Один из слуг предупредил ее о приближении к дому посетителя — какой-то джентльмен подъезжал в карете. Она вышла из кабинета отца, где мирно дремала над статьей о руководстве по выращиванию сахарного тростника, на галерею, чтобы посмотреть, кто это собрался нанести ей визит в такой день, который, по сути, был предназначен только для дрёмы. Это была карета, взятая на прокат. Возницей был пожилой чернокожий человек, лысая голова которого была покрыта седоватым пушком.
Оглушающий грохот дождя у нее над головой на нависающей над галереей крыше не мог отвлечь ее внимания от кучера, который, резко повернув упряжку из пары лошадей, подкатил к лестнице.
Темные тучи, которые угрожающе надвигались со стороны Мексиканского залива весь день, наконец разверзлись и пролились ливнем со свойственной тропикам неожиданностью. Не веря собственным глазам, Анжела из своего укрытия наблюдала за этой \ сценой. Из коляски выпрыгнул Филипп де ля Эглиз и помчался через непроницаемую стену дождя вверх по лестнице прямо к ней.
Он снял свою мокрую шляпу. Струйки воды катились по его гладким щекам, но через его мокрые ресницы она разглядела, что глаза Филиппа светятся от обожания, и это избавило ее от оцепенения, заставило ощутить себя, помимо своей воли, красивой, желанной женщиной, хотя его злоупотребление ее гостеприимством раздражало и бесило Анжелу. Охвативший ее в эту минуту гнев на непрошеное вторжение вызвал новый бурный приток энергии.
Она холодно с ним поздоровалась.
— Очевидно, месье, вы запамятовали, что двери "Колдовства" для вас навсегда закрыты?
— Даже в такой ливень, мадемуазель? — спросил он с улыбкой.
— Очень удобный предлог, чтобы достигнуть своей цели, не так ли? — усмехнулась Анжела.
Филиппу очень нравились ее раскрасневшиеся щеки, ее воодушевленный ответ.
— Значит, вам известна цель моего визита?
— Я знаю, что вы говорили обо мне с месье Роже, и считаю такое поведение грубым и непристойным, так как я не поощряю ваших ухаживаний.
— Я не совершил грубой ошибки и не просил у него вашей руки, — заверил он ее. — Просто я хотел проинформировать вашего дядю о своих намерениях.
В его глазах мерцали веселые огоньки. Заметив в ее облике отблески предстоящей эмоциональной грозы, Филипп поспешил добавить:
— Я считал своей обязанностью поступить подобным образом, так как вы сообщили мне о том, что его дочь связывает с моим именем определенные надежды.
— О, какой же вы бесстыдник! — воскликнула она. — Клотильда вовремя избавилась от вас!
— Вы очень плохого мнения обо мне, мадемуазель. Защищая себя, должен признаться, что, как я ни старался, но все же не мог долго находиться вдалеке от вашего поместья. И вы настолько гостеприимны, что не осмелитесь выставить меня на улицу в такую бурю.
Он явно бросал ей вызов, и его слова вновь привлекли ее внимание к грохоту дождя по крыше галереи. Вода стекала с карниза, и через ее прозрачную пелену она различала размытое изображение кареты. Ее грум, опасливо пристроившись на ее подножке, быстро направил экипаж за угол дома к конюшне. Кипя негодованием, испытывая смешанное чувство гнева и дошедшее до предельной черты возбуждение, Анжела, пожав плечами, повела его в гостиную.
— Что вам подать, месье, кофе или брэнди?
Она, конечно, получила бы огромное удовольствие, позволив себе взорваться, но она не осмеливалась продемонстрировать ему, что даже простое появление Филиппа де ля Эглиз у нее на глазах могло нарушить ее духовное равновесие.
Он передал свою мокрую шляпу слуге, который подал ему полотенце. Взяв его, Филипп прошел мимо нее в гостиную. Он вытирал лицо, не спуская своих хорошо разбирающихся в красоте глаз с ее хрупкой фигурки, — от его внимания не ускользнул ни румянец на ее щеках, ни слабая дрожь руки, когда она подняла ее, чтобы потянуть за ленту звонка.
