Филипп снял комнату для Анжелы и Минетт и приказал темнокожей девочке закрыть дверь на засов, пока он на короткое время отлучится, чтобы найти карету, которая немедленно доставит их в Нант.

— Боже мой, но я не в силах сегодня путешествовать! — запротестовала Анжела, лежа в кровати.

— Тебе нельзя оставаться на ночь в таком ужасном месте, — сказал он, раздувая ноздри.

У нее возникло странное ощущение, что с неприязнью к этому месту смешивался еще и страх. Но даже эту зловонную гостиницу она предпочитала дорожной карете.

— Филипп, я должна здесь остаться. Я сегодня не могу ехать. Это уже слишком!

— Анжела, ты просто задохнешься в этой атмосфере, которая напрочь провоняла гнилой рыбой. Эта вонь похуже твоего тошнотворного тростника.

Она мгновенно прореагировала на его слова, бросив на него прямой взгляд, в котором забушевало голубое пламя.

— Этот тошнотворный тростник покрыл все расходы на твое тошнотворное путешествие, месье маркиз!

Кровь бросилась ему в лицо, которое сильно загорело и задубело от солнца и соленого ветра во время его прогулок по палубе "Джулии С". Но он промолчал, старательно изучая ее. Из-за охватившего ее приступа гнева лицо Анжелы слегка разрумянилось.

— Можешь оставаться здесь, а я пойду найму карету. Давай ей воды, но понемногу, — приказал он Минетт, — и постарайся уговорить ее немного поесть, если только тебе это удастся.

— Слушаюсь, мики, — ответила девочка, и в ее больших черных глазах он разглядел заботу и сострадание.

Эти красноречивые глаза не выходили у него из головы, когда он, спустившись по узкой лестнице и не заходя в салон, отправился прямо на кухню, чтобы посмотреть, что там можно выбрать из напитков. Филипп все время думал об этом милом ребенке, который так его позабавил при первой встрече. Он предложил взять ее с собой только ради того, чтобы прекратить препирательства с Анжелой, а теперь был удивлен ее неожиданно зрелым, уравновешенным поведением.

Филипп был полон решимости немедленно покинуть этот мрачный порт. Его встреча с роялистом Вери переодетым в простого рыбака, указывала на какую-то важную затею, к которой Вери наверняка хотел привлечь и его, что, конечно, могло нарушить все его планы и лишить его всяких надежд.

На кухне оказалось значительно чище, чем он себе это представлял, а от ухи, которую варила полногрудая жена хозяина в большом закопченном чугуне, подвешенном на очаге, исходил соблазнительный запах. Он вопросил у нее разрешения отведать ее блюда и нашел его хотя и грубоватым, но вполне приемлемым, — в ухе было много рыбы, различных мелких морских обитателей и овощей, которых им так недоставало во время путешествия.

Когда он вернулся в номер в сопровождении девочки-служанки с подносом в руках, на котором стояли две миски с рыбой, тушенной в белом вине, и хлебом, Анжела отвернулась к стене. Он, положив руку на плечо Минетт, сказал:

— Просто не знаю, что бы мы без тебя здесь делали.

Она зарделась от удовольствия, лицо ее осветилось от поразительного блеска ее глаз, и он был ошеломлен, осознав, что она сама начинала понимать, каков потенциал ее удивительной, необычайно зрелой, почти женской красоты. Он вспомнил, как однажды видел ее, когда она вошла в комнату Анжелы с подносом в руках, из-за которого ее почти не было видно. Он резко отвернулся, сказав напоследок:

— Ухаживай как следует за своей хозяйкой. Я постараюсь вывезти вас отсюда как можно скорее. — Бросив монетку на поднос девочки-служанки, он вышел.

Находясь в такой обстановке, которую она прежде и представить бы не смогла, общаясь только с девочкой, которая всегда внушала ей чувство неловкости и неприязни, Анжела, лежа на своей грязной постели, уставилась на задымленный потолок, размышляя о своей упорядоченной жизни там, дома. Ей хотелось знать, регулярно ли выводит Жюль ее кобылу "Жоли" на прогулку, посадил ли Жан-Батист тростник. Она думала о Мими и очень скучала по ее легко возбудимой жалости к себе. Но больше всего ее удивляло, что здесь делает Анжела Роже, хозяйка поместья "Колдовство".

