Они сошлись. Дмитрий видел только мелькание – то оскаленных зубов Музафар-бахадура, то его напряженного взгляда – и слышал звонкий лязг сталкивающегося оружия. Музафар кружил, как слепень вокруг быка, налетая, отскакивая и нападая вновь. Дмитрий отступал маленькими шажками, изучая слабые места противника: палаш легче меча и длиннее ножа; он трепетал металлическим стрекозиным крылом, отточенным и смертельно опасным. Противник ни разу не ударил Дмитрия щитом, хорошо сознавая, что силовым приемом ничего не добьется. Он сохранял разумную дистанцию и, видимо, тоже рассчитывал, что Дмитрий рано или поздно ошибется. Тогда он и нанесет удар, который решит исход поединка в его пользу: надо лишь повредить жизненно важный сосуд, а там соперник истечет кровью и ослабнет. Тактика простая и понятная.
Внезапно Музафар-бахадур отпрыгнул и застыл, медленно поводя палашом. Он тяжело дышал, лоб его блестел от пота. Дмитрий тоже почувствовал, как струйки пота стекают по лицу. Пока он не получил ни одной царапины.
Музафар-бахадур оскалился зловещей ухмылкой.
– Я убью тебя, Гуль, – сказал он. – Я зарежу тебя, как… верблюда.
Дмитрий слизнул соленые капельки с губ.
– Тебе только верблюдов и резать… – ответил он. – Биться не можешь… У меня нож.
Музафар-бахадур стал обходить его, ища удобный момент для нападения. Дмитрий выжидал, уже зная, что и как надо делать. Противник быстр, но он быстрее – пусть даже тот меньше и легче.
Дмитрий шагнул навстречу атакующему противнику, не парируя, а только сдерживая его движение. Нож заскользил по лезвию палаша, словно прилипнув. Музафар-бахадур не успел отпрыгнуть. Еще мгновение – и лезвие палаша попало в ловушку между клинком ножа и изогнутым рогом его гарды. Дмитрий левой рукой схватил верхний край щита противника. Музафар-бахадур дернулся изо всех сил, пытаясь высвободиться, и получил удар ребром кулачного щита по лбу. Удар рассек кожу, лицо залила кровь.
Дмитрий крутанул кистью с ножом – палаш противника выскочил из его сжатых пальцев и упал на землю. Лезвие ножа мелькнуло в воздухе. Музафар-бахадур инстинктивно отшатнулся, пытаясь защититься щитом и рукой. Дмитрий выпустил щит противника и отступил. Музафар-бахадур выронил щит и поднес руки к перерезанному горлу, из которого хлестала кровь. Он хрипел, силясь что-то выговорить.
– Глупец, – сказал ему Дмитрий, убирая нож в ножны.
Он стоял и смотрел на противника. Музафар-бахадур попытался сдвинуться с места. Ноги его заплелись. Он упал ничком, дернул пару раз ногами и затих.
Дмитрий понял руку, чтобы утереть взмокшее лицо. Рукав мундира оказался темен от пота.
– Вот это да… – пробормотал он и оглянулся. – Надо же… – Он стоял на самом краю площадки перед шатром Тамерлана, а начинался поединок в ее центре.
Он вновь взглянул на поверженного и тихо проговорил по русски:
– Я же не хотел убивать тебя, а убил. Почему? – И повторил: – По-че-му?
Глупо стоять столбом над трупом, и Дмитрий не спеша прошел в центр площадки и повернулся к навесу.
– Кончено, – сказал он.
Тамерлан посмотрел долгим взглядом.
– Подойди ближе, – сказал он. Сам сказал. Дмитрий подошел и встал у самого края большого ковра, на котором восседала свита.
– Кто ты? – спросил Тамерлан. – Откуда пришел ко мне?
– Я твой воин, эмир, – ответил Дмитрий. – Меня зовут Гуль.
Тамерлан чуть усмехнулся.
– Откуда ты явился? Из какой земли пришел?
– Не могу сказать… – ответил Дмитрий. Брови Тамерлана сошлись над зелеными глазами.
– Плохо говорю, хазрат[25] эмир, – пояснил Дмитрий. – Буду говорить хорошо, все расскажу, хазрат эмир…
Тамерлан наклонил голову к плечу, насмешливо разглядывая его.
– Ты знаешь, что это – “гуль”? – спросил он.
“Вот незадача, – подумал Дмитрий. – Как объяснить-то?”
Он стал озираться – может, еще не всю траву в лагере вытоптали? – и заметил фиолетовый глазок цветка, выглядывавший из-под матерчатой стены палатки Тамерлана. Он показал пальцем:
– Вот.
