— Теперь ты моя, Мелодия. Я никогда не отпущу тебя, — сказал он, отчетливо произнося каждое слово. — Мы поженимся…
Но в эту минуту они вернулись к реальности. Вместе с ней пришло и отчаяние.
— Поженимся, Жан-Филипп? Да мы ведь троюродные брат и сестра. Кто же это позволит?
— Неужели? — спросил он. — Может быть, но я этому не верю.
Она уставилась на него, не в силах сдержать своего изумления.
— О чем ты говоришь? Так оно и есть!
— Если это так, то мы с тобой убежим, отправимся на Барбадос и примкнем к пиратам.
— Жан-Филипп, будь благоразумным!
Он рассмеялся.
— Нет, любовь моя, все будет по-другому. Я давно уже подозревал, что меня усыновили. Теперь я намерен пойти к матери и заставить ее рассказать мне всю правду.
— Усыновили? Жан-Филипп, какой же ты мечтатель! Все в один голос говорят, как ты похож на своего отца.
— Я, конечно, его сын. Но, может, не ее. Поняла, в чем тут дело? Только этим можно объяснить перемены в ее поведении по отношению ко мне, — то изнуряющая жара, то ледяной холод. Вероятно, я — незаконнорожденный сын, которого отец привез в ее дом и заставил принять меня как своего родного ребенка. И теперь она притворяется, что это так и есть на самом деле. Ты знаешь, Мелодия, как часто мне приходилось чувствовать изнанку такой материнской любви, — она же меня ненавидит!
— Нет, в этом ты ошибаешься, Жан-Филипп. Она любит тебя, я знаю.
— Мне нужна от нее только правда. Если я не член семьи Роже, то ничто не в силах разъединить нас. Но если мои подозрения оправдаются, то я не смогу унаследовать "Колдовство". Мне нужно знать, смогу ли содержать свою будущую жену.
Она хотела сказать: "Мы можем постоянно жить в Беллемонте", — но сразу же передумала. Тогда придется выдворить оттуда Джеффри с отцом? Неожиданно она пришла в ужас, осознав, какие будут последствия того, что произошло.
— Но мне казалось, что ты не хочешь быть плантатором.
— Дорогая, если я на тебе женюсь, то стану самым лучшим плантатором, возделывающим сахарный тростник в штате Луизиана.
Она неуверенно рассмеялась.
— Когда ты поговоришь с ней?
— Как только проснется — у нее краткий послеобеденный сон. Это наилучшее время для важного разговора. Тогда ты ко мне придешь?
Она кивнула, но он, не удовлетворенный таким ответом, потребовал, чтобы она сказала — "обещаю".
Закрыв за собой дверь холостяцких покоев, она наконец по дороге к большому дому подумала о Джеффри. Мелодия вспомнила, что сегодня она должна была сказать ему о своем согласии выйти за него замуж, и ее вновь обретенное счастье сразу же испарилось…
"Джеффри, Джеффри, дорогой, что же я наделала?" Ей казалось, что тело ее разрывается на две части. "Теперь я никогда не буду снова счастливой", — подумала она, и эта мысль угнетала ее. Как она может быть счастливой без Джеффри? Но как она представляет себе счастье с Джеффри, если ее чувства настолько раздвоены. Все сделано и ничего нельзя изменить?
На дороге вдоль ручья послышался скрип колес. Как только Мелодия подошла к дому, в конце дорожки появился экипаж кузины Анжелы.
Она торопливо проскользнула к себе в комнату.
Анжела устала от поездки в город по такой жаре. Немного поспав, а потом приняв холодную ванну, она почувствовала себя лучше, но на душе было неспокойно. Зачем Мими ей все рассказала? Лучше бы ей не знать, что Филипп занимался любовью с Клотильдой до того, как переметнулся к ней. Ей было не по себе от мысли, что и она принимала участие в том, что, вероятно, стало такой трагедией для Клотильды. Если бы она только знала, что между ними существовала любовная связь, а не просто влечение друг к другу… Но могло ли это предотвратить то, что произошло? Отказалась бы она от любви к Филиппу даже в таком случае? "Скорее всего, нет", — в отчаянии подумала она.
