— Именно так, — согласилась Джин. — Но в этом случае лучше приобрести паровую ванну, которую легко можно перемещать из одного крыла в другое.

Клер пробормотала что-то насчет лишней работы.

— Неужели они станут возражать, если им придется пройти чуть-чуть дальше по коридору? — вмешался Майк. — Я обдумал предложение Конни насчет оборудования еще нескольких отдельных родильных палат. Конечно, надо будет изучить цифры, но у меня сложилось впечатление, что отделение загружено не на полную мощность. Поэтому мы могли бы организовать две отдельных палаты и сауну в крыле «А», которое пока свободно.

— Да, это можно сделать, — согласилась Клер. — В случае большого наплыва рожениц мы сможем размещать их в этих палатах по двое.

— Итак, начинаем с брошюр? — подытожил Майк.

Все согласились. Клер предложила дополнить и переработать существующий английский вариант и отдать его на перевод.

— Почему это не было сделано до сих пор, Джин? — спросил Майк, когда остальные участники собрания покинули кабинет.

Джин радовал тот факт, что разговор остался в рамках деловых проблем. Она не была готова к выяснению отношений.

— Поток иммигрантов возрос недавно. Два года назад в пригороде построили новый завод, который производит детали для тяжелого машиностроения. Это привлекло многие латиноамериканские семьи, поскольку для работы на конвейере требовались как мужчины, так и женщины. Потом открылся мелкооптовый торговый центр и появились еще рабочие места, а совсем недавно лаборатории по разработке новых технологий потребовались инженеры. В наши края стали переезжать бизнесмены — выходцы из Мексики.

— Итак, иммигрантское население выросло, как грибы, за очень короткое время, — заметил Майк, подходя к окну.

— А мы не успеваем подстроиться под эти изменения, — признала Джин. — Такие крупные организации, как эта больница, всегда неповоротливы.

— Пока кто-нибудь вроде тебя не расшевелит их! — сказал он.

Джин промолчала. Майк резко повернулся к ней, и она поняла, что момент настал.

— София — моя дочь? — спросил он.

— K-конечно, — запинаясь от возмущения, сказала она. — Ты же умеешь считать! А что ты думал? Что у меня одновременно с тобой был кто-то еще? Как ты только мог вообразить такое!

Она хлестала его словами. Ей было обидно и хотелось причинить ему боль.

— Но ты не была беременна, — проговорил он. — Мы же тогда делали тест. Тебя тошнило, но на днях ты сказала, что у тебя было что-то с кишечником…

Он умолк. Джин не видела его глаз, но чувствовала, что он смущен.

— Если ты помнишь, в то утро, перед тем, как ты уехал на соревнования…

Ей не хотелось вспоминать о том дне. Их последняя близость несла отпечаток ссоры и обиды. А Джин всегда казалось, что дети должны быть зачаты в любви. Измученная постоянной утренней тошнотой и отупляющей болью разрыва с Майком, она не сразу поняла, какие изменения происходят в ее организме.

— Меня постоянно тошнило в течение многих недель до и после той последней встречи, — продолжила она. — Наверное, это повлияло на защитный эффект таблеток, которые я пила.

Джин снова замолчала. В памяти всплыли отчаяние и страх, которые переполняли ее тогда. Она смотрела на Майка, но он снова отвернулся к окну.

— Ты должна была сказать мне! — хрипло проговорил он. — Это все изменило бы.

— Заставило бы тебя полюбить меня снова, после того как ты сказал, что все кончено? Я так не думаю!

Она бессознательно уклонилась от прямого ответа, не желая причинять ему боль.

— Я имел право знать! — возразил он.

Джин поняла, что ей придется сказать правду, как бы жестоко это ни было.

— Я писала тебе. Два раза. Ты вернул мои письма обратно!

Майк ссутулил плечи и опустил голову, упираясь лбом в оконное стекло.

— О Джин! — слова со стоном вырвались из глубины его существа. — Что я натворил? Сколько вам пришлось пережить! Тебе и… Софии — моей родной дочери!