Однако никто не понял, на что он показывает. Тогда Дмитрий пошел за цветком. Его не остановили. Он вернулся, держа тоненький стебелек в пальцах, и был встречен громовым хохотом. Смеялись все – даже Тамерлан. Дмитрий выждал, когда веселье уляжется.
– Не так? – спросил он.
– Не так, – фыркнул Тамерлан.
Дмитрий покрутил цветок и пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он.
И опять раздался хохот.
Дмитрий усмехнулся. С прозвищем явно было что-то не так, иначе бы не заливались хохотом без остановки. Хорошо бы узнать, что ему приклеили вместо имени.
– Тебе нужно дать другое прозвище, – сказал Тамерлан, отсмеявшись. – Нынешнее тебе не подходит.
– Дай, хазрат эмир, – хладнокровно предложил Дмитрий. – Дай мне имя.
Улыбку словно стерли с лица Тамерлана, а глаза Хромца вновь стали холодными и жесткими.
– Кто научил тебя языку? – спросил он.
– Мансур-десятник учил… – ответил Дмитрий. – Арслан учит.
– Ты просишь дать тебе имя? А разве его нет у тебя? – снова спросил Тамерлан.
Дмитрий пожал плечами.
– Здесь меня зовут Гуль, – сказал он, притопнув каблуком сапога по утоптанной почве.
* * *
Он изменился. Словно сработал заложенный где-то внутри триггер. Несколько толчков его заторможенным мозгам – сначала девчонка, затем странный сон, а затем поединок – и они стали совсем иными, чем раньше.
Дмитрий стоял на обочине “улочки”, образованной ровными рядами палаток, и смотрел на пологий склон холма за лагерем, заросший густой и яркой зеленью. Осознание глобальной перемены пришло неожиданно. Он даже споткнулся на ровном месте, остановился и попытался выискать в себе признаки произошедших изменений.
“Нет, – возразил он себе, – я переменился раньше, еще до поединка с Музафаром. Иначе бы я точно сотворил еще какую-нибудь глупость. Я – ошарашенный и потрясенный человек, решивший принять правила чужой игры, в которую втянут помимо желания, а она совсем не по мне, эта полузвериная игра предков. Она мне поперек горла, словно костяной бильярдный шар, который и разжевать-то нельзя – остается проглотить так, не разжевывая. Или задохнуться. Вот я и задыхался – но, похоже, умудрился-таки протолкнуть его сквозь глотку”.
Он постоял еще немного, пытаясь свыкнуться с новым ощущением, и пошел дальше, в обоз, к торговцу, которому отдал девчонку, чтобы тот присматривал за ней. Торговец ходил в приятелях у покойного Мансура, – ун-баши и познакомил Дмитрия с толстым маркитантом по прозвищу Кривой Джафар.
Пристраивать девчонку среди пленных женщин Дмитрий не стал. Не у него одного в обозе имелись рабыни, хотя их было не так уж много. Чтобы приручить девчонку, ее необходимо было изолировать, вычленить из привычной среды. Она – не рабыня; но поймет ли это когда-нибудь?
Подходя к повозке Джафара, Дмитрий уже издали увидел девочку. Она – все в том же красном платье – сидела на корточках на траве возле высокого колеса и смотрела в землю. “Я даже имени ее пока не знаю, – подумал он. – Ничего, все впереди”. Кривой Джафар бойко разговаривал на нескольких наречиях, но языка родного народа этой девочки среди них не было. И, похоже, в лагере его вообще никто не знал, кроме пленных.
Девчонка словно почувствовала его приближение и обернулась. Она смотрела на Дмитрия, пока тот не подошел вплотную, а потом сразу отвернулась.
– Привет, покупка, – сказал он по-русски, усаживаясь рядом на траву.
При звуке его голоса она пошевелилась. Зазвенела тонкая, но крепкая цепь, обхватившая девчоночью лодыжку. Другой конец цепочки был замкнут на деревянном ободе колеса.
– Повернись-ка ко мне, – сказал он, ухватил двумя пальцами за округлый подбородок и повернул ее лицо к себе.
И присвистнул, увидев заплывший глаз и свежий синяк вокруг него.
По понятиям того же Джафара, девчонка красотой не блистала: долговязая, тощая. Большой рот с пухлыми губами и нос с горбинкой. Брови – широкие, идут вразлет от тонкого переносья. Не луноликая красавица. Лишь глазищи – большущие и черные, с голубоватыми белками. И водопад черных волос – густых и чуть волнистых. “Очаровательный лягушонок” – так окрестил ее про себя Дмитрий.