— Знаешь, что меня заставило сняться с насиженного места, Минетт?

— Что же, мадам? — спросила с беспокойством в голосе девочка.

— Любовь. — Анжела рассмеялась, широко разведя руки.

Этим жестом она словно пыталась обнять небольшой прокопченный камин, пылавшие в нем дрова, маленькое оконце в стене, с его гнилыми деревянными ставнями, хлопающими под порывами ветра о каменную стену, грязную кровать, на которой она лежала.

— Любовь заставила меня поменять "Колдовство" вот на это убожество.

Она перевела свои покрасневшие глаза на маленькую служанку, кожа у которой была почти такой же светлой, как и у нее самой, а ее глаза напоминали ей глаза Клотильды. От этого ей всегда было не по себе.

— И ты вот тоже со мной здесь, папин "маленький котенок"!

Пережив несколько мгновений страха, Минетт заулыбалась, потом захихикала. Анжела смеялась, пока на глазах у нее не выступили слезы, потом сказала:

— Вымой мне лицо и руки, Минетт, и принеси немного супа. Мне нужно не забывать о ребенке внутри меня.

Когда спустя два часа вернулся Филипп, весь промокший и уставший, но с нанятой каретой, он заметил, что Анжеле стало значительно легче. Она заявила ему о своей готовности немедленно покинуть эту зловонную гостиницу.

Они вышли из гостиницы через час под холодным моросящим дождем, натянув на себя в несколько слоев всю имевшуюся у них в запасе одежду. Когда Анжела увидела ожидавшую их во дворе карету, ноги у нее подкосились. Это был ветхий экипаж, в который были впряжены лошади, которые, вероятно, никак не могли бы дотянуть до следующего постоялого двора. Кучер положил ей под ноги нагретые кирпичи и сообщил Филиппу с невообразимым акцентом, который Анжела так и не разобрала, что они смогут поменять эту "грелку" по дороге в Нант.

Филипп не только промок до нитки и чертовски устал, но еще был и унижен тем, что не смог достать более приличный экипаж. Он знал, что Анжела придет от этой кареты в ужас, и, конечно, понимал ее отвращение. Путешественники устроились на двух сиденьях, покрытых алым атласом, отороченным по краям редкой шелковой бахромой, вытертым телами пассажиров. Минетт села рядом с госпожой, а Филипп напротив. С крыши экипажа на них падали капли воды, а из щелей в окнах и дверцах в салон проникал холодный, пронизывающий ветер.

Все это, конечно, Анжела могла стерпеть, но как только они выехали на дорогу, та оказалась вся покрытой большими, наполненными грязью ямами, в которые постоянно проваливались колеса. Их бросало из стороны в сторону, словно тряпичных кукол.

Разъяренный, Филипп, выглянув из окна, крикнул кучеру:

— Послушай, парень, нельзя ли помедленнее, ради Бога! У меня больная жена.

Этот грубиян ответил, что если он послушает джентльмена, то колеса провалятся в яму и уже надолго застрянут там, и тогда им уже никогда не добраться до Нанта.

— Ты, самонадеянный молокосос! — заорал на него Филипп. — Ты был бы рад добраться до Нанта за один прыжок, тебе на все наплевать.

— Мы никогда не доедем до Нанта, если будем здесь прохлаждаться, месье, — предостерег его кучер. Ветер донес его слова до Филиппа. — Именно на этом месте на один дилижанс напали разбойники, которые обитают вон в том лесу. Шестнадцать пассажиров были ограблены, а с полдюжины они отправили на тот свет.

— Боже мой! — вскрикнула Анжела, крепче прижимаясь к мужу, чтобы хоть как-то смягчить получаемые удары, когда они на полном галопе неслись через мрачный лес. Глаза у Минетт еще больше расширились от страха.

Когда стемнело и они въехали на постоялый двор придорожной гостиницы, расположенной всего в нескольких лье от Нанта, все тело Анжелы покрылось синяками и ныло от боли. Дождь лил как из ведра, и она совсем окоченела от холода. Маленькая гостиница оказалась довольно чистой и опрятной, и в ней было так удобно, словно они внезапно оказались в раю. Проснувшись ночью, Анжела обнаружила, что у нее началось кровотечение.