Филипп анализировал все эти признаки как настоящий эксперт. У него перехватило дыхание, когда он увидел прекрасный изгиб ее грудей, открывшийся взору, когда она подняла руку. Он восхищался ее гордым притворством, ее старанием сохранять контроль над собой, хотя про себя уже вынашивал замыслы, каким образом лишить ее защиты.
Под этой маской гордыни Анжела оставалась легко ранимой, тем более что она даже не осознавала, насколько уязвимой она была на самом деле. Филипп заметил ее бешеный гнев при его предположении, что она не девственница, и это его предположение она приняла как вызов, но он ощущал, что, несмотря на всю свою зрелость и свой практичный ум, она не догадывалась о своей незаурядной чувственности.
"Я должен овладеть ею", — подумал он.
Он вернул полотенце слуге, который, опустившись на колени, тщательно вытер лужицы на полу, оставшиеся от его размокших на дожде сапог. Вернулся лакей с подносом, на котором стоял кофейный сервиз. Анжела, сидя на спаренном стуле, обитом камчатной тканью, разливала кофе. Филипп поставил свою чашку на мраморную каминную плиту.
"Что-то сердце у нее слишком сильно бьется", — подумала Анжела.
Стоя там, возле камина, он казался весьма привлекательным. Из-за своего высокого роста он выглядит обманчиво хрупким. Появившееся вновь в его глазах и на продолговатом овальном лице меланхолическое выражение говорило о романтической иллюзии любви, которая, как потом выяснила ее кузина, могло оказаться абсолютно ложным. Она пыталась собраться с силами, чтобы заставить свое сердце не поддаваться его соблазнительным чарам.
— Не нанесет ли вред этот ливень вашим экспериментальным полям?
Она была удивлена его вопросом:
— С ними ничего не случится, только если он не будет очень затяжным.
Несмотря на вызываемое общением с Филиппом раздражение, черты ее сосредоточенного, напряженного лица, вдруг расправились от удовольствия, и она добавила:
— Мне даже кажется, что тростник будет быстрее расти в такую погоду.
— У вас, вероятно, есть природная тяга к земле, да?
— Разве вас это удивляет, месье?
Он не сразу ей ответил, размышляя о своей земле, которая принадлежала ему по праву рождения.
— Поместье моего отца, которое перешло бы ко мне по наследству, если бы только не революция, сильно отличается от вашей земли, мадемуазель Анжела, но я люблю его точно так же, как вы любите свое "Колдовство".
Сердце у нее дрогнуло в ответ на проявление столь очевидной искренности. Ее собственные родители, которых революция заставила бежать с земель своих предков, земель, сильно отличающихся от тех, что они кашли в Новом Свете, в результате получили такую глубокую душевную рану, которую она в то время не могла по достоинству оценить, так как была совсем еще ребенком. Маркиза тоже увезли в чужую страну, но он был достаточно взрослым, чтобы до конца осознать всю горечь постигшей его утраты.
— Весьма печально потерять дом, если земля, на которой он стоит, составляет вашу плоть и кровь, месье.
Он бросил на нее теплый, понимающий взгляд.
— Боль от этой незаживающей раны свела в могилу моего отца. Всю оставшуюся жизнь он мечтал о том, как вернуть свои поместья. Теперь в память о нем я мечтаю сделать то же самое.
Анжела покачала головой, выражая этим жестом смешанное чувство жалости и пренебрежения.
— Тысячи эмигрантов мечтают о том же, что и вы, месье, но разве революционное правительство не распродало все принадлежавшие роялистам, а потом конфискованные земли?
— Только некоторые, далеко не все. Многие дома и поместья, включая и мои собственные, стоят до сих пор пустыми, а их окна и двери забиты досками, и на них красуется надпись "Государственная собственность".
— Откуда вам знать, что вы один из таких?
— Эмигрантам в Лондоне удавалось получать нужную информацию из Парижа даже во время войны между Англией и Францией. Теперь, конечно, здесь, в Луизиане, это гораздо сложнее. — Взгляд у него посветлел. — "Сан-Суси" находится к юго-востоку от Парижа и окружено садами и виноградниками. Если бы оно было поближе к Парижу, его давно бы продали. Мой отец считал, что до тех пор, пока не явился новый владелец, для старого еще не умерла надежда.