Анжела отправилась к Оюме, чтобы разузнать, как он себя чувствует. Сидя на своем тюфяке, он пытался убедить Мими, что уже может заняться своими расчетными книгами в ее конторе. Анжела, запретив ему это делать, отправилась к себе в кабинет, но никак не могла собраться с мыслями. Она постоянно думала о Филиппе, который предал Клотильду, а потом и ее: Какая ирония судьбы! Это сделал человек, который любил женщин, постоянно повторяя, что выше его сил видеть, как они несчастны! Филипп ворвался в их жизнь как ветер, принявшийся раскачивать их, словно белье на веревке.
Он уже шестнадцать лет лежал в могиле, но до сих пор причинял ей боль.
В дверь кто-то резко постучал, — открыв ее, Жан-Филипп подошел к Анжеле. У нее глаза полезли на лоб. Из-за его поразительной схожести с отцом ей показалось, что перед ней стоит воскресший Филипп. Жан-Филипп по ее глазам догадался, о чем она думает в эту минуту, и сардонически ухмыльнулся.
— Что случилось, Жан-Филипп?
— Я хочу, чтобы ты рассказала мне всю правду. — Он сразу заметил, как она побледнела, и это лишь подтвердило его подозрения о том, что он был не ее ребенком. Душа его ликовала — ему хотелось закричать: "Мелодия!", но он жестко произнес: — Я знаю, что я незаконнорожденный.
— Значит, Мими все же тебе рассказала? — Ее охватила паника. "Кому же она еще рассказала? Жану-Батисту? Боже мой! Разве она не знает, как быстро распространяются сплетни от одной плантации к другой. Может, это была с ее стороны месть за избиение Оюмы?"
Жан-Филипп понимал, что Мими скорее всего известны подробности его усыновления, но он пропустил мимо ушей слова Анжелы.
— Так как я намерен в скором времени жениться, мне хотелось бы знать, какие у меня перспективы на будущее, — официальным тоном заявил он. — Итак, наследую ли я "Колдовство" или нет?
"Значит, вот чего хотят Мими с Оюмой? "Колдовство!"
— Нет! — закричала она в гневе.
Тут же она напомнила себе, что имение принадлежало бы Жану-Филиппу, если бы Мими держала язык за зубами.
Она поняла, что сейчас все изменилось в худшую сторону. Она потеряла самообладание.
Поспешность, с которой был сделан этот резкий отказ, поразила Жана-Филиппа. Его воспитывали как сына знатной дамы-креолки, и он не испытывал нужды, а иногда даже чувствовал, что его глубоко любят. Жан-Филипп считал, что, несмотря на то, что он знает правду, она скажет, что он является наследником "Колдовства", хотя он и не ее родной сын. Со свойственной ему наивностью, он все еще убеждал себя в том, что она его любит и "Колдовство" перейдет к Мелодии.
Он сразу повеселел.
— Тогда все в порядке, маман, — сказал он со свойственной ему самоуверенностью, — так как я собираюсь жениться на Мелодии.
Анжела побледнела, как полотно. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Встревоженный Жан-Филипп подошел к ней поближе, чтобы она не упала со стула. Но она, собрав всю силу воли, выпрямилась и нарочито, с вызовом, сказала:
— Так ты хотел узнать правду, Жан-Филипп? Хорошо, я все тебе расскажу. Вчера ты отхлестал кнутом человека, от которого ты мог ожидать только добра. Ты его искалечил, и шрамы останутся у него на всю жизнь. Так вот, этот человек является братом твоей матери.
Он так растерялся, что Анжела засомневалась в том, что Жан-Филипп знал все до конца, но теперь ее понесло:
— Разве твоя бабушка ничего об этом не сказала?
— Моя… бабушка?..
— Разве она не сказал тебе, что Минетт не была твоей кормилицей, она — твоя мать.
У Жана-Филиппа отвисла челюсть, и он явно был в шоке.
— Разве тебе об этом не сказала Минетт, когда ты был в Париже у нее? — Как часто она задавала себе этот вопрос, а он доводил ее чуть ли не до потери чувств.
Он отрицательно покачал головой.
— Кроме того, она — моя единокровная сестра, — добавила Анжела.
— Кровь Роже… Значит, в моих жилах течет кровь Роже?
Она заметила, как он побледнел еще больше, и ей стало жалко его.
— Да, мой отец был тебе дедушкой. — Она протянула к нему руки. — Ты можешь жить здесь, сколько тебе угодно, Жан-Филипп, можешь управлять "Колдовством", если только проявишь свои способности, но ты не можешь его унаследовать, — если Мими, Оюме и Жан-Батисту обо всем известно, а может, еще и другим рабам. Я об этом ничего не знаю. Понимаешь?
