал в магазин.

— Полюбоваться фарфором? Или Милочкой? — в голосе Рыжего послышалось что-то вроде ревности.

— Милочка — твоя пассия. Фаянс — не моя специальность.

— Да ты просто нахал! Милочка — тончайший костяной фарфор.

— Нет, ты не видел настоящего.

— Покажешь? — Решил подловить его на слове Рыжий.

— Посмотрим, Олег, — рассмеялся Андрей.

— Ну и каковы наши дальнейшие шаги? — уже вполне серьезно спросил коллега.

— Сегодня ночью мы с Ириной поедем встречать рейс из Лондона. Может быть, проявится тот тип.

Олег хмыкнул и подозрительно посмотрел на Андрея.

— Ты рискуешь. Сколько ночей тебе придется провести вместе с ней, а? Она хоть как — ничего?

— Вполне, — кивнул Андрей и почувствовал, как пересохло в горле.

Ему не хотелось говорить с ним об Ирине, как не хотелось рассказывать о чем-то очень личном, а сохранить это для себя одного, в абсолютной неприкосновенности.

Конечно, они с Рыжим были откровенны, оба знали друг о друге то, чего не знали и никогда не узнают другие. Но… пока не время, решил Андрей.

Остаток дня Ирина провела в странном состоянии — как будто спала наяву. Лариса показывала ей какие-то бумаги, приносила листки со столбиками цифр, сыпала именами и телефонами. Совала под нос свежее рекламное объявление, которое собиралась отдать в самую популярную бульварную газету, где в рекламной службе работала ее приятельница.

Ирина соглашалась со всем, что говорила Лариса, хотя в отдаленном уголке мозга и шевелилась мысль: надо вникнуть, надо вдуматься.

Свое странное состояние Ирина относила на счет перемены часового пояса, вчерашнего непривычного дневного сна, избавления от напряженных мыслей об учебе Петруши. Она склонна была винить в необычном состоянии и джин с тоником. Но даже мысленно она не позволяла себе одного: произнести истинную причину своего потрясения. Ее она знала прекрасно.

До вечера Ирина дотянула с трудом, но даже всевидящая Лариса не заметила ничего, поэтому Ирина себя похвалила — она не разучилась держать себя в руках. Потом они простились у метро и поехали по одной линии в разные стороны. Лариса на «Полянку», а Ирина на «Тимирязевскую».

Закрыв за собой дверь, бросив ключи на галошницу, Ирина опустилась на пуфик, не снимая плаща, и наконец выдохнула полной грудью. Получилось со свистом, шумно. Потом закрыла глаза, расслабляясь. Сейчас ее не видит никто. Она одна. У себя дома. Отлично.

Перед глазами возник он. Впрочем, он и не исчезал целый день. Такого с ней не случалось давно.

Ирина видела его круглую бритую голову, широкие плечи, обтянутые коричневой кожей, блестящей на солнце, его руки с длинными пальцами, на запястьях — темные волоски, они забегали даже на чужую территорию — пытались высунуться из-под стального браслета от часов. У него удивительно тонкие запястья для его сложения.

Пристальный взгляд, которым он смотрел ей в лицо, был любопытствующим, не злым, а мог быть злым, потому что, судя по всему, она явилась причиной весьма серьезных неприятностей. Ей понравилось, что он быстро понял, что с ней нельзя говорить как с полоумной бабенкой, брать на испуг или завлекать сладкой улыбочкой.

Что ж, стало быть, под коротким ежиком скрыты мозги, которые позволяют понять: ее не в чем винить. Просто, как говорят, так сошлись звезды. Или, еще точнее, звезды сошлись не так, поэтому нечего биться головой о стенку.

Ирина открыла глаза. Из коридора она видела большую комнату, новый испанский комод — давний предмет вожделения, который наконец стал ее собственностью.

Она любила красивые вещи и позволяла себе покупать их при каждом удобном случае. На комоде стояла фигурка — копия американского «Оскара»; «Лучшей актрисе» написано на ней по-английски. Смешной подарок от одного ученика на курсах. Этот парень прекрасно учился и, возвратившись после каникул, привез ей такой подарок из Голливуда.

— Это ваш идеал мужчины, Ирина, — сказал он ей. — На меньшее вы не согласитесь. — Он нарочито медленно оглядел себя. Он и впрямь не был похож на золотого мужчину, фигурку которого держал в руках. — Но вы его найдете.

Интересно, подумала Ирина, а Андрей похож на эту статуэтку… голый?

Она засмеялась, она смеялась до слез, почти до икоты. Она понимала, это нервный смех, надо дать себе просмеяться, чтобы избавиться от дикого напряжения, которое навалилось на нее, придавило, стиснуло.

Ну надо же! Этот Андрей — настоящая угроза ее спокойно-мирной жизни, а она размышляет, так ли он хорош голый!

Зазвонил телефон, она протянула руку и сняла трубку.

— Алло? — все еще со смехом в голосе произнесла она.

— Мам? Ты чего такая веселая?

— Петруша! Как ты? Говори скорей!

— Все о'кей! Хотел узнать, как долетела.

— У меня тоже всей о'кей. Ты уже был на занятиях?

— Ага. Встретил мужиков из Москвы. У нас тут собирается землячество…

Они еще поговорили, но у Ирины было странное чувство, что она говорит автоматически, то, что должна, что положено говорить сыну. Он отвлекал, он требовал внимания.

Ирина положила трубку и встала с пуфика. Она сняла плащ, прошла в комнату и переоделась в домашние узенькие джинсы и футболку красного цвета.

Ей надо ухитриться поспать хотя бы до полуночи, потому что в три часа за ней заедет Андрей.

Но спать совершенно не хотелось, сна ни в одном глазу. Ирина прошла на кухню, взгляд упал на большую банку с пестрой фасолью — перед отъездом в Лондон ей сделали такой веселенький подарок — испанская ученица привезла отменную фасоль со своей плантации. Выучив русский язык, она открыла свое дело — начала поставлять фасоль и чечевицу, даже не в Москву, а в Вологду…

Ирина улыбнулась — неисповедимы пути Господни. И тут же эта фраза завертелась в голове по-английски. Все понятно, подсознание включилось и готовится к завтрашнему дню. Завтра ее студентами будут адвентисты Седьмого Дня из-под Тулы. С ними она заключила договор на восемьдесят часов русского языка.

Итак, чтобы занять себя, Ирина решила приготовить лобио из фасоли, а на это надо довольно много времени. Она обычно снимала с замоченной фасоли шкурку, тогда лобио получалось разваристым, нежным. Специй у нее всегда полно, она щедро сдабривала ими такое блюдо.

Тихо играла музыка, ее любимый классический джаз, чувственные звуки саксофона затопляли ее, словно наводнение, которое угрожало промочить каждую клеточку, возбуждая по пути давно забытые и, казалось, ставшие запретными чувства.

Ирина снимала легко поддающуюся размякшую шкурку с фасоли, ей чудилось, сейчас вместе с ней, вместе с музыкой, в расслабленной тишине и механической работе такая же шкурка снимается с нее самой.