Она рванулась к нему, инстинктивно чувствуя, что ему сейчас нужна поддержка, о которой несколькими минутами раньше молчаливо молила она сама.

Но в это мгновение зазвонил телефон, и Джин вспомнила, что они оба на работе, и это десятиминутное затишье, которое казалось часом, — редкий случай в их напряженном рабочем дне.

— Тебя вызывают в операционную, — сообщила она.

Майк повернулся к ней с выражением горя и отчаяния на лице.

— Сможешь ли ты простить меня? Сможем ли мы начать все сначала?

— Давай поговорим об этом позже, Майк, — тихо сказала она.

Джин погрузилась в работу, но ноющее чувство неопределенности, которое осталось в душе после этого неоконченного разговора, не давало ей покоя. Она не хотела, чтобы Майка мучили угрызения совести. Она ждала от него позитивных шагов, направленных в будущее. Им надо подумать, как быть с Софией, — ведь девочка еще не знает, что Майк ее отец! Сердце подсказывало Джин, что все будет хорошо, но впереди был еще один последний барьер, и она не могла взять его в одиночку.

Они больше не виделись этим утром, но в два часа Майк позвонил, чтобы сказать, что освободится рано и сможет пойти вместе с ними домой.

— Хорошо, — ответила Джин.

Она была рада тому, что горечь и боль в его голосе сменили нежные интонации.

— Если я не успею вернуться в кабинет, то встречу вас у детского сада, самое позднее — в пять тридцать.

Он сделал паузу, и Джин попыталась угадать, где он и кто слышит его разговор, потому что его непроизнесенное «Я люблю тебя» пробивалось сквозь молчание неслышным эхом.

— Я тоже люблю тебя, — проговорила она, так и не дождавшись признания.

Ей показалось, что он улыбнулся, прежде чем раздались короткие гудки.

Остаток дня пролетел незаметно в ожидании встречи.

— Давайте присядем и поговорим о лебедях, — сказал Майк, когда они втроем подошли к озеру.

Они нашли свободную скамейку. Майк взял Джин за руку и больше не отпускал. София устроилась с другой стороны и с подозрением спросила:

— Вы держите маму за руку?

— Да, — ответил он. — Именно об этом я и хотел поговорить.

— У вас что, любовь? — спросила София, и Джин покраснела от не по годам «взрослого» вопроса дочери.

— Да, — признал Майк, сдерживая смех. — А что ты знаешь о любви?

София некоторое время обдумывала ответ.

— Дети тети Мэй все время говорят об этом, — призналась она наконец. — И еще я знаю про лебедей. Они любят друг друга.

— Да, любят, — согласился Майк. — Я хотел сказать тебе, София, что я знал твою маму давным-давно, и мы очень любили друг друга.

— Вы жили тогда в Джонсвилле? — спросила девочка серьезным тоном, как будто для нее важно было точно знать место действия.

— Да, — ответил он, обнимая ее за плечи. — Я приехал работать в Центральную больницу, и твоя мама была первым человеком, которого я там встретил. Мы сразу понравились друг другу!

Джин затаила дыхание. Майк хорошо начал, но как он собирается признаться Софии в том, что он — ее отец?

— Мы собирались пожениться, а потом я сделал огромную глупость. Произошел несчастный случай, после которого я не смог ходить…

София резко обернулась на звук его голоса.

— Несчастный случай? — воскликнула девочка, предугадывая продолжение рассказа. — Так вы мой папа? Мой настоящий, взаправдашний папа! О, доктор Брэдли, можно я потрогаю ваше лицо, чтобы узнать, как вы выглядите?

Джин всхлипнула, наблюдая, как София забирается к отцу на колени и крошечными пальчиками ощупывает его лицо. Она видела, что в его глазах тоже стоят слезы.

Затем девочка вздохнула и крепко прижалась к груди Майка. Он обнял ее и повернул голову к Джин. В его глазах была тысяча вопросов, но она ответила только на один.

— Я думаю, она унаследовала твой интеллект, — сказала она и попыталась улыбнуться.

Позже, уложив Софию, они задержались у ее постели, глядя на мгновенно уснувшую дочь.